Эмир Кустурица. Где мое место в этой истории? Автобиография

Заметки об «андерграунде»

В 1994 году умер Федерико Феллини. В том же году в столице Соединенных Штатов было подписано соглашение о создании Хорватско-мусульманской федерации[95]. Когда я узнал, что конституция этой федерации была составлена в Вашингтоне, у меня возник вопрос: не станут ли в будущем основные законы всех стран создаваться в американской столице?

В связи с этим событием президент США Клинтон упомянул хорватского писателя — «фра Ивана Юкича»[96]. Ему захотелось украсить литературой подписание соглашения о боснийской Хорватско-мусульманской федерации, протицировав автора, писавшего о любви в Боснии. Это еще раз доказывает, что у американцев явные проблемы с общей культурой. Или, быть может, все дело в их цинизме?

В Боснии существует лишь один «фра». Его имя — Иво. Его фамилия — Андрич, а не Юкич. И те, кто при ратификации соглашения называют Балканы трагической территорией, вряд ли что-либо в этом смыслят, если не читали ни строчки из Андрича. * * *

Мой кинематографический отец умер. Это событие стало для меня намного важнее, чем падение Берлинской стены для западной цивилизации, — а ведь объединение Германии означало разрушение Югославии. Смерть Феллини сделала нас, его учеников, сиротами на закате ХХ века. Эстетика, унаследованная от нашего киноотца, подверглась всевозможным потрясениям. Как научиться жить в мире, где красота, добро и благородство превратились в устаревшие, никому не нужные понятия? Рынок и научная культура начали процесс разрушения идеалов. * * *

Сенка приспособилась к жизни в нашем маленьком нормандском сообществе. Всю свою жизнь она гордилась тем, что создала собственный домашний очаг, поскольку после свадьбы не жила вместе со своими сестрами, зятьями и родителями в их общем семейном доме. Мисо, Лела и Сенка были у себя дома под нашей крышей, но тем не менее иногда они говорили:

— Как чудесно иметь собственное жилье, свою маленькую свободу!

Поскольку дом — это не просто строение, как думают некоторые. Это не только площадь, состоящая из квадратных метров, как воспринимает дом современная архитектура. Невидимая нить соединяет дом с человеком. Это не имеет физического воплощения, как скорлупа у улитки или моллюска, но домашний очаг, вне всякого сомнения, является неотъемлемой частью человеческого существа. Если человек теряет свой дом и разоряется, его крах измеряется прежде всего потерянным домом. Это подобно гнезду, которое вьют птицы. Когда на ветке или на крыше дома еще нет гнезда, птица держит его образ в голове, точно зная, каким оно будет. Ей не нужно много времени, чтобы построить его. То же самое происходит с людьми, даже с теми, у кого нет шансов когда-либо обрести крышу над головой.

Дома представляют собой самые большие театры жизни: когда-то это были пещеры, сегодня — небоскребы или имения. Там творится история человека, семейная драма, а у бездомных все это происходит в голове.

Нити, связывающие Сенку, Мисо и Лелу с их домами, были навсегда разорваны. Они не переставали чувствовать себя изгнанниками, поскольку понимали, что никогда не вернутся в Сараево. Что происходило в их душах, какие бури там бушевали?

В Париже даже простой переезд с одной улицы на другую вызывает у людей сильнейший стресс.

Мисо покинул свой дом лишь с одним блоком сараевских сигарет «Дрина», а Лела едва успела положить свой домашний халат в пластиковый пакет. Между тем, в отличие от других наших родственников, в докторе Леле Кусеч не было ничего от консерватора. Своими манерами она нередко напоминала мне панка конца шестидесятых годов. Когда журналисты спросили ее, смогла бы она снова жить в Сараеве после того, как была разграблена ее квартира в Косеве, она ответила:

— Пусть те, кто не знает этих людей, отправляются туда и живут вместе с ними, это их личное дело!

Проникнув силой в их квартиру, некий Алия де Нахорева, обнаруживший на письменном столе Мисо Мандича маленький норвежский флаг, воскликнул:

— Здесь жил четник Мисо Мандич! Нужно их всех перестрелять!

Сенка находилась в лучшей ситуации, поскольку жила в Герцег-Нови, но, в отличие от Лелы, она осталась одна.

Сенка не смирилась с тем, что никогда больше не увидит своего мужа. Целыми днями она наводила чистоту в нашем доме в Нормандии, вычищала двор, жалуясь на периодически охватывающую ее дрожь.

Однажды, принимая душ, она случайно обнаружила на своей груди небольшое уплотнение. Доктор Лела Кусеч неодобрительно покачала головой, и два дня спустя известный французский онколог диагностировал рак груди.

За свою жизнь я пережил множество драм, какие только можно встретить в великих романах. Но эта война давалась мне гораздо болезненнее, чем если бы я находился в Сараеве под бомбами и пулями. * * *

Сенку прооперировали, и в очередной раз она подтвердила исключительную силу характера. Только на этот раз речь шла не о том, чтобы приклеивать шипы от роз к электрическим лампочкам в лифте. Теперь ей предстояло самой идти по этим шипам. В больничных приемных повторялись сцены из моих фильмов. Сколько раз я снимал визиты родственников к больным в коридорах больниц! Теперь я приходил сюда не для того, чтобы снять киноэпизоды. Эта была моя жизнь.

Сразу после операции Сенку перевезли со второго этажа больницы на первый. Когда я обнял ее, восхищенный ее храбростью, она тут же спросила у Майи:

— Невестушка, нет ли у тебя сигаретки?

Майя без колебаний встала на сторону своей только что прооперированной свекрови. Она прикурила две сигареты и протянула одну из них Сенке. В запрете на курение Майя видела еще одно издевательство со стороны международного сообщества.

— Ты только вдумайся: они травят нас миллионами своих автомобилей и доменных печей, они сбрасывают на нас бомбы, кормят гнилым мясом и возмущаются по поводу сигаретного дыма?! До чего же лицемерна цивилизация! * * *

То, что Сенка выкурила одну сигарету, было хорошим знаком, несмотря на вред табака. Позже, когда ей пришлось проходить курс химиотерапии и облучения, она настояла на том, чтобы ей оставили ее волосы. Она наотрез отказывалась бриться наголо. Перед каждым сеансом ей клали на голову пакет со льдом, поэтому ее волосы остались нетронутыми. По окончании процедур она регулярно отправлялась по магазинам, расположенным на окраине Парижа. Это мне напоминало время, когда мы жили в доме номер 9 по улице Каты Говорусич и когда после рабочего дня на факультете гражданского строительства, переделав все домашние дела, она шла пешком до Илиджи. Она так часто проделывала путь из центра в пригород Сараева — Илиджа находился в одиннадцати километрах от центра, где мы жили, — что у местных торговцев вошло в привычку спрашивать у нее: «Как дела у нашей соседки сегодня?»

После смерти моего отца мать больше не черпала энергию в своем биологическом инстинкте выживания. Хоть она об этом никогда не говорила, но теперь признавала свою зависимость от мужа и привязанность к нему, поскольку он был неотъемлемой частью ее жизни. При жизни Мурата Сенка покорялась его боевому духу, но только после его смерти поняла, что образ жизни и даже политические взгляды ее мужа вели к их взаимному раскрепощению. Несмотря на постоянные перепалки, вызванные стремлением Мурата все свести к политике, она часто убеждалась в правильности суждений и прогнозов своего мужа.

Мурат был единственным из семьи, кто предсказал, как будут развиваться события после смерти Тито, а также сообщил о грядущей войне в Югославии. Со своей привычкой будить жену в неурочный час, когда в мире происходило какое-нибудь важное событие — как, например, когда Насер перешел от русских на сторону американцев, — мой отец развил в ней способность к здравому суждению. Во время раскола Югославии Сенка ни на секунду не забывала, что это было то самое югославское государство, отныне погребенное под слоем забвения, которое стало горнилом нашего семейного раскрепощения и блестящей государственной карьеры ее отца. Она выросла в семье, где научились умалчивать о своих политических взглядах — с тех пор как ее отец, полицейский города Вакуф Королевства Югославия, чудом избежал смерти.

Мурат был первым партизаном, которого она встретила в своей жизни, и именно за него она вышла замуж. Она не могла забыть о таком повороте судьбы. По окончании военных действий Сенка в последний раз поговорила со своей знакомой из Сараева, которая отказывалась разделить поровну политическую ответственность за развязывание войны в Боснии. Сенке удалось связаться по телефону с Ханумицей Пипич, в саду которой мы не раз проводили летние ночи в Сараеве.

— Господи, что же они с нами сделали?! — сокрушалась Сенка.

— Ну, не все же виноваты… — ответила Ханумица.

— Как это — «не все»? Все трое! Они все друг друга стоят! — воскликнула Сенка, имея в виду Изетбеговича, Караджича и Туджмана.

Ее приятельница амнистировала Изетбеговича. Что касается Франьо Туджмана, ей было на него плевать. Сенка восприняла это как оскорбление, даже если нередко мне повторяла:

— Боже мой, Эмир, мусульманам столько пришлось пережить, как и предсказывал Мурат!

Она вспомнила, что накануне первых демократических выборов мой отец не раз подчеркивал опасность сборищ, на которых сторонники политики Изетбеговича угрожали отомстить за невзгоды, перенесенные мусульманами в период Королевства и Второй мировой войны. Чтобы перестать расстраиваться и ссориться с друзьями, Сенка решила больше не подходить к телефону. В том числе, когда звонила ее собственная сестра, с которой она была не очень близка, но о которой регулярно узнавала новости, далеко не веселые.

— Произошли серьезные события, мой Эмир. Эта война была развязана не просто так, весь наш привычный мир утонул в крови. Слава Господу, твои внуки будут жить в мирное время. Я не могу принять называемые ими причины страданий и в то же время не стану отрицать, что они действительно страдали! — ответила она, когда я заметил, что принятое ею решение не подходить к телефону лишено здравого смысла.

— Не у всех кожа да кости, кое-кто может похвастаться неплохой задницей! — сказал я, намекая на одну семейную историю, поскольку хотел вернуть ей хорошее настроение и улыбку.

Иза, сестра Сенки, после смерти их брата Акифа переехала к своей дочери Сабине. Именно там, в квартире Белавы, ее застала война. Она продолжала бороться со своим весом, хотя и утверждала, что как в военное время, так и в мирное ела как птичка.

Сенка вспомнила, как полезен ей был избыточный вес ее сестры Изы на улице Каты Говорусич. Когда Сенке надо было постирать китайский ковер, в итоге избежавший акции по спасению ценных вещей от быстрого и неумолимого разрушения, она всегда звала свою сестру на помощь. Сенка наполняла водой ванную, и тетя Иза всем своим весом топтала ковер до тех пор, пока вода не становилась черной от грязи.

Эта же самая дородность, приносившая столько пользы семье в мирное время, спасла жизнь моей тети в период войны.

Во время обстрела Сараева осколок снаряда залетел на улицу Белавы, где спала Иза. К счастью, он промазал мимо цели и воткнулся в зад моей тетушки…