Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект

Тема судьбы

Разговор на эту тему будет логично начать с песни «Две судьбы» (1977).

Сюжет ее сводится к следующему: лирический герой плыл по реке на лодке, время от времени выпивая медовухи, и внезапно, «после лишнего глоточка», увидел, что плывет не один, а с Нелегкой, которая вскоре привела его на «рандеву» с Кривой.

О том, как родилась данная песня, рассказал Михаил Шемякин: «История создания этой песни началась у меня в парижской мастерской. Как-то рассуждали мы с Володей о преследующей нас “русской болезни” и о том, как же от нее избавиться. “Вшивки” мы перепробовали, и не один, и не два раза — не помогло! “Ждали помощи от Тибета” — шиш! — не помог желтый монах! В пресловутое кодирование и гипноз мы не верили. Может, психолог, психоаналитик сыщется, могущий нам помочь?..

И тут я рассказал Володе о выставке, посвященной творчеству душевнобольных детей, организованной ЮНЕСКО в середине 1950-х годов. На обложке журнала, выпускаемого ЮНЕСКО, был портрет больной девочки лет восьми на фоне ее работы, напоминающей абстрактные работы Сая Твомбли[2429]. И еще на обложке была напечатана фраза, сказанная этой девочкой: “Я рисую, и мои страхи исчезают”. Эти слова стали девизом выставки рисунков детей с покалеченной психикой.

Володю это очень заинтересовало, и буквально через месяц он довольный ввалился ко мне в мастерскую со словами: “Я понял, как бороться с водярой! Помнишь девочку душевнобольную, ну, что рисовала. Так я решил написать песню, поскольку рисовать не умею”. И он исполнил “Две судьбы”. В ней он поведал о том, что его му-ает, терзает. И он был трезв и счастлив в течение полугода без всякой “вшивки”, звонил мне и уверял, что ему это здорово помогло»[2430].

Отсюда вытекает автобиографичность главного героя песни «Две судьбы»[2431], тем более что Высоцкий в своем интервью на празднике парижской газеты «Юмани-те» (11.09.1977) назвал эту песню так: «Моя двойная судьба»[2432].

Данный вывод следует и из сопоставления «Двух судеб» со стихотворением 1975 года: «Я был завсегдатаем всех пивных» = «Брагу кушаю»; «И покатился я. и полетел / По жизни <…> А по уму — обычный обормот» = «Повезло мне, обормоту, потащило баламута / по течению» (АР-1-22); «А в общем — что? Иду — нормальный ход» = «Плыл, куда глаза глядели».

За год до стихотворения «Я был завсегдатаем…» появилась песня «Сначала было слово печали и тоски…» (1974), где описание странствующего острова также напоминает поведение лирического героя в «Двух судьбах»: «И, как морской бродяга, плыл остров-бедолага / [Плыл без руля, ветрил] Без курса, без названья, без фрахта и без флага / [Без карты плыл] / Плыл в никуда и не наверняка / Куда-нибудь подальше от глаз материка» (АР-10-110).

В последней строке очевидно стремление поэта спрятаться от «глаз» вездесущей власти. Примерно в это же время в черновиках «Таможенного досмотра» лирический герой говорил: «Вот меня глазами засекли!» (С4Т-3-285). Впервые же этот мотив встретился в «Невидимке»: «Я чувствую, что на меня глядит соглядатай, / Но только не простой, а невидимка».

Про остров сказано также, что он «плыл без руля, ветрил», как и лирический герой в «Двух судьбах»: «Кто рули да весла бросит…». Кроме того, остров назван бедолагой, а Кривая называет героя болезным: «Но спасу тебя, болезный…».

Еще одна параллель с «Двумя судьбами»: «И, как морской бродяга, плыл остров-бедолага <.. > Плыл в никуда и не наверняка» = «Плыл, куда глаза глядели». Это же движение «в никуда» упоминается в песне «То ли — в избу и запеть…»: «Навсегда в никуда — / Вечное стремленье». Да и в «Затяжном, прыжке» лирический герой «шагнул в никуда», как и в «Песне Билла Сигера»: «Из ниоткуда в никуда / Перешагнул, перешагнул!».

Другая характеристика, которой наделяется остров (то есть сам поэт), — это вечность или существование в течение многих веков: «Сквозь милионнолетья, эпохи и века / Менял свой облик остров — отшельник и бродяга». Такой же образ лирического героя и лирического мы встречается в «Гимне морю и горам», в «Балладе о Кокильоне» и в «Марше космических негодяев»: «Даже счет мы открыли векам [Вот у нас даже сколько веков] / Мы причислены к лику великих» (АР-10-157), «…Разбужен будет он / Через века. Дремли пока, / Великий Кокильон!», «Ведь когда вернемся мы, по всем по их законам / На Земле пройдет семьсот веков».

А поскольку «остров — отшельник и бродяга» находится в пути долгие века, всё это применимо также к лирическому герою и людям, подобным ему: «Без одёжи да без сна / Вечно он в дороге» («Разбойничья» /5; 363/), «Зря покоя хотят, / Души нам бередят / Души вечных бродяг» («Расскажи, дорогой»; АР-6-197). Последнее стихотворение содержит еще ряд автобиографических мотивов: «Кто виснет на волоске / Да стоит на песке» (АР-6-197) = «Подо мной песок зыбучий / да обманчивый» («Две судьбы» /5; 462/); «Сколько славных парней…» = «Славных малых, озорных чудаков» («Мореплаватель-одиночка»); «Загоняя коней…» = «Ну а вдруг коней загнал / Понапрасну?!» («Грустная песня о Ванечке»); «Под одеждой — оголенные нервы» (АР-6197) = «Эх, вы, мои нервы обнаженные…» («И душа, и голова, кажись, болит…»); «И еще раз садись на коня» = «И на лошадь он вскочил» («Разбойничья» /5; 361/).

Примечательно, что самым ранним произведением, которое можно рассматривать в качестве предшественника песни «Сначала было слово…», является вышеупомянутый «Марш космических негодяев» (1966): «На бога уповали бедного, / Но теперь узнали — нет его» (АР-17-112). Также и в самой первой строке песни «Сначала было слово печали и тоски…» присутствует полемика с евангелием от Иоанна: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». А в концовке песни читаем: «Но если уж сначала было слово на земле, / То это, безусловно, слово “море”». Перед этим же была создана новая концепция возникновения мира: «Сначала было слово, но не было идей, / Был хаос, мрак и уйма неполадок, / А в мире еще не было ответственных людей, / Чтоб навести какой-нибудь порядок. / Тогда из-за романтики, а может, от тоски, / Как утверждает точная наука и молва, / От суши отрывались огромные куски /Ив море уплывали, превращаясь в острова» (АР-10-106).

Очевидно, что поэт идентифицировал себя с этими островами, поскольку и романтика, и тоска уже встречались в стихотворении «Я не успел», имеющем подзаголовок «Тоска по романтике». Кроме того, слова «Рвались от суши в никуда» напоминают «Песню о двух красивых автомобилях» и «То ли — в избу и запеть…»: «Из кошмара городов / Рвутся за город машины», «Навсегда в никуда / Вечное стремленье» (да и лирический герой мечтал «отсюда в тапочках в тайгу сбежать» /2; 167/).

Теперь выявим другие сходства между «Сначала было слово…» и «Маршем космических негодяев»: «Менял свой облик остров — отшельник и бродяга» = «Песня космических бродяг»[2433]; «И острова вернутся назад наверняка» = «Ведь когда вернемся мы…»; «Сквозь миллионнолетья, эпохи и века» = «На Земле пройдет семьсот веков».

Как видим, «остров — отшельник и бродяга» был очень близок Высоцкому, поэтому он нередко выводил себя именно в таком облике (например, в «Дорожной истории» и в «Песне командировочного»: «Бродяжил и пришел домой / Уже с годами за спиной», «Но я докажу на деле, / На что способен аскет]»).

Кроме того, в обеих песнях разрабатывается мотив тоски: «Сначала было слово печали и тоски» = «Вечность и тоска — ох, влипли как!», — и присутствует полемика с официальной наукой: «Простит ли нас наука за эту параллель, / За вольность в толковании теорий?» = «…Если верить россказням ученых чудаков». Такое же настроение наблюдается в стихотворениях «Первый космонавт» (1972) и «У профессиональных игроков…» (1976): «Развитие идет не по спирали, / А перпендикулярно в никуда» (АР-3-176), «Я думал — вдруг ученые соврали? /Ия ответил самому себе: / “Развитие идет не по спирали…”»(АР-3-178) = «Я думаю — ученые наврали, / Прокол у них в теории, порез: / Развитие идет не по спирали, / А вкривь и вкось, вразнос, наперерез» (АР-9-108). Несколько иначе эта мысль выражена в песне «Мы из породы битых, но живучих…» (1977): «Ученые, конечно, не наврали, / Но ведь страна искусств — страна чудес. / Развитье здесь идет не по спирали, / А вкривь и вкось, вразрез, наперерез» (АР-11-74).

В свете сказанного неудивительно, что и «Марш космических негодяев» содержит множество параллелей с «Двумя судьбами»: «…скольжу на звездолете» (АР-17112) = «Я по водной по лазури» (АР-1-6); «Как с горы на собственном заду» = «И тихонько задом пячусь» (АР-1-6); «…чтоб не сойти с ума» = «Греб до умопомраченья» (АР-1-6); «В космосе страшней, чем даже в дантовском аду» = «Место гиблое шептало: / “Жизнь заканчивай!”»; «…ох, влипли как!» = «…ох, пройдоха я!»; «На бога уповали бедного» (АР-17-112) = «Брось креститься, причитая, — / Не спасет тебя святая богородица» (АР-1-14); «Нам все встречи с ближним нипочем!» = «Слышал: с берега вначале / Мне о помощи кричали, / о спасении. / Не дождались, бедолаги…».

Из перекличек «Сначала было слово…» с другими произведениями следует остановиться на мотивах возвращения и невозможности оторваться от земли: «И острова вернутся назад наверняка» = «Потому что всегда мы должны возвращаться» («Прощание с горами», 1966); «Но цепко держит берег — надежней мертвой хватки!» = «Цепко держит земля, всё и так, и не так» («Лошадей двадцать тысяч…»). Об этом же сетовал лирический герой в «Моих капитанах» и «Человеке за бортом»: «Я теперь в дураках — не уйти мне с земли, — / Мне расставила суша капканы», «Я пожалел, что обречен шагать / По суше, — значит, мне не ждать подмоги».

Но самые поразительные сходства наблюдаются между «Сначала было слово…» и «Песней Билла Сигера» (1973): «Он повидал печальный край» = «Не в поисках романтики, а просто от тоски» (АР-10-110); «В аду — бардак и лабуда <…> Владыка тьмы / Его отверг» = «Был хаос, мрак и уйма неполадок <.. > Менял свой облик остров — отвергнутый бродяга» (АР-10-108) («бардак» = «хаос»; «тьмы» = мрак»; «отверг» = «отвергнутый»); «Что он с Земли / Вчера сбежал» = «…сбежавшие от суши острова» (АР-10-110); «И мы хотим / Отдать концы» = «Отдав концы, от суши отрывались корабли» (АР-10-108, 110); «Решил: “Нырну / Я в гладь и тишь”» = «И в море уплывали, превращаясь в острова» (АР-10-108); «Из ниоткуда в никуда / Перешагнул, перешагнул» = «Плыл в никуда и не наверняка» (АР-10-110); «И он — опять / В наш грешный рай» = «Но острова вернутся назад наверняка».

А теперь обратимся к источникам фольклорных персонажей «Двух судеб» — Кривой и Нелегкой.

Образ огромной уродливой старухи Нелегкой уже встречался в написанном годом ранее стихотворении «Расскажи, дорогой» (1976): «Может быть, дорогой, / Ты скакал за судьбой, / Умолял: “Подожди! Оглянись!” / Оглянулась она — / И стара., и страшна, — / Наплевать на нее — улыбнись!», — а в 1979 году он появится в посвящении хирургу Станиславу Долецкому «Поздравляю вовсю — наповал!»: «Бог с ней, с жизнею, старой каргой.» /5; 300/, - где жизнь фактически приравнивается к Нелегкой. А в черновиках песни «Ошибка вышла» (1976), где лирический герой подвергается пыткам, похожим образом будет охарактеризована медсестра: «И мне готовила укол / Сердитая карга» /5; 386/.

Образ старой и страшной судьбы находим также в черновиках «Баллады о маленьком человеке» (1973): «Но мнешь ты крылья об столбы, / И ржавый зад твоей судьбы / Заносит в поворотах» /4; 360/. А в другом варианте эпитет ржавый применяется к самому герою: «Но бьют твой ржавый бок в столбы» (АР-6-139), — типичный для Высоцкого прием, когда лирический герой и его судьба наделяются одинаковыми характеристиками.