Петрашевцы

Из дворцовой охраны было выделено несколько черкесов, с которыми Антонелли познакомил Петрашевского: они якобы готовы на решительные действия. Петрашевский стал подробно излагать Антонелли принципы пропагандистской работы среди народов Кавказа, излагать политические идеалы самоуправления и федерализма. Немного времени спустя, в конце февраля, Петрашевский предложил оставить черкесский вопрос до решения более общих проблем: то ли он увидел нереальность или неэффективность пропаганды среди царских стражников, то ли в самом деле понял частность этого вопроса ввиду других проблем, однако хотя бы половины задуманного Липранди достиг — Петрашевский стал более откровенен с Антонелли, с января 1849 г. Антонелли часто встречается с «учителем», пишет подробные донесения с изложением мировоззрения Петрашевского и биографических сведений о нем. В этих донесениях, как это ни странно, стали проскальзывать восторженные тирады о главном пропагандисте: чувствуется, что талант мыслителя, политического деятеля, агитатора настолько значителен, что агент начинает как бы поддаваться внушению; не то чтобы он раскаялся, но сила таланта такова, что она может и ничтожество всколыхнуть, заставить уважать себя. Здесь, возможно, тоже таится разгадка сравнительно большой откровенности Петрашевского с Антонелли: наверное, последний не мог, да и не хотел скрывать своего восхищения перед достоинствами оратора, что стимулировало доброе отношение Петрашевского к шпиону и провокатору.

Но еще много усилий пришлось приложить Антонелли, чтобы попасть на вечера Петрашевского: он так и не дождался приглашения, а однажды, 11 марта 1849 г., дерзко сам явился без зова, возбудил, естественно, сильные подозрения относительно своей личности, но ловко выкрутился, объяснил свой приход чистой случайностью, стал затем втираться в доверие к другим посетителям «пятниц». Так, Ф. Г. Толль, с самого начала очень не доверявший Антонелли, а в тот самовольный приход его особенно заподозривший в шпионстве, вскоре успокоился — Антонелли умел подлаживаться к людям. После первой же встречи, он с Толлем целые сутки кутил и настолько «подружился», что поселился с ним на одной квартире! Начиная с 11 марта Антонелли был уже на всех «пятницах» до самого ареста петрашевцев и писал подробные донесения о вечерах.

Кроме Антонелли, Липранди подослал к кружку еще двух своих агентов, но уже рангом пониже: купца В. М. Шапошникова и мещанина Н. Ф. Наумова. Им удалось войти в приятельские отношения с П. Г. Шапошниковым (однофамильцем шпиона), владельцем табачной лавки и хорошим знакомым многих членов кружка Петрашевского. Шапошников и Наумов выведывали информацию у тех петрашевцев, которые посещали лавку. Особенно много пищи им дали горячие неопытные студенты А. Д. Толстов и В. П. Катенев, открыто бранившие царя, правительство, религию (см. об этом в следующей главе). Агенты так увлеклись этой группой, что совершенно забросили слежку за кружком Петрашевского. Единственное, что они успели сообщить Липранди, это данные о количестве приезжавших на «пятницы»: 4 марта собралось после 9 часов вечера «до 20 человек», 11 марта — не менее 16, 18 марта — «немного посетителей»[180]. Да и сведения эти — из-за угла, из подворотни, ибо в дом агенты допущены не были. Зато Антонелли оставил подробные отчеты о вечерах, начиная с 11 марта. Вместе с показаниями арестованных петрашевцев на следствии эти отчеты дают нам ясное представление о последних семи «пятницах». Тоже парадокс истории: доносы подонка оказываются важным фактическим материалом!

11 марта на «пятнице» состоялся доклад Ф. Г. Толля о религии. По рассказу Антонелли, через полчаса после вечернего чая Петрашевский объявил «собранию, что Толль желает о чем-то говорить, и, положив на стол несколько листов бумаги и несколько карандашей, пригласил желающих записывать свои мнения… Все уселись полукругом, Толль поместился в середине и объявил собранию, что намерен рассуждать «о ненадобности религии в социальном смысле». Сперва он говорил о происхождении религий…»[181].

У первобытного человека был страх перед могучими явлениями природы, рассуждал Толль, появлялся гений, который безотчетные чувства облачал в определенную религию. Такая «религия, действуя на мораль человека, не только не нужна в социальном смысле, но даже вредна, потому что она подавляет развитие ума и заставляет человека быть добрым и полезным своему ближнему не по собственному его убеждению, а по чувству страха наказания, следовательно, она убивает и нравственность». С Толлем спорил затем Баласогло, который, по словам религиозного Ахшарумова, «отвечал ему очень дельно, что он религию слишком унизил, производя это высокое чувство от одного страха, и говорил весьма умно и достойно этого предмета, что религия происходит от соединения чувств энтузиазма, сознания своего ничтожества и своей зависимости от высшей силы, которою управляется вся вселенная». Однако по доносу Антонелли о «пятнице» 25 марта, когда Толль читал второй доклад о религии, в продолжение первого, с ним долго спорили Баласогло и Момбелли, «но общая их черта есть та, что религию они, так же, как и Толль, признают ненужного для благосостояния человечества»[182]. На следствии Баласогло решительно опровергал приписывание ему такого вывода. Любопытно возражение, которое сделал 11 марта Толлю П. И. Ламанский: «…страх не везде был главною причиною зарождения религии, потому что были религии, в которых главную роль играли божества благодетельные, а божества устрашающие роль второстепенную, и подтверждал свое мнение историческими примерами»[183].

«Пятница» 18 марта была посвящена последнему докладу из цикла лекций по политической экономии Ястржембского (об этом уже шла речь выше). 25 марта прочитал второй доклад о религии Толль.

Кульминационная вершина всех собраний у Петрашевского — «пятница» 1 апреля 1849 г. Здесь обсуждались самые насущные проблемы русской жизни: положение крепостных крестьян, судопроизводство, цензура и свобода печати. Без этой «пятницы» многое бы для нас было неизвестным в воззрениях и намерениях петрашевцев, да и для самих петрашевцев, наверное, многочасовой спор 1 апреля был очень полезен: прояснились собственные взгляды и группировки единомышленников. Сведение в один узел главнейших социально-политических проблем и высказывание откровенных мыслей по всем главным вопросам перед самыы концом, перед разгромом кружка, заставляют предполагать, что если не сознательно, то хотя бы интуитивно ведущие деятели могли прогнозировать вероятность перерыва или полного прекращения собраний. Конечно, никто из них не думал о крепости, о суде, о каторге — такое и в голову не могло прийти: неужели засудят за разговоры и намерения?! Но возможность запрещения собраний, высылка из столицы и т. п. меры, несомненно, возникала. Подобные прогнозы не могли не всплывать в сознании еще и потому, что и радикализм кружка (он был широко известным), и начавшуюся слежку, и гнев правящих кругов полностью утаить не удавалось.

По Петербургу уже ранней весной поползли слухи о предстоящих арестах. В донесении Антонелли от 27 марта 1849 г. сказано, что Толль сообщил ему о решении правительства схватить всех петрашевцев, которые соберутся в следующую «пятницу»; Антонелли сказал Петрашевскому, а тот решил, что это сплетни, распускаемые из дома Майковых, т. е. из кружка Дурова-Пальма, как бы не любящих собрания у Петрашевского. А. Ф. Возный сомневается в честности сообщения Антонелли: дескать, он сам мог распускать слухи, а сваливать на Толля[184]. Но был ли заинтересован Антонелли в распространении информации об арестах? Скорее наоборот. Да и побоялся бы он сочинять версию о Толле: последний был очень близок к Петрашевскому, и ложь очень легко могла бы быть раскрыта.

Тем более вероятно широкое распространение слухов о репрессиях, поскольку в донесении от 10 апреля Антонелли передает уже сведения, полученные от самого Петрашевского: тот был 7 апреля в доме В. А. Милютина и услышал от горничной, что его, Петрашевского, «скоро возьмут в полицию». Петрашевский и здесь усмотрел лишь болтливость Милютина, не более того, и якобы поручил «Пальму сказать Милютину от его лица, что подобная болтливость есть подлость и что он косвенным образом становится доносчиком»[185].

На следствии об этом факте спросили Пальма, п тот дал очень интересное письменное показание: «В маскараде, бывшем в Дворянском собрании на Святой неделе, одна маска подошла ко мне и после нескольких незначащих фраз сказала по-французски: «Пальм, ты бываешь в одном доме, где я не советовала бы тебе бывать». — В каком это доме? — спросил я. — «Ты знаешь, это у Покрова». — Я понял, что она говорит о вечерах Петрашевского, и сказал ей, что я бываю у Петрашевского, но там ничего опасного для себя не вижу. Она сказала: «Смотри же, будь осторожен», и оставила меня, я потерял ее в толпе, но желал непременно узнать, кто она такая. Об этом я говорил Дурову, Момбелли и Петрашевскому. Петрашевский мне отвечал, что и ему в том же маскараде какая-то маска сказала, что его скоро возьмут в полицию или что-то в этом роде. Но ни Петрашевский, ни Момбелли не могли мне сказать, кто была говорившая со мною; я полагал, что это была порядочная женщина, судя по манерам и по французской речи. Тогда Петрашевский мне сказал: «Я узнаю, кто это был; а со мною говорила, кажется, девка Милютина или (он назвал еще какую-то фамилию, мне вовсе неизвестную и которую я не могу вспомнить); но они обе не знают французского языках стало бытщ с вами говорила другая». Тут же Петрашевский прибавил: «А вот если я узнаю, кто это такая и кто ей разболтал, тому скажу, что это подло, что он становится косвенным образом доносчиком»[186].

Далее Пальм добавил, что Петрашевский не мог ему поручать переговоры с Милютиным: он, Пальм, с ним не знаком (видел однажды на именинах Петрашевского). Святая (пасхальная) неделя длилась в 1849 г. с 3 по 9 апреля. Горничная Милютиных вполне могла проведать правду о будущих арестах: ее хозяева были связаны родственными и служебными узами с самыми высшими бюрократическими слоями Петербурга. Но кто была таинственная маска, предупреждавшая Пальма? Можно назвать лишь один из возможных вариантов — кто-либо из сестер Жадовских, Юлия или Клавдия Валерьяновны: с ними был знаком Катенев, свободно излагал им свои воззрения, и они советовали ему быть осторожнее, уехать на время в М оскву и даже написать верноподданническую статью для отвода глаз. В целом же Катенев очень восторженно отзывался о сестрах Жадовских как о «своих». Между прочим, Жадовские одно время снимали квартиру у Петрашевских.

Еще одна тревожная информация — Катенев передавал агенту Наумову 19 апреля 1849 г. слова В. Р. Зотова: «…о собраниях Петрашевского есть слух, что их скоро прекратят и самого Петрашевского, сошлют в деревню с воспрещением выезжать в столицу»[187].

Расходившиеся по столице слухи, да и сам радикальный дух, царивший в кружке, пугали слабых, некоторые знакомые Петрашевского, боясь за свое будущее, прекращали посещение его вечеров. Живший на квартире у организатора «пятниц» Барановский стал запираться на ключ в своей половине квартиры, благо что из этой части был особый выход. Прекратили посещение кружка В. Р. Зотов, Ап. Майков, В. В. Толбин.