GEDENKBUCH: Книга памяти немцев-трудармейцев

Этап

…Однажды вечером по лагерю прошел слух: составляется список трудармейцев, которых решено использовать в другом месте. На следующее утро тех, кто был намечен для этого, включая и меня, задержали в зоне. Нас выстроили на плацу и провели перекличку, осмотрев каждого критическим взглядом. Мы представляли собой весьма жалкое зрелище. И лагерное начальство приказало выдать тем, одежда которых уже никуда не годилась, новые штаны и рубахи. Полубосым выдали и новую обувь: эти «летние туфли» назывались «Нати», в отличие от зимних под названием «ЧТЗ» - по маркам двух тракторов, которые выпускались до войны заводами в Сталинграде и Челябинске.

Легко представить, как мы выглядели, если даже лагерное руководство не решилось отправить нас столь жалко одетыми по миру, хотя бы всего лишь в другой лагерь. В этот день нам разрешили помыться в бане, надеть свежее обмундирование, чтобы вечером 2 июля 1943 г. отправить нас на открытых платформах из «лагеря отдыха» в тот, откуда нас вывезли полумертвыми 5 мая. Здесь был сборный пункт для примерно 2500 трудармейцев из окрестных лагерей. В тупике возле лагерной зоны стояли около 50 товарных вагонов с двухэтажными нарами из неоструганных досок. Из нас тут же отсчитали по 50 человек на каждый вагон. Раздвижные двери закрылись.

В ночь на 3 июля мы двинулись в путь. Разумеется, место назначения и цель поездки, как всегда, держались в строгом секрете. И мы, как говорили у нас дома на Волге, слепо поехали по белу свету. Утром один из тех, кто лежал на «втором этаже», имея завидную возможность видеть свет сквозь зарешеченное окошко, сообщил, что наш поезд движется в западном направлении. Затем наверху стали называть и станции, названия которых были нам знакомы: Нижний Ингаш, Иланская, Канск, позднее Ачинск, Боготол…

И тут в вагоне послышались самые разные предположения. Один говорил: «Знаете что, мужики, может быть, что они везут нас домой на Волгу. Сейчас время уборки, зерно надо убрать под крышу, а людей нет, откуда же им и взяться, они ведь все на фронте. Тут мы самые лучшие работники, мы знаем всё о том, как там это нужно делать».

В разговор вступил другой: «Не болтай глупостей, Ханьяб, они не дали нам убрать хлеб в 41 -м году и, как можно было слышать, богатый урожай остался лежать на полях. А теперь они нам это и подавно не доверят».

Третий выразил свое предположение так: «Может быть и так, что они везут нас поближе к фронту. Положение складывается критическое, людей становится все меньше, а мы лучшие мужики в самом цветущем возрасте. Совнарком СССР мог бы тут организовать хорошее наступление».

Четвертый опроверг это предположение словами: «Твоя болтовня еще глупей. Они отправили с фронта к нам в лагеря высокообразованных командиров, бросили их за колючую проволоку вместе с красноармейцами, тут не может быть и речи, что нас пустят на фронт».

Пятый считал: «Хочу вам сказать, мужики, мы из одного лагеря попадем в другой, только ближе к фронту. Вот увидите и испытаете, что я прав».

Прав оказался, в конечном итоге, последний. Но пока это случилось, нам пришлось еще немало пережить. В обед - возможно, и немного позже - по раздвижной двери загрохотали, сдвинули засов, открыли дверь, и солнечный свет вместе с чистым свежим воздухом устремился в наш душный вагон. Все облегченно вздохнули. Вскоре нам принесли обед.

В середине нашего длинного состава было несколько небольших товарных вагонов. Часть из них загрузили продуктами, тут находилась и кухня, в одном вагоне ехало начальство поезда и охрана. День тянулся уныло, но один-то раз однообразие поездки было прервано радостным событием - нам дали поесть. Рацион был проще простого: 400 граммов хлеба и половник баланды. На другой день меню сменили: вместо баланды нам протянули по куску соленой рыбы. Утром и вечером мы могли пить чай с «оставшимся» от обеда хлебом. Я взял это слово в кавычки, так как ни у кого из 2500 заключенных не хватало сил сохранить до вечернего чая, не говоря уже о следующем утре, хотя бы крошку. Так что можно безо всякого сказать, что мы получали еду только раз в день и что, не считая утреннего и вечернего чая, нам не давали ни капли попить.

Если учесть, что поездка протекала в первой половине июля и нас через день «потчевали» куском соленой рыбы, то легко представить, какие муки нам пришлось испытывать из-за постоянной жажды. Мы бы охотно отказались от этого куска рыбы, чтобы не усиливать еще больше жгучую жажду, но голод каждый раз брал верх, и тем самым жажда становилась еще невыносимее. Начальство поезда, естественно, знало о наших муках, но оно и не думало о том, чтобы облегчить наше положение. Наш дневной рацион наверняка не случайно включал соленую рыбу. Во всяком случае, все мы были убеждены, что наши муки хотели усилить этим еще больше, ведь это было органично присуще всей лагерной системе, которая простиралась от Тихого океана на востоке до Северного Ледовитого океана на севере.

Однажды - наш страдальческий эшелон как раз миновал Свердловск - пошел сильный дождь. Тяжелые капли увесисто падали на жестяную крышу вагона, вызывая такой шум, что мы не могли расслышать друг друга. Но вскоре дождевой поток утих. Внезапно поезд остановился. С сильным грохотом открылись двери, и нам сказали: «Вылезай!» Сначала мы пребывали в нерешительности: что могло случиться? Тут вновь раздалась команда на выход. В подштанниках и нижних рубашках, как мы лежали в душных горячих вагонах на нарах или просто на полу, мы выкатились из вагонов. Состав стоял посреди голой равнины. Насколько хватало глаз, не было видно ни дерева, ни куста. Кое-где виднелись небольшие углубления, которые наполнились дождевой водой и походили на крупные лужи.

Человеческая масса поначалу стояла у вагонов неподвижно, поскольку надзиратели не роняли ни слова, но затем мы, гонимые мощной жаждой, бросились к лужам, погрузили в них свои лица и стали так жадно пить мутную дождевую воду, будто мы в своей жизни никогда не выпили ни глотка воды. Близлежащих луж не хватило, и мы побежали к более дальним, пока вся равнина не была усеяна человеческими телами. Жуткое зрелище! Надзиратели стояли у своих вагонов и, похоже, наслаждались этой ужасной сценой.

Затем нам велено было садиться. Мы медленно возвратились к вагонам. С нашего нижнего белья капала грязь, грязью были вымазаны наши лица…

Поезд покатил дальше. 13 июля его опять задвинули в тупик, на сей раз на территории Усольлага НКВД в Соликамске, Молотовская область. Было прекрасное летнее утро. Мы опустились на песчаную почву неподалеку от путей, некоторые безучастно шатались взад-вперед по песку, доходившему до щиколотки. Долгое время казалось, что о нас забыли, начальство не показывалось.

Тем временем начали разгружать вагоны с продуктами из середины состава. Мы увидели мешки с крупой и сахарным песком, бочку подсолнечного масла, много хлеба: начальство эшелона знало толк в экономии. За минувшие 10 дней мы едва не умерли с голоду, а тут выяснилось, что продуктов было еще так много - настоящая подлость.

Сначала люди смотрели на сложенные в штабеля мешки и буханки хлеба с непониманием, затем их осенило, и тут уже из чьего-то хриплого горла послышалось: «Мужики, это все наше, эти черти вырвали продукты у нас изо рта и теперь хотят сожрать их сами, налетайте!» Боже праведный, что тут началось! Я остался сидеть на песке у стены и наблюдал за дикой сценой. Рвали мешки, крупа перемешивалась с сухим песком, буханки хлеба разламывали, один вырывал кусок из рук другого, из бочки текло подсолнечное масло… Затрещали выстрелы: стреляли в воздух, чтобы положить конец потасовке.

По-своему трудармейцы были правы. Это ведь бесподобное бесстыдство - кормить нас в пути так плохо, чтобы потом поживиться сэкономленными продуктами. Жаль только, что атака нам практически ничего не дала, все было втоптано в песок.

«Строиться!» - послышался крик. Когда это произошло, нас отправили маршем в резервную зону для вновь прибывающих. Здесь нам неожиданно позволили два дня болтаться - да, именно болтаться. Никого мы, 2500 человек, похоже, не интересовали. Мы бродили по лагерю, присаживались то в одном, то в другом углу, большинство и ночью спало под открытым небом, погода стояла великолепная. Питание было очень скудным, хлеба не давали, вместо него нам в наши котелки насыпали кружкой ржаную муку. Мы бы охотно сварили себе из нее кашицу, но огонь нам разводить не разрешали, и мы поедали муку, размешав ее в горячей воде.

Под вечер второго дня нам велели построиться, нас разделили на пять групп по 500 человек. Группу, в которую попали я, некоторые мои прежние школьные друзья, а также с десяток моих родственников, тотчас повели с вещами к берегу Камы. Провиантом на три дня для каждых четырех человек нас снабдили на большой барже, которая вскоре отошла от берега. Мы поплыли вверх по течению, к устью северного притока Камы -Вишеры, затем по ней все дальше на север. Поездка продолжалась два долгих однообразных дня и две ночи, все глубже в тайгу. Наконец, наша баржа причалила в Рябинино. Едва мы достигли берега, как уже раздалась команда: «Строиться!» Мы выстроились, и тут же послышалось: «Вперед, марш!» Но никто не сдвинулся с места. Приказ повторили, однако 500 человек остались стоять неподвижно.

Я сегодня уже не помню, как дело дошло до этой негласной стачки. Во всяком случае, договоренности не было. Мы просто не двигались с места. Это привело наших надзирателей в ярость. Они прошлись по всему русскому мату, обзывали нас самыми похабными словами, но мы стояли тихо и даже не думали двигаться.

В чем была причина? Я уже говорил, что перед тем, как сесть в Соликамске на баржу, мы получили на три дня сухой паек на каждых четверых человек. Поскольку все были голодны как волки, мы сели и враз съели трехдневный рацион. Мои прежние школьные друзья Генрих Шмаль, Фридрих Гретц, Эдуард Эрлих и я не составили при этом исключения. И вот прошло два дня, а у нас не было за это время во рту ни крошки. Вот мы и требовали еды, в противном случае мы не хотели шагать дальше.

Нам пришлось выслушать еще много ругательств, но мы чувствовали, что начальство собирается уступить. И действительно, через некоторое время мы увидели приближавшуюся подводу. Когда она подъехала совсем близко, вокруг распространился сладкий аромат свежеиспеченного, еще горячего хлеба. Каждые 10 человек получили только что вынутую из печи 2-килограммовую булку хлеба. Ее тотчас разрезали на 10 кусков, и всем выдали их долю. Конечно, слишком мало, но этого хватило, чтобы мы пришли в движение.

Ночь опустилась на землю, но темно не стало. Белые ночи были для нас чем-то совершенно незнакомым, и мы углубились в созерцание этого природного явления. Светлая ночь очаровала нас. Время от времени мы отдыхали, но двигались всю ночь все дальше в направлении Камы. На рассвете мы подошли к старинному купеческому городку Чердынь. Было достаточно светло, и мы смогли разглядеть древние постройки. Мы удалились от Соликамска уже более, чем на 100 километров, и населенные пункты попадались все реже, лишь густой лес окружал нас со всех сторон.

Три дня, на которые мы перед нашим отъездом из Соликамска получили запас еды, наконец, прошли, и мы ждали завтрака. Староста нашей группы обратился на этот счет к старшему сопровождающему. Как только телега с продуктами нас нагонит, сказал тот, будет продолжительный отдых с завтраком.