Смерть в пятой позиции

1

Последний вечер стал полным триумфом. Касса сообщила, что мы побили все предыдущие рекорды постановок в Метрополитен-опера, публика была в полном восторге, заглушая музыку непрерывными овациями в честь звезд, которые — должен это отметить — танцевали лучше обычного. Если зрители и были разочарованы, что трос в «Затмении» не оборвался, то не подали виду. Зато по окончании балета Джейн вызывали восемь раз. «Лебединое озеро» прошло просто великолепно, несмотря на ветеранов, которые все-таки бросили на сцену парочку шутих и газовую бомбу. Та, к счастью, не взорвалась.

После того как зрители покинули театр, русскими участниками труппы было выпито за кулисами невероятное количество водки… Те, кто родился в Европе, и их поклонники пили не меньше. Посреди декораций и груд костюмов все пели, смеялись и пили. Игланова напилась в стельку и громко кричала, смеялась и плакала на какой-то немыслимой смеси русского и английского.

Мы с Джейн уехали довольно рано. Мистер Уошберн поймал нас в дверях и великодушно предоставил мне на завтра отдых. Однако Джейн следовало к половине четвертого явиться на репетицию с Уилбуром.

Утро мы провели в постели за чтением газет и разговорами по телефону со знакомыми артистами, которые тоже проводили утро в постели в различных комбинациях. Все было очень мило, похоже на большую семью, и никакие серьезные распри не портили нашего благодушного настроения.

Никто из нас не мог пройти мимо того факта, что расследование закончено и что Глисон должен исчезнуть из нашей жизни.

— Однако, — как сказала Джейн по телефону весьма профессиональным тоном одному из солистов, греческому богу с голосом Бетт Девис, — где мы теперь найдем другого такого же прекрасного дирижера, как Майлс?

— Думаю, Голд справляется неплохо, — заметил я, когда она повесила трубку и уселась рядом на постели, скрестив ноги и лениво пощипывая мой живот в попытках найти заметную складку, чтобы немедленно на это посетовать. Джейн все время твердила, что я слишком мало уделяю внимания упражнениям. Однако я возражал: зачем мне это делать, если я могу есть все подряд и оставаться таким же стройным? Вот она непрерывно упражняется, ест как цыпленок и все равно должна постоянно следить за весом.

— Тебе-то не приходится за ним следить, — как-то не совсем к месту заметила она и глубоко вздохнула, выгнув вперед грудную клетку и высоко задрав подбородок; при этом ее груди двигались как единое целое, а не дрожали, как желе, как большая часть грудей в этом возрасте.

Я заворчал и сбросил ее руку с живота: в этот момент я прочитал о нашей труппе на двадцать седьмой странице «Глоуб»: «Умер муж убитой балерины… Подозревается в убийстве». После этого на двадцать восьмой странице была напечатана без фотографии беседа с Глисоном.

— Уже хорошо и то, что все это не на первой полосе, — заметил я.

— Не говори таких вещей, а то тебя выбросят из гильдии агентов по связи с прессой, или как называется та штука, что делает людей не такими, какие они есть.

— Молчи, стервозная богиня.

— Кто-кто?

— Подлая зазнавшаяся штучка, которая делает таких людей, как я… профессиональными лгунами, трубадурами бронзовых идолов на глиняных ногах.

— Ох, заткнись. Посмотри, не написал ли о нас чего-нибудь Джон Мартин в «Таймс»?

— Он пишет, что Большой балет Санкт-Петербурга на следующей неделе покидает город, отправляясь в пятимесячное турне.

Она выхватила у меня «Таймс» и внимательнейшим образом прочитала балетную колонку. Так читать умеет только балерина, пытающаяся разыскать о себе хороший отзыв.

— Как всегда, назойливая реклама Иглановой, — язвительно заметила Джейн.

— Что поделаешь, в свое время многие из них были ей обязаны.

— Но разве не прекрасно было бы — уйди она добровольно на покой? — заметила моя великодушная подружка.

— Зачем ей это? Она будет несчастна. Не будет же она учить других? Думаю, пожилая женщина должна вести себя именно таким образом… стараться занимать заметное место в обществе.

Джейн нахмурилась.

— Нам всем так трудно с ней… Она всех тянет назад…

Я фыркнул.

— Вы только послушайте! Всего неделю назад ты была одним из паршивых маленьких лебедей и бегала по сцене с тремя подружками, а теперь уже думаешь, как занять место Иглановой.

Одним непрерывным плавным движением, как заметил бы критик, пишущий о балете, Джейн Гарден нанесла мне сокрушительный удар подушкой. После короткой борьбы я наконец-то с нею совладал… хотя не без труда: она была девицей крупной и, несмотря на великолепную шелковистую кожу, состояла из сплошных мышц.

— Это неправда! — с трудом выдохнула она, ее волосы разметались по подушке, к которой я крепко прижал ее спину.

— Зазнайство… вот что это такое.

— Каждая балерина думает точно так же. Спроси любую…

— Ужасная компания… самонадеянные, бесталанные.

— О! — она выскользнула из-под меня и, тяжело дыша, уселась на кровати, откидывая волосы, закрывшие лицо.

— Меня бы ничуть не удивило, если бы ты убила Эллу, чтобы занять ее место.

Джейн мрачно рассмеялась.

— Нет нужды объяснять тебе, что наша труппа построена по кастовой системе. До того как погибла Элла, я была седьмой по счету.

— Но теперь стала второй, потому что знала: если Элла уйдет со сцены, я постараюсь, чтобы ты заняла ее место.

— Все очень здорово сработано, — довольно улыбнулась Джейн.

— У тебя просто нет совести.

— Совершенно верно. Особенно сейчас, когда дело закрыто.

— Ты не боялась, что тебя поймают?

— Ну, если говорить серьезно, я никогда не чувствовала себя так плохо, как после смерти Майлса.

— Почему?

— Видишь ли, милый, я была там.

— Там?

— Я видела его примерно за час до смерти… заезжала к нему перед приемом.

— Господи! — Я сел и уставился на нее: — Ты рассказала об этом Глисону?

— Нет, не стала… Думаю, я испугалась.

— Дуреха… — я встревожился. — Ты же знаешь, что за домом следили, следили днем и ночью! Ты вошла с главного входа?

— Вошла я… Ну конечно. Так ты думаешь…

— Он знает, что ты там была и не сказала на допросе. Как по-твоему, какой вывод он может из этого сделать?

— Но… Ведь Майлс все сделал сам, не так ли? Ведь дело закрыто? — тихо спросила она.

Иногда мне кажется, что у балерин ума меньше, чем у среднего растения.

— Я не знаю, знает ли об этом Глисон и что считает по этому поводу полиция. У меня такое чувство, что не знает, но я могу ошибаться. Даже если это так, не имеет никакого значения, что пишут газеты и что говорит Глисон. Но они все еще занимаются тем, что произошло с Эллой… а может быть, и с Майлсом тоже.

— Думаю, ты преувеличиваешь, — но она явно встревожилась.

— Да, кстати, думаю, с моей стороны не будет нескромным, если я поинтересуюсь, что ты делала в тот вечер в квартире Майлса?

— У меня было для него письмо от Магды.

— Которая примчалась, когда он уже умер.

— Я знаю… но она хотела, чтобы я с ним встретилась и кое-что рассказала. Ее семья следит за ней, как ястребы, она сказала, что не может выйти из дому, поэтому попросила сходить к нему.

— Это было до того, как изобрели телефон, или до создания национальной почтовой службы?

— Не нужно над этим смеяться.

— Я никогда не был более серьезным.

— Тогда и веди себя как следует.

— Я и веду… Черт побери…

Несколько минут мы рычали друг на друга, а потом она сказала, что Магда несколько дней не могла выйти из комнаты, что родители не позволяли ей даже подходить к телефону. Если не считать одного посещения украдкой, Майлсу не позволяли с ней встречаться; фактически семья не позволяла ей встречаться даже с Джейн.

— И что же Магда хотела ему передать?

— Какая теперь разница? Когда все кончено…

— Послушай, так что же она хотела ему сказать?

— Речь шла о ребенке. Она хотела знать, одобрит ли Майлс, если она сделает аборт.

— И что он ответил?

— Ответил отрицательно; сказал, что они поженятся сразу после суда.

— И как он выглядел, когда ты его видела?

— Он был в великолепном настроении… хотя в словах его не было особого смысла… Майлс говорил о новом балете, о «Затмении» и мистере Уошберне… Он был на него очень зол. Не знаю почему.

— Уошберн с ним уже встречался?

— Нет, не тогда.

— А откуда ты знаешь, что они в тот вечер встречались? — Я был похож на окружного прокурора и настроен весьма решительно. Но это не помогло.

— Потому что я встретила мистера Уошберна, когда уходила, и он меня спросил, в каком настроении Майлс.

— В тот вечер там было весьма оживленно: половина труппы побывала у Майлса дома.

— Ох, перестань, пожалуйста, острить. Ты ведешь себя как в кино.

— Может быть, — мрачно буркнул я. — И как реагировал Уошберн, когда тебя увидел?

— Прежде всего был очень удивлен — ведь мы оба должны были быть на приеме.

— Он не просил тебя хранить все в тайне?

— Ой, перестань, может быть, хватит? Это совсем не смешно.

— Я не смеюсь. То, что ты там была и не сказала Глисону, может обернуться серьезными проблемами.

— А он меня не спрашивал… В конце концов, я ему не лгала.

— А о чем он тебя спрашивал?

— Он задавал множество вопросов… самых разных.

Бесполезно: если Джейн решала сохранить что-то в тайне, добывать из нее правду было так же сложно, как собирать шарики ртути из разбившегося градусника.

— Тебе бы лучше пойти к Глисону и рассказать то, что рассказываешь мне.

— Я не уверена, что все закончилось.

— Тогда не говори, что я тебя не предупреждал.

В три часа я отправился к патрону, она пошла на репетицию, и настроение обоих было не из лучших. Я был одновременно и рассержен, и встревожен тем, что она сделала, и подумывал, не рассказать ли обо всем Глисону мне самому. Но по ряду причин решил этого не делать. Зато теперь меня весьма интересовало, упоминал ли Глисону про их встречу мистер Уошберн. Такая возможность прежде не приходила мне в голову, теперь же беспокойство перешло в тревогу.

Мистера Уошберна я обнаружил в кабинете играющим с особым пластиком, подаренным одним из поклонников. Эта безобидная розовая масса, будучи скатана в шарик, подпрыгивала не хуже резинового мячика, но при ударе молотком разлеталась вдребезги; зато если ее растягивать, она вытягивалась в невообразимую длину. В общем, в таком занятии не было никакого смысла, и я расценил как весьма серьезный знак, что мистер Уошберн был всецело поглощен растягиванием этой розовой жвачки в длинный жгут вдоль всего своего огромного ампирного стола.

— Я же сказал, сегодня можете устроить выходной, — невозмутимо заметил мой патрон, начиная заплетать веревку. Интересно, выдержит ли его ум такое напряжение?

— А я решил, что стоит на минутку заскочить и кое-что доделать. Толедо хочет получить свежие фотографии, так что… — я с интересом наблюдал, как мистер Уошберн вяжет из своей веревочки удавку.

— Вчера все было изумительно, — заметил мистер Уошберн. — Пожалуй, лучший спектакль сезона.

— В сегодняшних газетах очень высокие отзывы.

— Прекрасно… прекрасно. Видели раньше эту штуку?

— Да.

— Прекрасная идея… отлично успокаивает нервы. — Он скатал свою игрушку в шарик и начал постукивать им по ковру, пока тот куда-то не закатился. Патрон полез под стол, чтобы его достать. А я спросил: