Убить королеву

Йори багровеет.

— Он не мой поклонник, он священник. Будущий. И нет, мне не нужны деньги, и я не хочу уезжать. От вас я ничего не хочу. Я приехала помочь вам.

— Интересно… — Кейтсби поднимает бровь — И чем же?

Все, что я придумала по пути сюда, все, кем бы я могла стать — служанкой, посыльным, оруженосцем, белошвейкой — сейчас все это никуда не годится. Кейтсби кажется прямолинейным человеком, и ему нужен честный ответ.

— Я знаю о вашем плане и хочу помочь.

Часом позже мы с Йори сидим в гостиной Норт-хауса за закрытыми дверями и ставнями. Нас окружают люди, о которых я раньше только читала в отцовских письмах.

Томас Уинтер, которого я про себя зову Томом Первым, — кузен Кейтсби. Он сидит рядом с Джоном и Кристофером Райтами, братьями, близкими друг к другу по возрасту и так похожими, что они кажутся близнецами — но мне сказали, что это не так. Томас Перси, Том Второй, высок и красив, не хуже Кейтсби, но постоянно чешется, что его сильно портит. Даже сейчас он трется спиной о дверной косяк, как паршивый пес. Это пять из восьми человек, участвующих в заговоре. Джон Грант и Френсис Трешем живут в своих поместьях. И, конечно, был еще отец.

— Катерина и Йори вчера прибыли из Корнуолла, — объясняет Кейтсби. — И сообщили, что Ричард убит, а Мендоса в плену.

— Мендоса? — переспрашиваю я.

— Это его настоящее имя, Антонио Мендоса. Райол — кличка, — поясняет Кейтсби. — Катерина считает, что его привезли в Лондон, и мне тоже так кажется. Мы должны выяснить, здесь ли он, в какой тюрьме и о чем он успел рассказать… если рассказал хоть что-то.

— Вы разве не собираетесь его вытащить? — спрашиваю я. — Вы же не бросите его в тюрьме?

— Слишком опасно, — отвечает Том Первый. — И он этого не ждет. Мы все приняли такое решение в самом начале.

— Роберт, с вашей стороны было очень рискованно принять ее, — говорит Том Второй. — Она может привести погоню прямо к вашим дверям. Ни верности, ни укрытия, помните?

— А что мне оставалось делать? — Кейтсби разводит руками. — Оставить ее на улице? С учетом того, что она знает? Это еще более безрассудно.

— Погони не было, — говорю я.

— Или вы о ней не знаете. — Том Второй снимает красивую, отороченную соболем куртку и продолжает чесаться. — Королевским шпионам платят за то, чтобы их не замечали.

— Ее искали по всему Ланхерну. — Йори впервые открывает рот. — Но я отпустил одну из лошадей, чтобы их обмануть. В сторону Плимута. Погоня пошла за ней. Лошадь боевая. Если даже ее каким-то чудом и поймали, то не сразу поняли, что Катерина не скакала на ней. А если не поймали, то вообще будут искать ее в другой части страны. Вряд ли они считают, что мы здесь.

Это их, кажется, устраивает. Во всяком случае, они не возражают.

— И что вы предлагаете с ними делать? — вопрошает Том Второй. — Они слишком невинны, чтобы стать гонцами, да и Лондона не знают. Чем они могут нам помочь?

Кейтсби кивает, как будто долго об этом думал.

— Отошлем девочку изучать город. В тавернах, трактирах, на рынках, в борделях. Ее никто не знает, и она выглядит безобидно. Она сольется с толпой. Она будет глазами и ушами, каких у нас еще не было.

— К чему мне прислушиваться? — спрашиваю я.

— К чему угодно. Ко всему. Ко всему, что касается королевы, ее двора, ее любовников и даже слуг. Я хочу знать все. — Он улыбается. Взгляд тяжелый, но добрый. — Вы справитесь, Катерина?

С одной стороны, я четырежды заблудилась лишь за одно утро, когда вышла из пансиона. С другой — я давно подслушивала сплетни слуг в Ланхерне, узнавая то, чего мне знать не следовало. И нашла письма, которых тоже не должна была находить.

Я киваю.

— А Йори… я не знаю твоей фамилии.

— Джеймсон.

— Йори — священник, хоть и недоучившийся. Он может благословить наше дело.

Это вызывает одобрительный гул. Заговорщики поворачиваются к Йори, как будто он уже рукоположен, крестятся, бормочут молитвы.

— Я… я не имею духовного сана. — Йори багровеет. У меня нет права…

— Сейчас сложные времена, — отвечает Кейтсби. — Все мы делаем, что можем. Рукоположение рукоположением, но готов ли ты, Йори, принять на себя эту ношу?

Йори склоняет голову, будто в самом деле дает обет:

— Да.

— Тогда решено.

Кейтсби — я начинаю понимать, что он успевает подумать обо всем — достает из-за пазухи небольшой мешочек с монетами и протягивает мне. Я прикидываю на вес — там около фунта, хватит оплатить крышу и стол еще на шесть недель.

— Я знаю, что вы пришли ко мне не за деньгами. Но ваш отец был бы рад, если бы вы ни в чем не нуждались.

— Спасибо.

Я убираю мешочек поглубже, пока Кейтсби не передумал на этот счет — и не только на этот — и не отобрал деньги.

— Не понимаю, почему вы решили за это взяться, — говорит мне Йори.

Мы вернулись в пансион. Парень стоит на столе и пытается приспособить простыню на потолочную балку, чтобы разделить комнату на две части. Он очень серьезно относится к своему новому положению и заявляет, что нам не подобает находиться в одном помещении, раз уж мы не женаты.

Я пытаюсь рассмотреть свое отражение в окне, потому что зеркала в комнате нет. У меня под ногами на тюфяке лежат ножницы, позаимствованные с кухни.

— Я тебе уже говорила. Мне нужно слушать сплетни, а сплетен в приличных местах не услышишь. Ты слышал Кейтсби. Он отправил меня в таверны и бордели. Я не могу идти туда в таком виде.

— Вы вообще не должны туда идти!

— И что мне делать?! Отказаться?! И где я тогда окажусь?! Кейтсби дал нам важное поручение, и я собираюсь его исполнить! Ты от своей задачи не открещиваешься, хотя вообще-то не имеешь права ее исполнять.

Йори заканчивает с крепежом простыни и слезает со стола.

— Кричать было не обязательно.

— Я собираюсь стать лучшей парой глаз, которая у них есть. Я не смогу этого сделать, если на меня будут пялиться или начнут выгонять. Девушек не пускают в такие места, ты же знаешь.

Я беру гребень и расчесываю волосы так и эдак, пытаясь понять, как будет лучше.

— Я уже одевалась мальчиком, когда бежала из Корнуолла. Тогда ты не возражал. Я просто пойду чуть дальше.

— Тогда это было неизбежно. А сейчас — нет. Если вы будете везде расхаживать в мужской одежде…

— Я не собираюсь нигде расхаживать. И вообще, ты слышал Кейтсби. Времена сложные, и все делают, что могут. — Я зачесываю несколько прядей на глаза, пытаясь сделать челку. Получается нехорошо, так что решаю уложить волосы на пробор. — Подойди сюда.

— И так тоже делать не подобает.

Я вздыхаю и встаю. Заглядываю за простыню. Йори устраивает себе постель на полу, а я изучаю, как у него лежат волосы — падают на лоб, едва касаясь бровей, закрывают уши, чуть вьются за ними. У меня волосы тоже вьются.

— Ты всегда так носишь волосы?

— Как? — Рука его взлетает к голове, трогает затылок. — Я… да. Наверное. Не совсем понимаю, о чем вы.

— Они такие длинные и растрепанные, потому что это модно? Или тебе просто все равно?

— Меня не заботит мода, — отвечает Йори. — Господь сказал Самуилу: человек смотрит на лицо, а Господь смотрит на сердце[7].

Я подавляю вздох.

— Надеюсь, что ты прав. Один господь знает, как я буду после этого выглядеть.

Я возвращаюсь за занавеску и снова забираюсь на тюфяк. Устраиваюсь у волнистого треснутого стекла. Беру в одну руку прядь длинных рыжих волос, а в другую — ножницы. И начинаю резать.

Глава 8
Тоби
Театр «Глобус», Бэнксайд, Лондон
6 ноября 1601 года

На следующий день мы с Кэри наносим Шекспиру еще один визит. Утро воскресенья выбрано специально, ведь в это время нет выступлений и репетиций. Кэри не хочет, чтобы его слова достигли чужих ушей.

Кэри обрисовывает ему план: я должен превратить рождественский подарок королеве в предательскую пьесу, которую сыграют в Двенадцатую ночь. Я исполню главную роль. Шекспир устроит прослушивания, а я подберу актеров, стараясь вычислить среди них возможных заговорщиков-католиков. Я буду наблюдать за ними, следить за их действиями и даже предугадывать их. А потом, во время представления, мы арестуем — а может, и убьем — подозреваемого.

Шекспир очень долго молчит.

— Ее величество благословила этот план, — успокаивающе говорит Кэри. — Разумеется, она щедро заплатит.

Это как будто выводит Шекспира из ступора.

— О-хо-хо. Я и раньше такое слышал.

— Не только слышали, но и делали, — напоминает Кэри. — Это услуга ее величеству. Вы удостоитесь ее покровительства еще на много лет. Ваш театр сделается самым известным в Лондоне, а вы станете самым знаменитым драматургом Англии.

— Я и так самый знаменитый драматург Англии.

— Тогда не мне напоминать вам, насколько драгоценна монаршая благосклонность.

— Это безумие. Все мои пьесы — сумасшествие, которое я не всегда могу облечь в слова должным образом. Почему вы считаете, что у вас получится?

— Вера, — отвечает Кэри. Я улыбаюсь шутке, а Шекспир нет. — Мы не знаем. Так же, как не знаем, подействуют ли прочие меры. Но ведь даже в самом худшем случае у вас всего лишь будет новая пьеса.

— А если я откажусь?

Кэри воздевает руки, как будто упрашивая его.

— Я не хочу вам угрожать, Уилл.

— Однако вы только что это сделали.

— Жалко «Розу», правда? — Кэри опускает руки и бросает притворяться. — Такой хороший театр, но что мы могли сделать? Все эти жалобы горожан… Пришлось его закрыть. Но, учитывая близость к «Глобусу», для вас это должно было стать благом. Две пьесы, шесть представлений в неделю, три тысячи зрителей, тысяча фунтов в вашем кармане и карманах ваших людей. Мне бы не хотелось это менять. Ради вашего же блага.

Шекспир взмахивает руками. Открывает рот, но ничего не говорит. Снова машет рукой. Лицо его багровеет от гнева, как будто драматурга сейчас хватит удар.

Кэри спокоен.

— Ее величество готова предложить вам восемьдесят шиллингов, — заявляет он.

— Нет уж.

— Это не переговоры.

— Пять фунтов, или этот разговор завершится прямо сейчас.

— Два фунта, и это мое последнее слово.

— Вы пытаетесь меня уничтожить? — Шекспир без всякой необходимости понижает голос, но слова все равно разносятся по помещению. — Еще одного скандала мне не пережить. Половина моих людей и так уже ушла на другой берег, в «Фортуну». Правда смешно? А если я отдам главную роль этому, — он нетерпеливо машет рукой в мою сторону, — Бёрбедж тоже уйдет, и на этом я прогорю. Он пойдет к «Людям адмирала», и публика уйдет за ним следом. Моя цена — десять фунтов, — резюмирует Шекспир. — А также деньги на костюмы и жалованье новым актерам. Нельзя ведь ловить рыбу на тухлую наживку.

— Всего две минуты назад вы говорили о пяти фунтах! Десять — это сущий грабеж!

— Совершенно верно, — невозмутимо отвечает Шекспир.

Кэри делает вид, что обдумывает его предложение. Я знаю, что он готов был дать гораздо больше.

— Как вам будет угодно.

Шекспир кривится. Очевидно, он знал то же, что и я.