Смерть в пятой позиции

1

Не знаю, когда еще мне приходилось видеть такое множество мрачных лиц, как в то утро в гримерной Иглановой. Председательствовал на этом собрании руководства труппы мистер Глисон из управления полиции, отсутствовали только Игланова и Луи, которые еще не прибыли. Но остальные были здесь, включая Майлса Саттона, выглядевшего так, словно он не спал целую неделю — глаза его остекленели от усталости, Джеда Уилбура, хрустевшего костяшками пальцев так, что я подумал, что сойду с ума, мистера Уошберна в прекрасном летнем костюме и Алешу, выглядевшего вполне отдохнувшим, а также режиссера-постановщика и прочих важных лиц. Все толпились в тесной комнате, пока детектив Глисон любезно демонстрировал нам весь блеск своего ума.

— Так где эти двое — Игла, как ее там, и Жираф?

«Игла и Жираф… недурно сказано», — подумал я, поставив ему «отлично» за остроумие.

— Они скоро будут здесь, — успокаивал мистер Уошберн. — В конце концов, сейчас для них еще слишком рано.

— Рано! — фыркнул Глисон. — Неплохой способ делать бизнес!

— Это искусство, а не бизнес, — мягко заметил Алеша.

Глисон подозрительно покосился на него.

— Как вас зовут, скажите еще раз?

— Алексей Петрович Рудин.

— Вы — русский?

— По происхождению.

Детектив хмурым взглядом продемонстрировал свою неприязнь к иностранцам, но никак не прокомментировал его слова. Он добился, чтобы мы оказались там, где ему хотелось, но тем не менее мы были крепкими орешками и могли поставить его на место, окажись он слишком резв. Я был уверен, что мистер Уошберн постоянно на связи с мэрией.

— Ну, давайте начнем без них. Во-первых, я думаю, всем вам следует знать, что совершено убийство. — Он заглянул в клочок бумаги, который держал в руках. — Вчера вечером в половине одиннадцатого Элла Саттон погибла в результате падения с высоты. Трос, который удерживал ее на высоте тридцати восьми футов над сценой, был поврежден каким-то лицом — или лицами — пока неизвестными следствию. Это случилось в промежуток времени от половины десятого до десяти часов вечера… Кстати, мы нашли то, что можно считать орудием убийства: это ножницы, которые в настоящее время исследуют на отпечатки пальцев и следы металла, соответствующих металлу троса.

Он сделал паузу и окинул нас пронизывающим взглядом, словно надеялся, что убийца забьется в истерике и во всем сознается. Вместо того я чуть не разрыдался, вспомнив о тех проклятых ножницах и том, как я с ними обошелся. Мне пришлось пережить несколько неприятных минут.

— Теперь я буду с вами откровенен, — продолжил Глисон, когда, видимо, понял, что ничего подобного не произойдет. — Мы могли бы по тем или иным причинам прекратить ваши выступления на время расследования, но потом решили позволить вам выступать по плану, а мы в это время сможем продолжить расследование. Поверьте мне, когда я говорю, что это было бы для вас наилучшим выходом.

Я повернулся к мистеру Уошберну, близкому другу королей и мэров, но у него был совершенно отсутствующий вид.

— Хотя хотел бы вас предупредить, что никто не должен без уведомления исчезать с места преступления в течение этих недель — или более продолжительного срока, если к тому моменту расследование не будет завершено… хотя я думаю, что к тому времени мы справимся, — угрожающе добавил он, посмотрев, могу поклясться, прямо на меня, словно на самом деле уже обнаружил мои отпечатки на том, что теперь называлось «орудием убийства».

Я почувствовал слабость в ногах и легкое головокружение. Любовь и возможное обвинение в убийстве требуют полного желудка… или, по крайней мере, чашки кофе.

— Если быть откровенным, — продолжал Глисон, явно стараясь выглядеть свойским парнем, — представляется весьма вероятным, что убийство совершено каким-то человеком, тесно связанным с театром, кем-то, кто прекрасно знал о новом балете и испытывал вражду и зависть к мисс Саттон.

«Браво, — сказал я про себя. — Глисон, вы знаете свое дело».

В душе я проклинал его; по известным причинам мне очень хотелось, чтобы убийца остался ненайденным. Саттон — не такая уж потеря; кроме того, за время боев на Окинаве я порядком огрубел (меня ранило в первый же день, пуля попала в левую ягодицу… Нет, я не убегал, просто, клянусь Богом, пуля ударила рикошетом, и меня вынесли с поля боя, истекающего кровью).

А Глисон продолжал:

— Я хочу допросить всех и каждого, начать прямо сейчас и поговорить со всей труппой, включая рабочих сцены. Короче говоря, с каждым, кто находился за кулисами, — он развернул длинный список фамилий. — Вот список тех, с кем я хочу поговорить. Нельзя ли вывесить его на всеобщее обозрение?

Мистер Уошберн обещал это сделать, взял список, передал его режиссеру-постановщику и попросил того вывесить список на доске объявлений.

Когда тот вернулся, вместе с ним появились Игланова и Луи. Игланова весьма внушительно выглядела в черном траурном платье с кружевами и белой шляпке с перьями, Луи был в широких спортивных брюках и тенниске, подобно молодому человеку с рекламы «Играете ли вы в теннис?», на которого был немного похож.

— Простите, пожалуйста, — сказала Игланова, глядя на инспектора в упор. — Вы из полиции? Моя фамилия — Игланова… Это моя гримерная, — добавила она, явно намекая, что нам пора убираться отсюда ко всем чертям.

— Рад с вами познакомиться, — сказал Глисон, на которого она явно произвела впечатление.

— А меня зовут Луи Жиро, — с большим достоинством представился Луи, но это не сработало: Глисон был слишком занят тем, что объяснял сложившуюся ситуацию Иглановой. Та, как вкрадчиво ступающая львица, осторожно подталкивала его к двери. Через несколько минут нас всех оттуда выставили, и Глисон расположился в кабинете на втором этаже, чтобы начать допросы.

Первым, что совершенно естественно, оказался Майлс Саттон. Я заметил, что стою в списке седьмым. Счастливая семерка?

Уже на улице я догнал мистера Уошберна, мы оба вышли, чтобы купить дневные выпуски газет.

— Хочу вам кое-что сказать, — начал я.

— Я настроен выслушивать только хорошие новости, — предупредил мистер Уошберн. — На меня свалилось столько несчастий, что их хватит на всю оставшуюся и, что весьма вероятно, очень короткую жизнь. У меня слабое сердце.

— Сэр, мне очень больно это слышать, но, думаю, вам следует кое-что знать про эти ножницы.

— Какие ножницы?

— Которые полиция считает орудием убийства.

— Ну и что вы хотите о них сказать?

— Так получилось, что я их нашел вчерашним вечером в корзине для мусора в комнате Иглановой.

— А зачем они там оказались? — Мистер Уошберн погрузился в чтение «Джорнэл Америкэн»: материалы про нас еще не сошли с первой страницы.

— Кто-то их туда принес.

— Весьма вероятно… Интересно, почему всегда неправильно пишут фамилию Иглановой? Если верить этой статье, все это коммунистический заговор.

— Мистер Уошберн, я взял эти ножницы… вынул их из корзины, вынес из гримерной и положил на крышку ящика с инструментами, стоящего за кулисами.

— Весьма разумно. Вы просто не поверите, какой счет нам выставляют каждый месяц за инструменты… особенно когда они теряются. Кстати, бухгалтер говорит, что все билеты до последнего вечера включительно распроданы. Вам следовало бы позаботиться, чтобы это попало в завтрашние газеты.

— Да, сэр, но я…

— Вы знаете, все может оказаться не так ужасно… Конечно, я хочу сказать, что все это ужасно и только один Бог знает, где найти приму на следующий сезон… Зато «Затмение» попадет в число ведущих постановок. Каждый захочет посмотреть балет — отсюда и до Сан-Франциско.

Я обнаружил, что мистер Уошберн слишком практичен даже для такого старомодного оппортуниста, как я.

— Может быть, Игланова согласится выступить с труппой и в будущем году? — предположил я, забыв на миг про угрожавшую мне самому опасность.

— Нет, она собирается уходить, и нам придется с этим согласиться, — вздохнул мистер Уошберн, разворачивая «Уорлд Телеграм энд Сан». Слова его звучали так, будто уход Иглановой вызван ее собственным желанием, а не его решением.

— Я слышал, Маркова заключила контракт с новой труппой.

— Да, это верно… но она слишком дорого стоит.

— И то же самое можно сказать о Тумановой, Алонзо, Даниловой и Фонтейн, — сказал я, повторяя слова Джейн.

— А вот редакционная статья в «Телеграм», — мрачно буркнул мистер Уошберн. — Они хотят знать, коммунист ли Уилбур.

— Я про это совершенно забыл, — искренне сознался я.

— Ну а я не забыл. Из комитета ветеранов позвонили и сказали, что сегодня пикеты будут возобновлены и у них готовы новые транспаранты, на которых нас именуют труппой убийц.

— Это просто смешно!

— Я в этом не уверен, — пробурчал мистер Уошберн, изучая помещенные в «Пост» изумительные своей сексуальностью фотографии Эллы Саттон. Там не было никакого упоминания о красной угрозе.

— Уилбур встревожен?

— Кажется, да. Я собирался с ним поговорить. Ну вот, смотрите, — он протянул мне газету.

Возле входной двери выставили полицейского в штатском; он подозрительно взглянул на нас, когда мы входили.

— Просто какой-то укрепленный лагерь! — воскликнул мой хозяин с большим удовольствием, чем это сделал бы при мысли о сложившейся ситуации я. Теперь мы поменялись с ним ролями: меня тревожило расследование и его освещение в прессе, тогда как он предавался мечтаниям о будущих успехах в предстоящем турне, когда зрители будут толпами валить на «убийственный» балет.

— Кстати, — поинтересовался я, — кто будет танцевать главную партию в «Затмении» сегодня вечером? Вам следует заранее мне это сообщить… Вы же понимаете, я должен подготовить отчеты для завтрашних утренних газет.

— Господи! Где Уилбур?

Услышав этот стон, режиссер-постановщик отправился разыскивать осаждаемого со всех сторон хореографа.

— Как вы смотрите на то, чтобы эту партию исполнила Джейн Гарден? Мне говорили, она неплохо танцует, — сказал я, осторожно рекламируя собственную команду.

— Это его дело… в конце концов, у нас три солистки.

— Думаю, она могла бы неплохо показать себя… — и тут же сменив тон, я продолжал: — Так насчет ножниц, что я нашел в комнате Иглановой…

— А что, собственно, с ними такого?

Пришлось повторить все снова, и я второй раз за последние пять минут увидел, что он очень взволнован.

— Следует ли мне рассказывать полиции, где я нашел ножницы, или подождать, пока инспектор арестует меня за убийство, обнаружив мои отпечатки на орудии убийства.

Мистер Уошберн выглядел точно так, как должен выглядеть человек, наткнувшийся на холодные рога самой большой и трудной проблемы по эту сторону от зоопарка. Нет нужды говорить, что, выбирая, жертвовать своей прима-балериной или временным агентом по связи с прессой, он, конечно, выберет агента. Я был уверен, что он именно так и поступит и предложит вашего покорного слугу в качестве жертвы Правосудия — этой слепой тетки с мечом.

— Питер, вы могли бы для меня кое-что сделать, — пропел он таким голосом, каким обычно импресарио разговаривают с миллионерами.

— Все, что прикажете, сэр, — совершенно искренне заявил я, глядя на него честными собачьими глазами. Едва ли он подозревал, что я обдумывал, с какой стороны приступить к шантажу. В моей не слишком светлой голове родилась блестящая мысль, которая, если удастся ее реализовать, сделает меня по-настоящему счастливым. Ну а если нет… Я всегда смогу пройти какой-нибудь тест на детекторе лжи и доказать, что я не помогал Элле Саттон перейти в лучший мир.