GEDENKBUCH: Книга памяти немцев-трудармейцев

Вскоре оба барака наполнились. Один из нас был назначен медбратом, он делал настои из всевозможных трав и пихтовой хвои. Он должен был также выявлять вновь заболевших, чтобы немедленно изолировать их от других. Так, он каждое утро стоял у отхожего места и наблюдал за мужиками. Тяжелобольные начали умирать - сначала по 2-3 в день, потом все больше, пока мы уже не могли сказать, сколько умерло за день. Мертвых поначалу вывозили на одной подводе, затем появилась вторая, наконец, их стало целых три. За короткое время от дизентерии умерли сотни людей.

Однажды послышалось, что прибыла комиссия из Соликамска, чтобы расследовать дело. Что из этого вышло, я сегодня уже не помню, возможно, был назначен врач, но люди, во всяком случае, продолжали умирать. Главной причиной была плохо приготовленная еда.

Среди тех бесчисленных людей, что умерли в лагере Мазунья от дизентерии и навсегда остались лежать в болотах на берегу Камы, были и мой дядя Яков Сейбель со своим сыном Генрихом, мой двоюродный брат Вольдемар Зальцман, Роберт Шмаль - брат Лео Шмаля, Давид Вааг - муж моей тети Ирмы, которая по сей день скорбит о нем в Красноярске.

…В июле 1969 г., когда я посетил Норильск и Дудинку, оказалось, что я был первым, кто смог достоверно поведать моим тетям Грете и Бете о смерти их сыновей, а также дяди Якова, мужа тети Беты. Прошло 26 лет, но никто не счел нужным сообщить правду достойным сострадания старым матерям. Даже после войны об этом не позаботилось ни одно ведомство. Можно ли было этого ждать, к примеру, от лагерного начальства во время войны? О таких «мелочах» оно тогда не думало…

Тем временем лесосплав продолжался. За сравнительно короткий срок мы очистили от древесины берег в районе лагеря. Свежеповаленные деревья не штабелевались: как только их доставляли из леса, они тут же попадали в воду. Такого до нас, якобы, не бывало. При этом из леса к берегу доставлялось огромное количество древесины, ведь лесоповалом было занято так много людей. Не могу вспомнить ни одного случая, чтобы кто-то из нас во все эти годы лодырничал. Просто поразительно, насколько самоотверженно относились мои земляки к своей столь тяжкой работе, чтобы приблизить победу над врагом. И это несмотря на все, что их окружало на каждом шагу. Вот еще один пример на этот счет.

Однажды в воскресенье объявили выходной. Вообще мы воспринимали выходные как дополнительное бремя, поскольку нас все равно не оставляли в покое. Если уж никому не приходило в голову выгнать нас летом на палящее солнце или зимой на трескучий мороз, то обшаривались наши чемоданчики и узлы, чтобы установить, не храним ли мы там чего-нибудь запретного.

Так и в то воскресенье нашелся повод выстроить нас на плацу. При этом мы должны были предстать без головных уборов и с нашими котелками. Речь должен был держать Заякин собственной персоной. Одно это имя, думаю, наводило страх не только на нас, бедолаг, но и на его подчиненных из лагерного руководства. Высокий, крепкий, он всегда носил тяжелые высокие сапоги, черный полувоенный френч и в любую погоду черную кожаную фуражку.

Изо всех бараков и палаток устремились мы на плац, тысячеголовая серая масса. Солнце стояло в зените, мы все были с непокрытыми головами, только хозяин лагеря предстал в центре большой площади в своей черной кожаной фуражке. У всех к поясам были подвешены их котелки, и все глаза были устремлены на лагерного начальника. Я уже упоминал, что Мазунья была полностью отрезана от внешнего мира. Едва ли кто-то из нас знал о том, что происходило на фронте и вообще в мире.

Поэтому Заякин начал речь с положения на фронте, причем он сообщил нам, что Италия вышла из войны. Все, о чем он говорил, было для нас ново, и мы слушали во все уши. Наконец, он сделал паузу, и мы уже подумали, что доклад о международном положении окончен. Мы были бы этому и страшно рады, ведь солнце немилосердно палило наши непокрытые головы, да и стоять мы устали. Но для чего же тогда нам нужно было приносить с собой наши котелки? Об этом нам и предстояло услышать от Заякина. Зима на пороге, сказал он, нужно подправить некоторые барачные крыши. Поэтому было решено использовать для этого котелки, листового железа нигде больше достать нельзя. Жестянщики должны склепать из них стальные листы. На этом Заякин завершил свою речь.

Мы стояли, будто пораженные громом. Как можно было додуматься до такой дурацкой идеи? Хотя во всем лагере имелись сотни котелков, склепать из них большие стальные листы было совершенно невозможно. Вскоре мы разгадали подлинный смысл речи нашего лагерного начальника. Я уже говорил, что без котелка не мог обойтись ни один трудармеец. Об этом знал и Заякин. Так этому коварному человеку пришло в голову украсть наши незаменимые котелки, лишив нас этого единственного удобства.

Вот уже раздалась и команда: все котелки в одну кучу! Тут же в центре площади образовалась большая груда. Когда приказ был выполнен, нам разрешили вернуться в наши бараки и палатки. На следующее утро пирамиды из котелков больше не было, площадь была пуста…

С трудом верится, что этой жестью можно было залатать дыры в крышах. Я уже не узнал об этом, так как ранней осенью убыл из Мазуньи.

С тех пор прошло 45 лет, но каждый раз, когда я смотрю военный фильм и там появляются подтянутые эсэсовцы, я не могу не вспомнить нашего лагерного начальника Заякина и груду котелков. Странная ассоциация? Или вовсе не столь уж странная?..