Убить королеву

— Мы? Я раньше от тебя и десяти слов кряду не слышал, тем более откровенных.

Я пропускаю это мимо ушей.

— Я про пьесу. Про близнецов из ниоткуда и «Ричарда II».

— Конечно, валяй. Именно те две вещи, о которых я не хочу говорить никогда в жизни. — Но любопытство оказывается сильнее. — Давай, продолжай. Пока я не передумал и не швырнул тебя в реку.

— Эссекс использовал «Ричарда II» как сигнал для своих последователей. Сцена убийства Ричарда должна была всколыхнуть публику, заставить ее выйти на улицы, повести за Эссексом… набрать достаточно людей, чтобы штурмовать дворец и устроить переворот.

— Я прекрасно знаю, что сделал Эссекс.

— А что, если мы так используем и новую пьесу? Не чтобы начать восстание, а чтобы подтолкнуть к нему других? Людей, которые нападут на королеву… католиков, разумеется. Что, если Шекспир напишет пьесу, которая привлечет их, как «Ричард II»?

Кэри с интересом смотрит на меня. Как будто все, что я о нем знаю, — маска или наигрыш. Как будто за горящими глазами, кудрями, гадкими смешками скрывается очень расчетливый человек. Он смотрит на реку, на лодки, на флажки, бороздящие стальное зимнее небо. Проходит длинная минута, за которую я успеваю придумать несколько вариантов ответа. «Гений!», например. Или «Измена!». Наконец он открывает рот:

— И что это может быть за пьеса?

Два часа спустя я преклоняю колени перед королевой Елизаветой в ее личных покоях в Уайтхолле. Нас окружают фрейлины. Это сплошь блондинки, только одни чуть светлее, а другие — потемнее. Они хихикают, прикрываясь веерами. На каждое из платьев пошло целое состояние, ткань шуршит, фрейлины не отрывают от меня взглядов. Я чувствую себя загнанной дичью.

— Тобиас, ты очень быстро вернулся. — Королева тоже обмахивается веером, который не скрывает улыбку.

— И все же это была очень долгая разлука, — отвечаю я. — Для разных людей время идет с разной скоростью. Кое для кого оно вдет шагом, для другого рысью, для третьего галопом, а для четвертого и вовсе застывает. В вашем присутствии время летит, а в разлуке с вами еле тянется.

Борода Кэри дрожит. Платья вокруг шуршат.

— Очень мило. Ты еще и поэт. — Она одним взмахом руки отпускает фрейлин. Они исчезают за тяжелым занавесом, послушные и молчаливые, как курицы. Только одна или две осмеливаются обернуться. — И все же я понимаю, что это не визит вежливости. Развей мое недоумение.

— Мы только что из «Глобуса», — поясняет Кэри. — Навещали любимого вами драматурга, чтобы проверить, как идет работа над вашим рождественским подарком.

— И как? Они уже кончают?

«Еще даже не разогрелись», — вспоминаю я.

— Да, и это великолепно, — лжет Кэри. — Не похоже на его прежние вещи. Там участвуют близнецы, кораблекрушение, квипрокво и, конечно, любовь. Занимательная вещь.

— Чудесно! — Королева хлопает в ладоши. — Кэри, вы меня избалуете.

Кэри торжествует.

— И все же, думаю, вы пришли говорить со мной не о театре.

— На самом деле, ваше величество, именно о нем. Точнее, к вам пришел Тобиас. — Кэри кладет руку мне на плечо, и я снова опускаюсь на колено, прося позволения говорить.

— Ах, вставай, — произносит королева. — Со спины ты не так хорош, как спереди. Скажи мне что-нибудь приятное.

Я не знаю, приятно ли это, но все же рассказываю все то же самое, о чем говорил Кэри на берегу, до последнего слова. Эссекс, заговор, все, о чем Кэри больше не желает слышать. Судя по тому, как темнеет лицо королевы, она этого слышать тоже не хочет. Она резко складывает веер и роняет его на колени.

— Почему ты считаешь, что католики настолько глупы? Как бы я к ним ни относилась, Тобиас, они взрослые люди. Не насекомые и не дети, которых оскорбляют шутки над верой.

— Эта пьеса будет не оскорблять их веру, а славить ее. — Я оглядываюсь на Кэри. Тот как будто задерживает дыхание. — Пьеса, которую пишет для вас Шекспир… она должна стать для вас рождественским подарком. А я предлагаю, чтобы она была написана о Двенадцатой ночи и для нее.

— Двенадцатая ночь?

— Ночь перед Богоявлением. Праздник, завершающий святки.

— Ты позволяешь себе слишком много, а я — слишком мало! — резко произносит королева. — Я знаю, что такое Двенадцатая ночь и как ее празднуют. Я знаю, что для кого-то это гулянка, а для кого-то — религиозный праздник.

— В этом и дело, — говорю я. — Католики любят праздники.

— Я предпочитаю называть это идолопоклонством. Почитание святых.

— На этом мы и сыграем. Назовем героев в честь католических святых: Андрей, Антоний, Мадонна…

— Мадонна слишком очевидно. Путь будет Мария. И кто сыграет главную роль? Должен ли он влюбиться?

— Да, в пьесах всегда влюбляются. Думаю, его сыграет Бёрбедж.

Королева цокает языком.

— Я не хочу видеть влюбленного Бёрбеджа. Я ведь могу смотреть на тебя.

— На меня, ваше величество? — Я оглядываюсь на Кэри. Он яростно шевелит губами, как будто хочет что-то сказать, но молчит. — Я не актер.

— Но ты бываешь в театре, а это уже полдела. К тому же как можно командовать кораблем, не стоя у руля?

Это приказ, и я не осмеливаюсь возражать.

— Да, ваше величество.

— Таким образом, ты предлагаешь написать еретическую пьесу, отдать ее Шекспиру для постановки — предположим, он согласится, — и что потом? Созвать всех возможных убийц в Лондоне и предложить им сыграть в пьесе? Заманивая их возможностью выступить передо мной, в темной комнате в моем собственном дворце, где так легко будет меня убить?

— Да.

Кэри издает придушенный звук. Мне кажется, что сейчас он возьмет меня за шиворот и выкинет из комнаты, как нашкодившую собаку.

— Я не позволю вашему величеству подвергать себя опасности, — говорит он.

— Чепуха, — неумолимо отзывается она, и я наконец вижу железную волю, которой она подчиняет себе любовников и подданных. Волю, выработавшуюся у нее из-за принадлежности к слабому полу. Восседай передо мной король, Кэри промолчал бы.

— Устроим представление в Миддл-Темпл… пусть им покажется, что они в безопасности. Близость реки позволит сбежать… по крайней мере, они так решат. Это идеальная ловушка. — Черные глаза на белом лице вспыхивают. — И как ты предполагаешь все обставить? Не можем же мы выпустить указ, приглашающий всех предателей участвовать в еретической пьесе… или ожидать, что они охотно придут.

— Нет, — отвечаю я, — пьесу и место представления мы будем держать в строжайшем секрете. Но этот секрет случайно и ненамеренно выйдет наружу… пойдут сплетни. А еще есть сеть католиков, за которой я слежу. Через две недели о пьесе будут говорить в каждой таверне и на каждом рынке Лондона.

— Гляжу, ты все продумал, — улыбается королева.

— Я думаю только о вашей безопасности.

Глава 7
Катерина
Норт-хаус, Ламбет, Лондон
4 ноября 1601 года

До лондонского дома Кейтсби, адрес которого так удачно оказался в отцовском дневнике, мы идем целый час. Норт-хаус оказывается величественным четырехэтажным зданием из темного кирпича с толстыми сводчатыми окнами в белых рамах. Он стоит в одном ряду с другими похожими домами, со всех сторон его окружают высокие кирпичные стены, а с улицы можно войти только через железные ворота. Я распахиваю их, и мы с Йори идем по мощеной дорожке к черной двери. Дверной молоток серебряный и сделан в виде лисы. Я стучу трижды. Наконец дверь открывает мрачная женщина в сером, которая нам не улыбается. Я потратила несколько шиллингов на новую одежду для нас обоих — после часовой прогулки под дождем она промокла, — мы вымылись и привели себя в порядок. Но все равно мы оба не похожи ни на тех, кого спускают с лестницы, ни на тех, кого ждут в гости.

— Мне нужен мистер Роберт Кейтсби. Сэр Роберт. — Я не уверена, есть ли у него титул, в письмах этом не упоминается, но хуже не будет. — Я дочь его друга.

— Сэра Роберта нет дома. — Это ложь. Она говорит слишком быстро, глаза у нее бегают. В уличной грязи виднеются свежие лошадиные следы, ведущие прямиком к этому дому. — Приходите попозже.

Она захлопывает дверь, но я не собираюсь сдаваться после того, что пережила, чтобы оказаться здесь. Я сую носок сапога между косяком и дверью, вынуждая снова открыть ее. Я пробыла в Лондоне всего день, но уже знаю, что нужно, чтобы здесь выжить. И это отнюдь не доброта.

— Доложи, что я леди Катерина Арундел. Дочь сэра Ричарда Арундела. Вместе с его конюхом Йори мы проделали путь из Корнуолла, чтобы увидеть сэра Роберта.

Не знаю, что помогло — титул отца или моя нога в дверном проеме, — но служанка выполняет мою просьбу. Она проводит нас в дом и исчезает, топоча по лакированному полу. Я слышу, как открывается какая-то дверь, слышу приглушенные голоса, а потом она появляется снова вместе с человеком, которого я склонна считать сэром Робертом Кейтсби.

Он очень высок и красив. Каштановые волосы до плеч, заостренная бородка, тонкая улыбка. Он одет в накрахмаленный лен и хороший бархат, пуговицы у него самоцветные, а сапоги отлично начищены. Он похож на человека, заинтересованного скорее не в религии или заговорах, а в доброй охоте или бокале бренди у камина. Но ведь и отец не походил на заговорщика.

Он оглядывает меня.

— Вы дочь Арундела? — Он видит мое веснушчатое лицо и рыжие волосы, такие же, как у отца. Кивает, признавая меня. — Что же привело вас сюда?

Я достаю из-под плаща письма, но красивое лицо Кейтсби не меняется. До сих пор мне не приходило в голову, что нас с Йори могут убить прямо здесь, в красивом холле с паркетным полом. А служанка с каменным лицом подотрет кровь.

— Где вы это взяли?

— В своем доме. В Ланхерне, что в Корнуолле. Я забрала их, когда за нами пришел шериф. Когда убили отца и увели Райола.

— Запри дверь, — велит Кейтсби служанке. — Опусти ставни и пошли за остальными. Тайно.

Она кивает и исчезает.

— Они увели священника? Куда?

— Да. Не знаю. Вероятно, доставят сюда, в Лондон. Его ведь будут пытать? Он расскажет все, что знает, а потом убьют и его, как убили отца. — Я боюсь снова расплакаться, но все же не плачу. Не здесь, не перед Кейтсби. Я смотрю на другой конец холла, на портрет красивой темноволосой женщины — жены Кейтсби? — на золоченую раму, пока не успокаиваюсь.

— Примите мои соболезнования, — говорит Кейтсби, помолчав. — Ваш отец был хорошим и преданным нашему делу человеком. Наши взгляды совпадали. Мы оба считали, что есть лучший способ действий, — он замолкает, как будто обдумывая дальнейшие слова. — Он обрадовался бы, что вам удалось остаться невредимой.

Я киваю, хоть это и ложь. Я вовсе не невредима, и это уже навсегда.

— Входите, — Кейтсби указывает на коридор. — Нам нужно поговорить.

Он ведет нас в библиотеку, похожую на библиотеку Ланхерна. Такую же темную, такую же важную, с вечно горящим камином и графинами с темно-янтарной жидкостью. В углу стоят вокруг маленького столика четыре кресла, куда мы оба и усаживаемся, отказавшись от выпивки.

— Что я могу для вас сделать, мисс Арундел? Полагаю, вы пришли за помощью. Вам нужны деньги? Новое имя и возможность уехать из Англии для вас и вашего… поклонника? — Он машет в сторону Йори.