Люди как боги. Книга 2. Вторжение в Персей

9

Вначале нам показалось, что мы высаживаемся на планете, населенной одними деревьями. Недоумевающие, мы напрасно искали на ней города – леса, одни леса.

– У меня глаза слепит от света растений, – сказала Мери.

Деревья были гораздо крупней земных – некоторые до полукилометра, как мы потом узнали. И ветви их не опускались вниз и не раскидывались в стороны, а взвивались вверх. Деревья походили на вопли, рвущиеся из планетарных глубин, – сравнение выспренно, но более точного я не подберу. И они светились: не кроны, а костры раскидывались над планетой, разные костры – синие, красные, фиолетовые, голубые, желтые и оранжевые…

– Ночью деревья заменяют закатившуюся звезду, – объяснил Тигран. – А разве ваши планеты освещаются не деревьями?

Он вежливо выслушал ответ, но, уверен, наши лампы и прожектора, самосветящиеся стены и потолки показались ему варварством. В комнатах у галактов стоят небольшие деревца – для освещения и кондиционирования воздуха.

Среди сплошного леса открылся просвет – аэробус направился туда. Не буду описывать встречи, ее сотни раз показывали на стереоэкране. Скажу лишь, что мы были поражены, когда поняли, что встречают нас не одни галакты. Около них теснились ангелы, шестикрылые кузнечики с умными человеческими лицами, прекрасные вегажители – я вздрогнул, увидев сияющих змей: мне почудилось, что среди них Фиола. Я уже боялся, не выпустили ли на нас свору фантомов, копирующих сохранившиеся в мозгу образы, но потом разглядел множество существ до того диковинных, что их просто невозможно было себе вообразить.

И вся эта живая масса напирала, размахивала руками и крыльями, одни взлетали, другие восторженно кружились – и так прокладывали себе путь в толпе. А среди звездожителей шли галакты – высокие, улыбающиеся, в ярких, самосветящихся одеждах. Мы переходили и рук в руки, из крыльев в крылья.

Когда приутих фейерверк красок и ослабела вакханалия звуков, мы полетели дальше, и снова начался парк, а в парке появился город.

Он был похож и не похож на наши. Казалось, в нем были улицы, по-земному просторные и широкие, но бокам их высились не дома с окнами и дверьми, а глухие стены, в которых изредка распахивались туннели. Над улицей же было не небо, а кроны исполинских светящихся деревьев.

В воздухе плыли ароматы, то нежные, то резкие, то задумчивые, то пьянящие. И если бы каждое место не дышало своим запахом, я бы сказал, что благоухает сам воздух. Источником были те же светящиеся деревья.

– Насмешливо пахнет, – сказала в одном месте Мери, и все мы рассмеялись, так это было точно.

Нас ввели в один из туннелей, и мы очутились в зале. Тигран познакомил нас с галактом, который был еще более статным и красивым. На человеческом языке его звали Граций – имя ему соответствовало.

– Граций заменит меня на планетах, – сообщил Тигран. – И переговоры будет вести тоже он.

Я спросил Грация: не состоят ли люди в родстве с галактами? Меня не удивит, если галакты-звездопроходцы оставили на одной из далеких от Персея планет своеобразное продолжение себя, так сказать – воспроизвели себя наскоро и вчерне…

– У нас появилась аналогичная идея: галакты – творение людей, появившихся в Персее миллионов десять лет назад, – сказал Граций. – Когда были расшифрованы стереопередачи «Пожирателя пространства», нас поразило сходство с людьми.

Граций порядком разочаровался, когда узнал, что человеческая цивилизация насчитывает лишь пять тысяч лет, а биологически человек появился всего миллион лет назад.

– Миллион ваших лет назад мы были вполне развитым народом, – сказал Граций, с сожалением отказываясь от гипотезы, что мы – праотцы галактов. – Нет, и преданий, что мы где-то кого-то создавали по нашему образу и подобию, не сохранилось. Очевидно, это сделала сама природа.

После этого я «взял быка за рога», как любит называть такое поведение Ромеро. Назрел Союз людей и галактов. Империю разрушителей разрывает изнутри. Нужно ударить ее извне, чтоб она развалилась окончательно. А для этого – помочь человеческому флоту, который рвется в Персей. Если разрушители сейчас справятся с людьми, надежда на освобождение погаснет на многие тысячелетия. Не в интересах галактов допустить разгром человеческой звездной армады.

Галакты слушали, вежливые, непроницаемо-ласковые, та же неизменная приветливая улыбка сияла на их лицах.

Я чувствовал, что передо мной стена и я бьюсь о нее головой.

– Мы передадим ваше пожелание народам планет Пламенной, а также сообществу галактов, населяющему системы иных звезд, – пообещал Граций. – А пока прошу принять участие в празднике в вашу честь.

– Лучше не праздновать, пока мы не узнаем ваше мнение.

– Я не могу предварять решения наших народов. Имеется много возражений против участия в открытой войне, и нужно соотнести их с преимуществами, чтоб выработать разумную равнодействующую.

– Поймите меня, – сказал я, волнуясь. – Я не требую, чтоб вы сегодня объявили вашу разумную равнодействующую. Но сообщите, какие у вас возражения, чтоб мы смогли о них заблаговременно подумать. Не решение, а пища для раздумий – только об этом прошу!

Граций взглядом посовещался с галактами.

– Я выделю два главных возражения. Если мы вышлем на помощь людям эскадру с биологическими орудиями, то в разгоревшемся бою орудия эти могут промахнуться. Нас охватывает ужас при такой мысли.

– Ха! – воскликнул Гиг. – Даже мы, невидимки, промахиваемся. Неверный удар – что может быть естественней!

Я осадил Гига взглядом: не следовало вчерашнему врагу галактов так активно вмешиваться в наш спор.

– В обычном сражении – да, – по-прежнему приветливо сказал Граций. – Но сражение с участием биологических орудий – необычно. Если сноп лучей попадет в цель, она будет уничтожена, а лучи – погашены. Но при промахе они будут нестись во Вселенной – невидимые, неотвратимые, годы, тысячелетия, миллионы, миллиарды лет, будут пронизывать звездные системы, галактики, метагалактику – и когда-нибудь повстречают на пути жизнь. И горе тогда всему живому! Что бы это ни было: колония примитивных мхов, бактерии еще примитивней или древняя, высокоразумная цивилизация – все будет уничтожено, все превратится в прах! В тот миг, когда мы промахнемся, мы станем чудовищными убийцами. Ни один галакт не санкционирует такого преступления!

Теперь в его голосе звучал вызов. Я поднял руку, останавливая товарищей. От возражений галактов нельзя было отмахиваться первыми попавшимися аргументами.

– Так. Очень серьезно. Мы будем думать. Теперь я хотел бы услышать второе возражение.

– Второе связано с первым. Вы захватили одну Станцию Метрики, но пять других у разрушителей. Если мы промахнемся, враги создадут такое искривление, что выпущенные нами лучи обрушатся на нас самих. Такой случай уже был – и не одна планета превратилась в кладбище. Вы хотите, чтоб мы обрекли на гибель самих себя?

– Вы говорите, что галакты бессмертны. Разве вы не избавлены от страха гибели?

– Мы создали на своих планетах такие условия жизни, что можем не опасаться смерти. Смертоносные факторы могут появиться лишь извне. Вторжение биологических лучей будет таким смертоносным фактором.

Я попросил более подробных объяснений. Смерть, ответил Граций, – это или катастрофа, или болезнь. Катастроф на их планетах не бывает, болезни преодолены – отчего же галакту умирать? А если изнашиваются отдельные органы, их заменяют: он, Граций, например, три раза менял сердце, два раза – мозг, раз восемь желудок – и после каждой замены омолаживался весь организм.

– Колебательное движение между старостью и обновлением, – сказал Ромеро. – Или навечно законсервированная старость? Земной писатель Свифт описал породу бессмертных стариков – немощных, сварливых, несчастных…

Замечание Ромеро было слишком вызывающим, чтоб галакт оставил его без ответа. О Свифте он не знает. Но законсервировать старость невозможно. В юности и старости биологические изменения происходят так быстро, что задержать развитие нереально. Но полный расцвет – это тот возраст, когда организм максимально сохраняется, это большое плато на кривой роста. Именно этот возраст, стабильную зрелость, и выбирают галакты для вечного сохранения.

Я больше не вмешивался в разговор, только слушал. И с каждым словом, с каждым жестом галактов я все отчетливей понимал, насколько они боятся смерти. Нет, то был не наш извечный страх небытия: мы с детства воспитаны на сознании неизбежности своего ухода. Случайное начало и неотвергаемый конец – вот наше понимание существования. Наша боязнь смерти – лишь стремление продлить жизнь, оттянуть наступление неотвратимого. А эти, бессмертные, полны мучительного ужаса гибели, ибо она для них катастрофа, а не неизбежность.

– Теперь вам понятно, беспокойные новые друзья, как велики наши сомнения, – закончил Граций свою изящную речь о вечной молодости галактов. – Не будем больше испытывать терпение собравшихся: вас давно уже ждут, пойдемте!