GEDENKBUCH: Книга памяти немцев-трудармейцев

Собачий лай

В то время мы часто спрашивали себя, почему «органы» - так называли тогда НКВД и связанные с ним службы - работают в основном по ночам. Как-то я обратился с этим вопросом к одному пожилому трудармейцу, дяде Ханнесу - он был выходцем из дагестанского города Кизляра и мог без конца рассказывать о виноградарстве. Тот смотрел на меня некоторое время, будто взвешивая, может ли он доверить мне свой ответ. Решившись, он сказал почти шепотом: «Все воры, Ябье, крадут ночью. Смотри, не проболтайся, это я сказал только тебе». Я пообещал и держал свое слово до сегодняшнего дня. Теперь, поскольку у нас сменился календарь, я решил начать эту главу словами дяди Ханнеса. Я сразу же понял этого всеми нами уважаемого человека, хотя он был очень скуп на слова.

Помню, Энгельс был занят частями НКВД в ночь с 29 на 30 августа 1941 г.; из Энгельса нам пришлось отправиться в путь изгнания поздно вечером, почти ночью; в трудармейский лагерь нас тоже отправили ночью, и ночью мы прибыли туда; из Сибири к берегам Камы мы выехали опять же ночью; из Мазуньи в Лобаниху мы отправились также незадолго до темноты; окруженный колючей проволокой барак в Лобанихе нам пришлось покинуть тоже поздним вечером. Это, конечно, не было случайностью. Позднее, в годы ссылки, случалось вновь и вновь, что того или иного из нас с шумом будили, поскольку он понадобился в спецкомендатуре.

…Холод пронизывал нашу жалкую одежду. Уже перед уходом надсмотрщики потребовали от нас шагать быстро, чтобы достичь места назначения еще до рассвета.

Луна то и дело проглядывала сквозь косматые облака. Вокруг царила глубокая тишина, казалось, скрип нашей обуви слышен за километры. Охраняемые вооруженными надзирателями спереди и сзади, мы поначалу шагали бодро. Нас подгонял и мороз. Пара деревушек, мимо которых мы прошли по дороге, застыли в ночном покое. Погруженный в свои мысли, я топал посреди группы. Вспоминалось многое, в том числе и наша школа в Гримме, уроки немецкой литературы у учительницы Марии Дуль-зон.

Я весь находился в плену высокой поэзии, когда в хвосте колонны раздался бешеный собачий лай. Тут же мы услышали громкий плач одного пожилого трудармейца. Колонна мгновенно остановилась, все взоры обратились назад. Мы увидели, что плачущий лежит на дороге лицом книзу, а немецкая овчарка яростно рвет его затылок. Сопровождающий охранник держал пса на поводке, наблюдал за экзекуцией и орал во всю глотку: «Я тебя научу ходить быстро, ты у меня никогда не будешь плестись сзади, слабак…»

Один из нас - как жаль, что я забыл его фамилию, - выскочил из своего ряда, будто его вытолкнуло пружиной, и бросился к хозяину собаки. «Перестань, говорят тебе, убери собаку, он ведь тоже человек, черт возьми! Он больной и слабый, потому он и отстал…» Собака была готова броситься на смельчака, она встала на задние лапы и рвала поводок. И что вы думаете? Энкаведешник не спустил пса, он уставился на нашего героя и был вне себя от изумления.

Тот, кого терзала собака, с плачем встал. Заступник взял его под руку и поставил в середину колонны. Тут уже раздался и приказ: «Вперед!»

Но никто не шевельнулся, будто не слыша команды. «Вперед, марш, свиньи!» Мы стояли неподвижно. Охранник ругался самыми непотребными словами, но мы не шевелились, и нам казалось, что мы стоим так уже вечность. Холод стал проникать под наше нижнее белье. Четыре охранника с овчаркой замолкли и смотрели на нас с ненавистью, но и растерянно. Тут наш герой сказал: «Теперь давайте пойдем, мужики, а то замерзнем». Мы тотчас двинулись и шли быстрым шагом, пока не прибыли к воротам лагеря. Тот, кого укусила собака, больше не отставал, его держали под руки с обеих сторон, но его фуфайка была на спине совершенно разодрана.

Стало рассветать, когда загремели по рельсу. Лагерь постепенно ожил, и мы узнали, что прибыли на правый берег Вишеры. Конечно, мы были готовы ко всяким неприятностям, ведь мы позволили себе ночью неслыханную дерзость. Но весь день было тихо, никого из нас не наказали за это и позднее. Возможно, охранники сами чувствовали себя в своей шкуре не очень уютно, ведь им не удалось превратить нас во время ночного марша в послушное быдло.

В последующие дни мы привыкали к жизненному ритму нового лагеря. Шел декабрь 1943 г., 1944-й год был на пороге.