Лабиринт искажений

К полковнику подошёл следователь Рыков. Михаил Ильич был обескуражен размахом сражений, произошедших в Зареченске за последний час.

— Я даже не представляю, что мне докладывать прокурору, — Рыков кивнул на автоматы с глушителями, сложенные на брезенте. — А трупов-то сколько? Только здесь четыре!

— Доложите, что помогать вам некому…

Следователь сжал губы. Гибель оперативников уголовного розыска и тяжёлое состояние Поплутина, лежащего в реанимации, положили тяжесть расследования на плечи прокуратуры. А эти плечи не были сильными и молодыми.

— Но вы-то нам поможете, Андрей Викторович?

— Конечно. Вы сказали четыре трупа. А кто четвёртый?

— Сторож завода…

Ткачёв отвернулся, стиснув челюсти. Старик-сторож был совсем безвинной жертвой.

— Я что-то не вижу Гладышева, — сказал полковник. — Уж он бы смог выделить людей в помощь.

— Начальника ГУВД не нашли, — Михаил Ильич развел руками.

Ткачёв тихо зарычал и посмотрел в глаза следователю.

— Мне нужна ваша санкция на задержание Гладышева и обыск у него на квартире и на даче.

— На каких основаниях?

В ответ Ткачёв достал из кармана сложенные листы опроса второго секретаря горкома Зареченска. Рыков внимательно прочитал, и бледное лицо следователя побледнело ещё больше.

— Мне пора на пенсию, раз такое происходит.

С этими словами следователь достал из папки бланк распоряжения на задержание подозреваемого и размашисто вписал туда фамилию Гладышева.

— Возьмите, перед прокурором я отчитаюсь.

Ткачёв взял листок, вставил в ухо гарнитуру рации и пошёл к воротам — на выход.

— Андрей Викторович! — крикнул ему вслед Рыков. — Вы не хотите отдать мне автомат?

— Нет! — огрызнулся Ткачёв и щёлкнул кнопкой рации. — Хмель, ты где?

— Иди от ворот налево метров двести. Я жду в машине…

Полковник, злобно топча лежалый снег, подошёл к машине. Уселся на пассажирское сидение и с грохотом закрыл дверь. Желваки заходили на его скулах нервными буграми.

— Сначала в ГАИ, затем в горком партии. У тебя есть лишний магазин?

— Ты кого крошить собрался? — Хмель протянул снаряжённый магазин.

Ткачёв вставил его в автомат, звонко щелкнул затвором и предохранителем.

— Всех, кто под руку попадётся. Не задавай дурацких вопросов… Ты генералу звонил?

— Нет ещё, — ответил агент, выруливая на дорогу и поддав газа. — Я так понимаю, что операция ещё не закончена.

— Правильно понимаешь, — полковник взглянул на промелькнувшие грузовые ворота завода.

— Так просвети…

— Нам надо сейчас арестовать Гладышева — санкция прокурора у меня есть. Этот хитровы… в общем, нехороший человек, думаю, прольёт некий свет на эту крайне запутанную историю. Потом мы едем к Топтыге и расспросим его с пристрастием. Надоело, знаешь, нянчиться с уголовниками. Если бы он в мой первый визит к нему рассказал бы всё, как есть, то не было бы столько ненужных, бессмысленных смертей. Чёрт, Жору-то как жалко! Совсем ещё пацан! Старик-сторож, Румянцев… Ладно, Серёга — он военный человек, знал, на что шёл, но старик совсем не при делах!

Хмель молча рулил, слушая истерику Ткачёва.

— Знаешь, Андрей, — агент прервал полковника, — у меня случай был. Я ещё в армии служил. Ждала меня на гражданке девчонка, мы с ней ещё с детского сада вместе росли. Хорошая такая, симпатичная. Тут дембель подходит, а меня в командировку посылают. Я решил позвонить своей зазнобе и предупредить, что задерживаюсь возвращением. Уговорил прапорщика отпустить меня в город — позвонить. Хороший был мужик — душевный. Он мне даже свою машину дал, чтобы я быстрее смотался. До города десять километров от части. Ну, я со всей амуницией и поехал. Мы уже на взлётке транспорт ждали. Приезжаю я в город… Ну, не то чтобы это город, так поселение в несколько кварталов, но телефонный узел там был. Машину оставил и на почту. А за стойкой девочка сидит. И, знаешь, такая маленькая, длинноволосая, но с такими… глазами, что у меня дух перехватило! Смотрит на меня испуганно своими глазищами, губки трясутся, побледнела. Я-то, как зашёл, как положил на стойку автомат и выдохнул — мне позвонить… Девочка в себя пришла и кабинку меня отправила, а кабинка так незаметно на почте, в нише, которую со входа не видно. Болтаю я со своей зазнобой, значит, воркую, мол не беспокойся, как освобожусь — приду, и все будет хорошо. А тут, вдруг, беглые зеки на почту ворвались, и без слов давай палить. Денег им было нужно — они подумали, что я на машине пенсионерам пенсию привёз. Я трубку уронил и в ответ пальнул — одного ранил, а второго — грохнул. Раненный по полу катается, орёт благим матом, а я смотрю… девочку, что за стойкой сидела — в решето превратили… И такая злость во мне застряла, что я в того раненного зека два магазина разрядил, а когда третий вставлял, тут меня милиционеры и схватили. Потом разобрались, конечно, я не сопротивлялся, но в командировку не попал. Да и домой не попал… А глаза той девочки на почте мне до сих пор снятся. Я к чему это рассказал, Андрей. Чтобы ты лишних дров не наломал. Не готов ты к тому, чтобы без жалости поступать. Не такой ты человек…

— Много ты обо мне знаешь, — злость в Ткачёве унималась, уходила, втягивая грязные, черные щупальца. — Но за поддержку, спасибо…