Удалить эту запись?

— Чего вы вообще к нам пристали? Может, вы хотите наш дом обыскать?

И рассказала, как Лилька тогда шмонала наши сумки, когда у нее потерялся айфон. Мама Л стала извиняться. И потом все равно прошла по комнатам — проверила, нет ли Лильки под кроватью или за занавеской.

Когда мы были маленькие и ходили друг к другу в гости, то прятались вот так — в шкафу. Или под кроватью. Чтобы пугать родителей, когда они приходили нас забирать. Когда я была в гостях у Л, я всегда пряталась на втором этаже кровати. А она любила забираться в наш шкаф-купе. Нам было лет семь или восемь. Тогда отец Л ее уже бил?

Лилькина мама опять извинилась, а потом пошла проверять наш балкон и ванную. Обыскивать нас.

Наверное, это у них семейное. Если им надо чего-то найти, они ни перед чем не остановятся. А может, когда людей унижают все время, они перестают уже понимать, что можно, а что нельзя, что обидно, а что нет? Не знаю.

Я видела, что моя мам разозлилась. Но она спокойно разрешила все посмотреть. Сказала, пожав плечами:

— Нам бояться нечего. У нас все в порядке.

Я подумала, что надо научиться так пожимать плечами. Чтобы мне верили.

А Лилькина мама расплакалась. И начала говорить, что «Лиля с папой поссорилась». Так и сказала: «Поссорилась». Ни про нож, ни про сотряс, ни про синяки не говорила. Я даже почти поверила Лилькиной маме. Спросила:

— А она на катке упала, да?

И Лилькина мама сказала:

— На катке, на катке.

И мне было видно, что она врет. Я это точно знала. Ну, допустим, как если бы шел дождь, а человек говорил, что светит солнце, а я этот дождь бы тоже видела.

Короче, мы попрощались и обещали позвонить, если Лилька найдется.

Мам закрыла дверь, пошла ко мне в комнату и спросила:

— Ты ее внизу прячешь?

Я сказала, что нет. Но это все равно звучало как «да».

И на экране у меня сплошняком — адреса социальных центров и телефонов доверия. И я еще ляпнула, что Лилька упала на катке. А если мы с ней не встречались и не разговаривали, как бы я об этом узнала?

Короче, мам меня расколола за одну минуту. За одну фразу.

Вообще, когда родители говорят: «Я все равно уже все знаю», — это психологически очень бьет по нервам. Даже если они не знают, а только притворяются и пробуют тебя развести на информацию, будто вы в «мафию» играете.

Но тут все серьезно.

И мне очень хотелось посоветоваться. И вообще как-то сказать спасибо маме — за то, что ей можно доверять. Что она не ударит.

Мне раньше в голову не приходило, что можно быть благодарным человеку за то, что он не собирается тебя бить.

Ужас.

Мама сразу мне пообещала, что не выдаст Лильку. И что что-нибудь придумает. Я ей верила. Но все равно сказала:

— Ты поклянись.

Мам спросила, чем именно надо поклясться. А у меня в голове не было ни одной мысли. Потому что мам не верит в бога, она мне говорила. Мне в голову лез только мультик про Сейлор Мун, как она несет возмездие во имя Луны. И мама поклялась Луной, как в малышовом аниме.

Мы немножко улыбнулись. Стало легче.

Мы закрывали нашу дверь, а Марсик ворчал. Он не любит, когда мы уходим без него не вовремя. Мам ему сказала, как всегда по утрам говорит:

— Я на работу, остаешься за главного.

Это была такая обычная фраза. Из обычной жизни.

Мы соврали собаке.

Когда мы вошли в квартиру Ирины Болеславовны, Лилька сидела на кухне у телика и мотала темарик из соседкиных ниток. Она смотрела сериал. Не наш с ней любимый, а какой-то дурацкий комедийный, из тех, где тебе подсказывают, в каком месте надо ржать.

И было видно, что ей ни разу не смешно, а страшно.

Когда мы вошли в квартиру и моя мама включила свет в комнате, Л закрыла голову ладонью. Боялась, что ее сейчас ударят.

Мам сразу сказала:

— Я тебя не выдам.

Я боялась смотреть на Лильку. Она тоже меня в упор не замечала. Выключила у телика звук, мотала темарик, слушала мою мам. А та говорила, что Лильку ищут. Что она готова вести переговоры с Лилькиными родителями, как посредник с террористами.

Лилька сказала:

— Они вас слушать не станут. Вы им никто.

Мам спросила:

— А кого они будут слушать, как ты думаешь?

Лилька молчала. Думала. И я думала. Хотя меня никто не спрашивал. А на экране ржали персонажи. Хорошо, что без звука. Двигались, как в аквариуме.

Я Лильку спрашиваю:

— А ты рыб покормила?

Она пожала плечами. И я пошла проверять рыб. С ними все было в порядке. Я хотела войти обратно в кухню, но замерла. Услышала, как моя мама спрашивает Лильку:

— А почему ты раньше никому не говорила про отца?

— А он мне айфон подарил.

Моя мама ничего не ответила. Она теперь тоже знала, как Лилька нас шмонала из-за этого айфона.

Вот это было самое страшное, мне кажется. Не синяки и не то, как у Лильки дрожали пальцы. А что она про себя как про вещь думала. Себя оценила в стоимость айфона. Я не знаю. Вдруг бы я тоже так могла, если бы со мной такое произошло?

Я вошла в кухню, но меня никто не замечал. Тогда я включила чайник.

Они обе вздрогнули. Моя мама сказала:

— Ирина Болеславовна просила сюда никого не водить.

Это было как взрыв лампочки. Как взрыв в кинофильме. Мама же обещала, что не будет возвращать Лильку к родителям! Но она добавила:

— Можно я позвоню человеку, которому я доверяю? Мы сейчас туда пойдем.

Все зависело от Лильки. Она кивнула. Не сразу и очень быстро, будто боялась, что передумает.

И тогда моя мам вытащила свою мобилу. Мне казалось, что мама движется медленно, как под водой. У меня сердце тоже шевелилось как-то странно, и не получалось как следует вдохнуть. И я очень боялась смотреть на Л.

Моя мама сказала:

— Вера Мироновна? Это Эля из одиннадцатого «Б». Можно мы к вам сейчас зайдем?

Мама всю жизнь училась в «Б», я знаю.

Я посмотрела на чужой будильник на чужом подоконнике. Была половина девятого вечера. А я думала, что сейчас уже полночь. Или больше.

Было слышно, как вверх едет лифт. Останавливается на нашем этаже. Я испугалась, что это полиция. Но это наша соседка и ее хаски Фил. Я знаю, как он лает. И как Марсик отвечает ему. И отсюда даже слышно, как Марсик чешет ухо и стучит остальными лапами об наш пол — здешний потолок. Мне было не по себе. Будто мы находились в чужом доме, набитом призраками. Или просто пришли кого-то грабить. Я спросила:

— Зачем ты ей позвонила?

Мама сказала:

— Потому что она меня спасла.

И добавила, что «ваша Вера Мироновна — единственный нормальный человек в этой чертовой школе».

Лилька закричала, что ВМ ее сдаст родителям. Моя мама пообещала, что нет. Что ВМ — наша классная руководительница. Официальное лицо. Родители должны ее слушаться. И что ВМ хорошо разбирается в вопросах опеки. И в ювенальной юстиции.

Лилька спросила:

— А далеко идти?

Мам сказала, что нет. До метро, а потом еще столько же дальше.

Я вспомнила, что, оказывается, знаю, где живет ВМ.

Мне Юля рассказывала про их с мам детство: однажды кто-то позвонил в школу и сказал, что в ней заложена бомба, их всех эвакуировали. Была зима. Никто не знал, через сколько начнутся занятия. И ВМ потащила их всех к себе. Всю группу. И даже немного второй группы — всех, кто жил далеко и у кого не было ключей от дома. И они грелись у ВМ и пили чай. А она не была их классухой, кстати!

Мам вызвала такси. Чтобы нас никто не заметил на улице. Это уже напоминало детективный сериал. И я бы обрадовалась бы. Если бы Лилька на меня смотрела. А она мотала темарь и смотрела только на нитки Ирины Болеславовны. Пока мам говорила с диспетчером такси, я спросила:

— Лилька, ты на меня сердишься?

Она тогда и сказала, что я предательница и что она меня ненавидит.

Но ведь…

Мы бы одни не справились!

Наверное, я могла бы остаться дома, раз Лилька меня видеть больше не хочет. Но я все равно поехала. Мне хотелось защитить Лильку, хотя сейчас было поздно.

Когда мы сели в такси, мам сказала:

— Вера Мироновна предложила у нее переночевать.

Лилька ответила:

— Я чего, совсем чеканутая?

А мам ей:

— А я у нее жила, когда идти было некуда.

Я про это не знала, кстати. Страшная семейная тайна, блин. Во веки веков и во имя Луны!

Лилька промолчала. Таксист сказал, чтобы мы обе пристегнулись.

Наша ВМ живет в точно таком же доме, что и я. И во дворе у нее, кстати, чужая школа. А она работает в нашей. Почему?

У подъезда мам перезванивала, уточняла код домофона и этаж. А я мерзла. Скучала по тем временам, когда мы с Лилькой не были в ссоре. Мы сейчас от машины до подъезда порознь шли, обгоняли друг друга, чтобы не вместе. И я боялась поскользнуться. Не боли, а что Лилька меня не подхватит за локоть, если я падать начну. Хотя, может, наоборот, она не выдержала бы, помогла. И мы бы помирились.

Я не помню номер этажа и саму квартиру Веры Мироновны. Помню, что мы из лифта свернули не в ту сторону сперва. Мам вдруг засмеялась:

— Я здесь шестнадцать лет не была, представляете, девочки?

Мы не ответили. Я поняла, что хочу спать. И чтобы сегодняшнего дня никогда не было бы.

А потом ВМ открыла нам дверь. Она была в летнем платье. В том самом, которое в августе носила, когда мы пришли в школу и узнали, что она будет нашей классручкой. Мне тогда казалось, что я это платье буду ненавидеть до конца своих дней. Оно розово-зеленое какое-то. И в нем видно, какие у ВМ ноги.

Мы поздоровались. Хотя сегодня уже виделись. Это было как на «классчае». Привычно: входишь в кабинет ОБЖ и снова здороваешься, потому что с ВМ здоровается вторая группа.

Мне показалось, что я у ВМ в гостях уже была. Потому что у нее везде книги стояли, некоторые очень знакомые — учебники и домашнее чтение. И еще куклы-марионетки — они свисали с полки в коридоре. Когда мы были мелкими, ВМ нам их приносила на урок, мы с ними разыгрывали сценки по ролям. Я и не знала, что я о них помнила.

Кухня была как наша. Я села на табуретку у окна — как у себя дома сижу. Смотрела, как в темном окне отражается кухня. Мама, Лилька и ВМ. На противоположной стене, у косяка, был вбит гвоздик, на котором висели ручные часы на ремешке. Маленькие и старые. Циферблат мелкий, не разобрать, сколько там времени.

Лилька молчала. А мам говорила про Лилькину семью.

Мне хотелось зажать уши руками и завизжать. Вот тогда я подумала, что на месте Лильки тоже бы меня возненавидела бы: слушать про себя такие вещи и знать, что это правда! ВМ кивнула, сказала, что им с Лилькой надо поговорить вдвоем. И что она во всем разберется. И только потом она будет звонить ее родителям.

Лилька пожала плечами. Типа она и верит, и не верит.

Тогда мой мам говорит:

— Я на эту кухню пришла, когда узнала, что стану матерью-одиночкой. Боялась, что меня дед с бабушкой убьют.

Мне показалось, что я вдруг провалилась глубоко в воду. Сквозь лед. И я как из-под воды слышала Лилькин голос:

— И как, не убили? Ну тогда понятно.

И голос ВМ:

— Эля, вот только не надо из меня делать Жанну д’Арк!

Я услышала, как ВМ смеется — как всегда, шепеляво и с дребезгом. Но это был ее настоящий смех! Как у нас, когда мы думаем, что нам плохо и страшно, а сдаваться нельзя.

И Лилька вдруг тоже засмеялась. До слез.

У нее уши покраснели.

Мам говорит:

— Ну мы тогда пошли?