Эмир Кустурица. Где мое место в этой истории? Автобиография

Покойный был большим противником алкоголя

В 1978 году родился мой сын Стрибор. В том же году я получил свой диплом в Праге. Из моей жизни навсегда исчез страх превратиться в персонажа социальной литературы начала ХХ века. В этих романах мои коллеги-провинциалы прозябали в больших городах. Данный этап я успешно преодолел. Несмотря на мнение профессора Земана об умных режиссерах и отцах-идиотах, о фильмах и детях, для меня было очень важно иметь потомка. Новорожденного, как в фильме «Космическая одиссея 2001» Стенли Кубрика. Ребенка, сравнимого с космической радостью, но вышедшего из теплой материнской утробы, без леденящего холода, царящего во Вселенной Кубрика. * * *

Возвращение в мой родной город было не таким грустным, как отъезд из Сараева. Теперь следовало решить, как организовать свадьбу с Майей. Это оказалось так же непросто, как определить нашу социальную принадлежность. Уже в то время — случаи были единичными, но примечательными — молодые пары сочетались браком в присутствии одних лишь свидетелей. После регистрации акта гражданского состояния они заменяли свадебное пиршество скромным ужином наедине.

Когда мы предложили такой вариант нашим родителям, они замахали руками:

— Если вы действительно решили пожениться, ради бога, сделайте это по-людски!

Я представлял себе нашу свадьбу в виде короткометражки. Веселой и элегантной, как у Жана Ренуара. К сожалению, такая свадьба оказалась утопией. Наши семьи не имели крестьянских корней. Но, учитывая влияние друзей, семьи и общей атмосферы, мы не могли уклониться от популярной субкультуры, в которой все в итоге погрязли. Эти люди покупали диски группы «Bijelo Dugme»[38], отплясывали под открытым небом рок-н-ролл, а в это время в их карманах и сумках лежали кассеты, свидетельствовавшие об их истинных вкусах. Они отдавали предпочтение примитивной музыке, родившейся на no man’s land.[39] между Востоком и Средиземным морем, испорченной англосаксонским влиянием. Речь шла о мелодиях и текстах, которые в итоге не были ни тем, ни другим, ни третьим. Музыка турбо-фолк наводила меня на мысль о банных полотенцах румынских отелей времен Чаушеску, расползавшихся при контакте с мокрым лицом. Их можно было охарактеризовать одним словом: «Schuft» — дерьмовые! То же самое с этой музыкой: она была и осталась дерьмовой музыкой, которая, к сожалению, находила отклик у большинства жителей Социалистической Федеративной Республики Югославия!* * *

Первый этап на пути к свадьбе состоял в том, чтобы организовать встречу родителей обеих сторон. Им следовало отправиться друг к другу в гости, как маленьким государственным делегациям.

— Пусть они приходят к нам, — тут же предложил Мурат. — Я приготовлю им незабываемый ужин!

Со своей стороны Мисо Мандич, отец Майи, выразил справедливое удивление:

— Будет правильнее, если Кустурицы придут сначала к нам. Кто кому делает предложение? В конце концов, это они должны просить руки Майи, а не мы — Эмира. * * *

Прибыв в квартиру в доме номер 8 по улице Марчело Шнайдера, Мурат повел себя довольно оригинально. Прямо с порога он поинтересовался, сколько комнат в квартире! Мать Майи, доктор Лела Кусеч, посмотрела на него с удивлением. Она не ответила резкостью на это проявление бестактности лишь потому, что не хотела сама выглядеть бестактной. Поэтому она лишь молча наблюдала, как ее дочь Майя охотно и любезно показывает Мурату все комнаты. Я был готов провалиться сквозь землю. Отец бросил на меня взгляд и в тысячу первый раз за свою жизнь тихо спросил:

— Ну что я опять сделал не так?

Мурат был глубоко убежден, что подобным образом оказывает честь хозяевам и демонстрирует, насколько он счастлив, что его сын женится на девушке из хорошего дома.

— Снимаю шляпу! — воскликнул он. — Эмир, это просто роскошно для Сараева и даже для всей Боснии и Герцеговины!

Улыбнувшись, Майя ослабила всеобщее напряжение. Мы с Сенкой чувствовали себя неловко, тогда как Мисо с симпатией взирал на манеры своего гостя, напоминавшие ему внеплановую проверку сараевской жилищной инспекции. * * *

Родители быстро поняли, что уже знают друг друга. Старые знакомые, Мисо и Сенка, наконец обменялись первыми словами. Мисо отметил сходство Сенки с ее братом Акифом.

— Сенка, — спросил он, — таинственный мужчина, который вот уже двадцать лет приветствует меня в Баскарсии, приподнимая шляпу, случайно, не твой брат?

— Да, это он! — вмешался Мурат, делая жест рукой, словно вкручивал лампочку, чтобы показать, что брат Сенки был немного с приветом. — Впрочем, как и его сестра! — добавил он.

— К счастью, ты у нас нормальный! — не осталась в долгу Сенка. — Все бармены Сараева об этом знают! * * *

Мурат не скрывал своего восторга от того, что нашел в лице Мисо человека, разделявшего его взгляды. Больше всего его радовало их общее стремление критиковать Тито и схожий взгляд на прошлое и будущее. Мисо смягчал резковатую манеру моего отца, по достоинству оценивая его ум и эрудицию.

— И не только это… — говорил он, перед тем как выложить свои аргументы, являющиеся следствием энциклопедической образованности, а также солидного опыта работы на ответственной должности судьи.

Кустурицы покинули квартиру Мандичей, даже не затронув тему свадьбы! * * *

Спускаясь по улице Марчело Шнайдера по направлению к автобусной остановке, мать с отцом начали свою обычную перепалку.

— Ну почему хотя бы в этот раз, когда наш сын женится, нельзя было обойтись без Тито?! — упрекала моя мать.

— Сенка, дорогая моя, я что, всю жизнь должен выслушивать твои замечания?

— Я могла бы обойтись без замечаний, Мурат, если бы, по крайней мере в торжественные моменты нашей жизни, ты не вдавался в эту глупую политику!

Поскольку Сенка заплакала, мой отец смягчился:

— Сенка, честное слово, это Мисо начал. Слушай, если хочешь, вернемся туда, и он сам тебе подтвердит.

Сенка продолжала плакать, поскольку со всей ясностью осознала, что ее сын уходит от нее навсегда и что у него начинается новая жизнь. * * *

На следующей неделе Мандичи нанесли нам ответный визит.

Не успев войти, Мисо задал новую тему:

— Как вы считаете, выполнит ли марксизм свою миссию, если будет придерживаться принципа, что историю следует обуздывать, как кучер обуздывает лошадей в упряжке?..

Проблема организации и места проведения свадьбы была оставлена заботам женщин и детей: это было не столь важно, как ответ на только что поставленный вопрос. Между тем задача была вовсе не простой. У обеих наших семей не было ничего общего с типичными боснийскими семьями. Мисо был сыном банкира, его дед Милос — первым журналистом в Боснии, а его мать — дочерью булочника из Високо. Кусечи, а также Домицели, дедушка и бабушка Лелы, были словенцами и хорватами. Они приехали в Боснию по первому железнодорожному австро-венгерскому пути. Таким образом, Майя представляла собой удачное произведение Королевства сербов, хорватов и словенцев. Неудивительно, что у нее до сих пор остались симпатии к монархии. С учетом того, что наши семьи были нетипичными, представлялось абсолютно невозможным отмечать свадьбу балканским банкетом с низкопробной музыкой, поломанной звуковой аппаратурой и разочарованными гостями, которые много пьют, затем блюют и в итоге достают ножи… В то же время нам пришлось смириться с особенностью сараевских властей: нам предстояло сочетаться браком группой, вместе с пятью другими парами.* * *

Во время церемонии я попытался придать событию некую долю оригинальности.

Чиновник ЗАГСа с припухшим лицом, который, судя по всему, перед этим дремал в соседней комнате, спросил меня голосом хориста:

— Эмир Кустурица, согласны ли вы взять в жены Майю Мандич?

Я ничего не ответил. Воцарилась мертвая тишина. Послышались вздохи, шепот. Я с вопросительным видом обернулся к свидетелям, Зорану Билану и Бранке Пазин. «Что мне делать, дружищи?» — читалось в моем взгляде. Зоран засмеялся и утвердительно кивнул, тогда как я делал вид, что не уверен в ответе. Напряжение в «Скендерии» достигло высшей точки. И только тогда я решился и произнес роковое «да». Тут же раздались вздохи облегчения и смех. Майя с упреком взглянула на меня, но, поскольку она была взволнованна, ей не пришло в голову ссориться со мной. Она разглядывала белоснежное платье сидевшей возле нас беременной невесты, которая держала за руку жениха, по такому случаю временно отпущенного на свободу. Я тоже бросал на него взгляды, полные симпатии. После свадьбы жених отправился еще на несколько месяцев в тюрьму, а я — заканчивать учебу в Праге. * * *

В день свадьбы Сенка отказалась от своей борьбы с быстрым и неумолимым разрушением дорогих ее сердцу вещей и ради особого случая сняла целлофановую пленку, прикрывающую китайский ковер. В квартире из двух с половиной комнат ухитрилась разместиться добрая сотня людей. Почетное место занял Эдо Хафизадич, сын бея, который в далеком сорок первом году приехал из Травника и не смог присоединиться к партизанам, потому что в тот день у него разболелся желудок. Мурат представил его гостям, после чего сразу увел на кухню.

— Смотрю я на Сараево, Мурат, и понимаю, что это вы, коммунисты, все развалили. Крестьянина переселили в город, сказали ему, что Бога нет, — и вот вам результат!

Мурат соглашался с тем, что говорил его друг. Он получил строгий наказ не повторять историю, произошедшую на его свадьбе с Сенкой — когда его пришлось выносить из квартиры в разгар свадебного пира, — и пообещал «не брать в рот ни капли». Тем не менее разговор с Хафизадичем был прекрасным поводом для нарушения данного обещания, ведь с незапамятных времен кухня представляла собой более привлекательную социальную арену, чем гостиная. Именно здесь было легче всего раскрыть свою душу, прийти к консенсусу или дать торжественное обещание. Часто именно на кухне происходили важнейшие жизненные события. Самые радостные, но также и самые печальные кардинальные решения часто принимались в окружении тряпок и грязной посуды. Каждые две минуты обеспокоенная Сенка показывала мне взглядом в сторону кухни. Когда я туда вошел, отец быстрым движением передвинул свой бокал к Хафизадичу. Я знал, что он пил.

— Хочешь повторить то, что было на твоей свадьбе? — шепнул я ему на ухо.

— Ни в коем случае! Только один маленький бокал!

— Прошу тебя, следи за собой!

Мурат понял, что я не шучу. Он съежился и прошептал:

— Хорошо, я просто выпил этот бокал с Эдо. И больше ни капли, клянусь жизнью своего сына! * * *

Квартира была до отказа набита мужчинами в белых рубашках, галстуки которых свешивались в зависимости от количества принятого алкоголя. Их жены, обнявшись, раскачивались из стороны в сторону и распевали песни Здравко Колича: «Поезд в Подлугов» и «Апрель в Белграде». Когда поставили кассеты с народной музыкой, всеобщее веселье достигло апогея. Маленькие боснийки кричали и прыгали от радости. Вся квартира в доме номер 9 А на улице Каты Говорусич ходила ходуном. Стипо Билан, отец моего друга Зорана, в ту пору председатель Ассамблеи Боснии и Герцеговины, сумел извлечь пользу из царящей вокруг суматохи и расслабленного состояния Нады Липы, красивой женщины с пышными формами. Он несколько раз ущипнул ее за ягодицы, и сделал это с еще большим удовольствием, когда узнал, что она родом из Биелины. Боснийцы особенно любили женщин из Биелины, поскольку те считались более доступными, чем суровые герцеговинки. Это объясняли тем, что город Биелина располагался на плодородной равнине, тогда как Герцеговина растянулась на пустынных карстовых землях Адриатического побережья, где женственность представляла собой единственную ценность.