Удалить эту запись?

И дергает меня за рукав. Будто я маленькая.

А мне правда хотелось быть маленькой. Учиться в первом классе и никогда не ссориться с ВМ. Не ненавидеть ее столько лет.

Я не знала, куда смотреть. На ВМ — неловко, на Лильку тоже. Я посмотрела на наручные часы на стене.

ВМ сказала:

— Это моя мама так повесила. Я вместо них так хотела нормальные, а теперь снять рука не поднимается.

Моя мам сказала, что мы после смерти деда тоже не могли сразу все поменять. А я спросила вдруг:

— А как звали вашу маму?

— Елизавета Семеновна.

Для меня это почему-то было важно. Я, кстати, раньше не знала, почему меня назвали Верой. Мама всегда говорила: «Красивое имя. Мне так захотелось».

Мы одевались в прихожей. Лилька осталась в кухне. Я ей сказала «пока», а она не ответила. Считала меня предательницей.

Домой мы с мам шли пешком. Тут правда недалеко. Мы молчали. Я думала о том, почему так ненавижу Веру Мироновну.

Я во втором классе проболела почти месяц, и потом пришлось догонять. Я ничего не понимала, я домашку делала с трудом, надо мной вся группа смеялась, что я такие ошибки делаю. А мама на меня кричала каждый день — из-за английского. Занималась со мной и орала. И я ненавидела ВМ за то, что думала, что из-за английского мама меня совсем разлюбила. Я однажды подошла к ВМ и говорю: «Не ставьте мне, пожалуйста, двойку, меня мама из-за этого разлюбит». А она сказала, что так не бывает. Что я вру. И двойку поставила. Глупо, да?

Мне вообще-то до сих пор немного обидно.

Я не знаю, о чем думала мам. Но мы в нашем лифте, когда в него вошли, обнялись крепко.

А потом я села доделывать инглиш — тот, который школьный. Я знала, что завтра ВМ меня обязательно спросит. И если я не отвечу — размажет по плинтусу.

Лильки утром в школе не было.

А после третьего урока Сончита откуда-то узнала, что Л вообще с нами учиться больше не будет. Ее мама приходила за документами. Все спрашивали у меня, что случилось. А я говорила, что не знаю. Я ведь правда не знаю, куда Лилька уехала. И Алсушка тоже — я пошла к малышам, спросить у нее. Спустилась на этаж к началке, как всегда, когда мы Алсушку навещали на перемене. А ее тоже нет. И, наверное, Динарку из сада тоже навсегда забрали.

Надо было идти на физру. А я пошла к ВМ в кабинет. У нее один шестой класс уходил, а второй приходил, они сумасшедшие абсолютно — я думала, что в кабинете потолок отвалится. ВМ собирала тетради, ругалась на одного парня за несданный топик, говорила, что цена его ответу — три копейки в базарный день.

Она была как обычно. Но не потому, что ей все пофиг, а потому что у нее такая работа. И что она сама — вот такая. Я подошла к ее столу — будто она меня отвечать вызвала. И молчала. Будто не знала, что сказать. Потом говорю:

— А можно я домой пойду? Мне плохо.

ВМ на меня посмотрела и говорит:

— Нельзя, — и головой покачала. А потом руку мне на локоть положила и говорит: — Все будет хорошо.

Я спросила, куда Л делась. ВМ сказала, что уехала. С мамой и сестрами.

Я говорю:

— Только с мамой? Точно?

И Вера Мироновна мне отвечает:

— Да.

И мы с ней друг друга поняли.

Я после уроков сразу пошла в квартиру Ирины Болеславовны. Рыб кормить и гречку выкинуть. И вообще убраться. А там все чисто. Мой мам прибрал.

До возвращения ИБ оставалось три дня. Я не могла этих рыб видеть вообще. В жизни не думала, что я их так ненавижу. Но я все равно их кормила.

Моя первая работа.

А потом ИБ приехала. И Короб послал меня лесом и сам пришел к Ирине Болеславовне в гости. Он же знал, что это моя соседка и в каком подъезде я живу. Всё!

У них там мир, дружба, жвачка и соловецкие креведки. Креветки! Сулавесские!

Никаких больше рыб! Даже в гороскопах!

И я вообще не помню, на что я потом все рыбные деньги потратила, и старые, и новые.