Сага о диком норде

— Это сделал ты!

И конунг поперхнулся, закашлялся, разбрызгивая вино и слюни.

— Я? — еще сильнее удивился Гачай.

— Да, ты. Кто еще мог это сделать? Ты пришлый. Чужеземец. У тебя здесь нет ни родителей, ни жены, ни детей. Ты пробыл тут несколько лет, но кто слушал твои речи о круглом боге? Только рабы! А тут, едва прошел Вардрунн, конунг вдруг начал прислушиваться к словам чужих жрецов. Разве не так?

— Так! Так! — закричали норды.

Еще бы они не согласились. Они сами рассказывали нам это.

— А как появились драугры, так и вовсе начал молиться кругу.

— Конунг Харальд услышал наши слова и всем сердцем поверил в бога-Солнце, ибо тот каждый день…

— Где ты был зимой? — перебил я Гачая. — Круг… — я помолчал, давая людям услышать это слово, — круг ритуала замкнулся зимой. Так сказал жрец Мамира. Где ты был зимой? Разве в Сторборге?

Я улыбался, глядя в растерянное лицо солнечного жреца. Он не мог соврать, ведь не только я, но и все ульверы видели его у диких бриттов. И не мог сказать правду: вряд ли конунгу придется по душе, что Гачай ходит к диким и привозит им оружие.

— Нет… Я был не в Сторборге. Я…

— Ты ходил на север, верно?

— Я был во многих местах…

О Фомрир, сколько раз я мысленно проговаривал эти слова! Последние вечера я только и думал, что скажу на пиру! Хоть язык мой гибче, чем у Ньяла Кулака, но в спорах и дружеских перебранках я зачастую проигрывал своим братьям. Что уж говорить про жреца? Потому я спешил, перебивал его и обращался к хирдманам, а не к самому Гачаю.

— Вы слышали, братья! Где был этот чужеземец до драугров? Сидел в лачуге в окружении трэлей. Где он после победы над драуграми? Возле нашего конунга! На почетном месте! Там, где должен сидеть жрец Мамира! Зимой, когда добрые люди сидят по домам и греются о зады своих жен, он ходил на север, в дикие леса. Зачем? Чтобы завершить ритуал и направить мертвецов на наши дома. А кто защищал Бриттланд? Мы! Мы, норды. Я всего лишь хускарл, но сражался за Сторборг.

Оттар поднялся и крикнул:

— Подтверждаю. Я видел его хирд и его самого. Они дерутся как волки!

— Мой друг Гисмунд, сын Вемунда и брат Кетильмунда, был всего лишь карлом. Но он сражался рядом со мной и пал от руки драугра-хельта.

Прости, Гис. Я вспомню каждого, кто поможет мне обвинить клятого Гачая!

Вскочил незнакомый мужчина-хускарл.

— Мой отец! Мои братья! Они погибли от рук драугров! Я последний сын Вемунда! И я верю словам того, кто бился бок о бок с моим братом!

— А где был девятирунный жрец? Кто-нибудь видел его с мечом на улицах Сторборга?

— Не видели!

— Где ты был, жрец?

— Трус!

— Колдун!

— Предатель!

Харальд хватил кулаком по столу.

— Молчать! Жрец, ты можешь сказать, где был зимой? Я посылал за тобой не раз и не два.

По смуглому бесстрастному лицу Гачая мало что можно было понять: зол ли он, в бешенстве или напуган.

— Ходил к малахам, чтобы поведать им о боге-Солнце. Это дикие племена…

И снова жреца перебили.

— Малахи? Они как раз на севере. И по нашему не понимают, — сказал один из конунговых хёвдингов. — Как же ты с ними говорил?

— Я и на вашем языке сначала не говорил, — отрезал Гачай. — Бог-Солнце одарил меня даром быстро перенимать чужую речь.

— Колдун! Колдун! — загомонили воины.

Другие жрецы в желтых одеждах несколько раз порывались вмешаться, но я видел, как Гачай жестом показывал им молчать. Почему? Разве он не знает наших обычаев? Разве не слышал, что во время суда каждая сторона должна приводить побольше сторонников? У плохого человека много друзей быть не может. А сейчас он один. Один против всех, против целого пиршественного зала, битком набитого матерыми и изрядно выпившими воинами.

— Сталбыть, это ты убил брата? — взревел Ньял Кулак и от гнева полыхнул рунной силой.

Я поморщился, но не более. Это и близко не походило на давление, которое шло от Красной площади в тот день.

— Это ложное обвинение. Я не знаю никаких ритуалов, не пускал кровь и не говорил запретных слов! Я не ведаю, почему ожили неупокоенные!

— Тогда кто? — спросил Харальд. — Кто виновен? Кто ведает?

— А почему бы и не он? — и Гачай указал на меня. — Он тоже чужак здесь. Его назвали изгоем вместе со всем хирдом. И зимой его тоже не было в Сторборге. И откуда он так много знает о ритуале? Почему жрец говорил с ним, а не с тобой, конунг Харальд? Он мог разозлиться из-за изгнания и наслать на Сторборг драугров.

Подозрительные взгляды теперь были направлены на меня. Но их было не так много.

Я ждал этих слов от жреца. И свою речь затвердил назубок.

— Я норд, — сказал я. — Я родился на Северных островах. Мой отец Эрлинг Кровохлеб, сын Хавстейна, лендерман Сторбаша, сражавшийся за конунга Рагнвальда. И позапрошлую зиму я прожил в Хандельсби, охотился вместе с сыном Рагнвальда, Магнусом. Три зимы назад я стал хирдманом Альрика Беззащитного и с тех пор сражался с тварями, не жалея ни сил, ни крови. Да, меня ложно обвинили и назвали изгоем. Но в Бриттланде живут такие же норды, что и на Северных островах. Мы говорим на одном языке, мы молимся одним богам. Как я мог возжелать зла своим братьям? Мы поймали тварь в землях бонда Барди. Мы привозили тварей Вальгарду, и трое из рунного дома вошли в наш хирд. Я сам вывел Вемунда и его детей из земель, переполненных драуграми, и помог Гисмунду добраться до Сторборга. Мой брат Облауд погиб под оружием драугров. Изгой или нет, я все равно остаюсь нордом! И я не прикрывался ни своим богом, ни увечьем, ни слабостью или малолетством. Я сражался за Сторборг с самого начала и до последнего драугра!

Я помолчал, а затем тихо добавил:

— Кто подтвердит мои слова?

Разом поднялись ульверы, весь хирд Оттара Мышонка, еще несколько воинов, их мы тогда спасли, потеряв Гиса. Встал брат Гисмунда и люди возле него. Встал худой мужчина, в котором я с трудом признал бонда Барди. Встали парни из рунного дома. Интересно, почему? Помнили меня по склоке со Скирикром? Вставали другие воины, которых я и не знал вовсе. Может, кто-то видел меня во время боя или поверил из-за моего выкрика в честь Фомрира. Возможно, некоторые поднимались лишь потому, что их знакомые решили подтвердить мои слова.

Никогда чужак не сможет победить в споре. Когда Хрокр обвинил меня в поджоге, по сравнению с ним я был чужаком, ведь его знали в городе, знали его семью, детей, братьев. И хотя Гачай пробыл в Бриттланде дольше меня, он все равно оставался чужаком. За мной была моя кровь, мои предки, мой хирд.

— А кто подтвердит твои слова, жрец? — сурово сдвинув брови, спросил Харальд.

— Бог! Мой бог видит всё.

— Твоему богу нет веры, — сказал я. — Норды не слышат его речей. Как докажешь свою правоту?

Гачай усмехнулся:

— Пусть боги рассудят нас! По вашему обычаю.

Вот это я и не продумал!

Конечно, я знал, что спорные случаи часто отдают на суд богов. Да, мы оба хускарлы, и по обычаю это возможно. И неважно, что он на девятой руне, а я на седьмой. Но ведь это солнечный жрец! Он сам говорил, что ему нельзя убивать, его слюнявый бог запрещает это. Потому я решил, что Гачай не станет просить поединка. Я же видел, как он сражается! И я ему не ровня.

А отказаться я уже не мог. Теперь это поединок не ради его или моей правоты, это сражение между нашими богами.

Пирующие радостно взревели, вскочили, растащили столы и лавки, освободив нам центр зала, прямо перед Харальдом.

Кто-то сообразил, что у нас нет оружия, и несколько человек метнулись наружу, притащили мне чей-то меч и щит, Гачаю тоже пихнули чужую железяку. Я отказался, отыскал взглядом Леофсуна и кивнул ему в сторону выхода. И пока Рысь соображал, чего я от него хочу, Аднтрудюр хлопнул меня по плечу и отправился за моим топором. И один из жрецов, шелестя золотыми одеждами, тоже покинул пиршественный зал.

Альрик с трудом протолкался ко мне. Я думал, что он злится на меня и хочет устроить выволочку, но хёвдинг сказал иное.

— Девять рун. Он хоть и худ, но жилист. И умеет сражаться.

— Знаю. Видел. Он побил Полузубого.

— Если не убьет тебя сразу, вытащи свой дар. Понял? Помни о стае. Мы рядом!

Ворвался Аднтрудюр и перекинул через головы топорик, я поймал его на лету. Рукоять легла в ладонь как влитая. Иногда мне даже не хотелось торопиться с рунами, ведь тогда придется его менять. А я не представлял оружие лучше.

Кто-то принес охапку щитов.

— Бой на сколько щитов? — спросил я у Гачая.

Тот стащил верхнюю тяжелую накидку, расшитую золотом, и остался в белых штанах и тонкой белой рубахе с узкими рукавами.

— Мне щит не нужен, — ответил он.

— Бог защитит? — съязвил я.

— От тебя мне защита не понадобится. Справлюсь своими силами.

В круг из людских тел пробрался солнечный жрец и с поклоном передал Гачаю диковинный меч: тонкий, кривой, да еще с заточкой по одной стороне. Кажется, я уже видел подобное оружие, у него еще какое-то смешное название.

Гачай бережно взял кривой меч, крутанул его вокруг одной руки, перекинул в другую, завертел лезвие еще быстрее и резко остановил, выставив перед собой. Напротив меня стоял не языкастый жрец, не служитель жалкого круглого бога, а подлинный воин, рожденный убивать. Его непривычная и в чем-то смешная поза выглядела угрожающе.

— Не стану тебя убивать, — сказал Гачай. — Слишком уж близок второй порог, и я не хочу его переступать. Но ты увидишь, как силен бог-Солнце и его верные рабы.

Вот и как после таких слов молиться Солнцу? Я не хочу почитать бога, который видит вокруг себя только рабов. Фомрир желает видеть нас сильными, равными, гордыми, не боящимися ни тварей Бездны, ни гнева Скирира, ни бурь Нарла.

— Посмотрим, на что ты годен, раб!

Я прикрылся щитом, сжал топорик и поежился от ощущения наготы: ни привычной куртки из толстой кожи, ни наручей, ни шлема.

Вжух! Изогнутый меч Гачая скользнул над моей головой, едва не чиркнув по макушке.

— Я уже говорил, что в прошлой жизни был мухарибуном! Воином.

Железный язык метнулся и едва не пропорол мне бок.

— Я взял нож раньше ложки. Я сел на коня раньше, чем научился ходить. Я встал на путь воина, едва прожив десять лет.

Тонкий меч будто не замечал щита и плясал вокруг, заставляя меня приседать, уклоняться и отскакивать.

— Я убивал и людей, и тварей. Разве был кто-то храбрее меня во всем многотысячном войске Набианора?

Зачем он всё это говорит? Время споров прошло.

Острая боль в ноге вспыхнула внезапно. Я не видел удара! Горячая струйка крови защекотала кожу. Хирдманы завопили при виде первой крови, и я услышал их шутки. Они смеялись надо мной!

— Думал ли я тогда о боге? Нет. Как каждому из вас, мне по душе были сражения, женщины и вино.

Он это не мне говорит! Даже сейчас он служит своему богу!

Вот же гад. Мне он тоже всякого нарассказывал, мол, и бабы ему не интересны, и малашка та не по вкусу, а сам? А сам имел ее днем и ночью. Что же он с ней о боге не говорил? Почему, укладывая ее животом на стол, не говорил, как прекрасен солнечный бог? Лжец!

Я с криком прыгнул на Гачая, замахнувшись топором, но жреца уже не было на прежнем месте. И на этот раз боль ожгла мне спину. Словно огненной плетью полоснуло.

— Что еще может так горячить тело? Только ласка женщины, дурман чаши и кровь врага.