Том III. Роман и повести

Володя признавался чистосердечно:

— Первый раз слышу! И потом, ребятки, ближе к жизни! Что там сегодня на обед? Вот деловой вопрос. А Гнедич что! Он дворянин? Отсюда — был сыт! Эксплуататорский класс, известно.

Как-то вечером Саша нам прочитал:

— «…Ваши глаза сверкают, как очки моего противогаза, и освещают, как ракета во время ночного боя. Ваш нежный голосок можно сравнить с голосом дневального, который произносит приятно звучащие команды: „На обед“ и „Отбой“. Я надеюсь, что любовь моя полетит по азимуту со скоростью пули образца 1930 года…»

— Что это?

— Это солдатский фольклор, — пояснил Саша. — Письмо пехотинца называется. Забавно, правда? Я даже списал его… И знаете, что стыдно: с ошибками списал. Только потом понял…

— Ошибки чушь! Вот такая литература мне по душе! — воскликнул Володя. — Дай-ка списать!

Мы все, между прочим, писали с ошибками. Мы, окончившие семь и даже девять классов. Если бы наши учителя видели наши сочинения — конспекты, заметки в стенгазету, письма! Но, к счастью, нынешние наши учителя не проверяли нас на грамотность. Лишь однажды лейтенант Буньков, прочитав мой пространный рапорт-объяснение, сказал:

— В наше время писали пограмотнее…

Он был старше меня на три года.

Однажды мы с Сашей и Володей несли патрульную службу. Это считалось счастьем, ибо курсанты нашей школы редко посылались в комендантский наряд. Патрульная служба была привилегией зенитчиков и недавно прибывших на переформировку десантников. Говорили, что их порядком потрепали на фронте, и к ним в городе относились с предельным уважением, как и должно относиться к людям, которые хватили не один фунт лиха и остались в живых.

Мы приветствовали командиров и молча пропускали редко встречавшихся солдат. Я, чтобы блеснуть перед ребятами, а особенно перед Сашей литературной эрудицией, вспоминал, как читал нам Гайдар наизусть «Судьбу барабанщика», как Фраерман рассказывал историю написания «Дикой собаки Динго…». И как Ираклий Андроников, которого мне поручили привезти в Дом пионеров на такси, пародирует разных людей.

— А я Гайдара только мельком видел, — сказал Саша. — Наверное, он тогда к вам шел. А у нас писатели не бывают почему-то.

Саша говорил и про Дом пионеров, и про все, что было до войны, в настоящем времени.

— Ну, а кого же я видел из знаменитостей? — воскликнул Володя. — Пожалуй, одного Циолковского. Да, да. Константина Эдуардовича! В газете на портрете. Видите, и я могу стихами. Не хуже вашего Ганевича.

— Не Ганевича, а Гнедича. Как тебе не стыдно, — возмутился Саша.

— Ганевича, Гнедича — не все ли равно, ребятки! — согласился Володя. — А вон девочка, смотрите — это вещь!

Мы шли мимо кинотеатра. Как раз окончился последний сеанс, и толпа зрителей вывалила из ворот.

И вдруг…

— Подождите, — шепнул я ребятам и, придерживая ремень карабина, бросился в толпу. Не помню, как я догнал ее и схватил за рукав шинели:

— Наташа!

— Да, Наташа. А что? — Девушка с кубиками в голубых петлицах с любопытством посмотрела на меня и отстранила руку.

Только тут я понял, что это не она. И что вообще все это глупо: хватать солдату, да еще несущему патрульную службу, младшего лейтенанта за рукав, и почему? Потому что издали она оказалась похожей на ту, другую Наташу! Но ведь та Наташа не могла быть здесь. Она на фронте, и не в десантных частях.

Я покраснел:

— Простите, я думал…

Но было уже поздно. Девушка с голубыми петлицами оказалась не одна. Ее сопровождали еще четыре петлицы — капитан и старший лейтенант.

— Из какой части? — произнес капитан и добавил, почти выкрикнул: — А ну-ка встаньте как положено! Номер части?

Подоспел Саша, с трудом пролез к нам. Нас уже окружала плотная толпа любопытных.

— А еще солдат с повязкой. К девушке пристает, — проговорил кто-то.

— Он патрульный, может! — добавил женский голос. — Патруль хоть кого может задержать, если что не так…

Все комментировали события как могли.

Подогреваемые такими разговорами, капитан и старший лейтенант окончательно завелись.

— А ну-ка марш с нами! — произнес капитан.

— Пошли, пошли, — добавил старший лейтенант и положил мне на плечо свою огромную руку. — Распустились, молокососы. И откуда только таких понабрали!

— Может, не надо, Боря? — неуверенно спросила их попутчица. — Ведь вы…

— Наташенька, — перебил ее капитан, — не вмешивайся.

— Вы не имеете права! — выскочил вперед Саша. — Не имеете! Мы — патруль…

— Ах и ты еще? — Старший лейтенант снизу вверх взглянул на длинного Сашу. — И ты с нами — марш! Защитник нашелся!..

Как мы ни противились, пришлось идти. А то еще хуже будет! Попробуй перед такими доказать свою невиновность! Единственно, на что мы решились, — просить, чтобы нас отвели в комендатуру. Туда, откуда мы вышли в наряд. Но это не помогло.

— А где же Володя? — спросил я по пути у Саши.

— Сам не могу понять. Был все время рядом. Испугался, удрал?..

Нас доставили в расположение авиационно-десантной бригады, отобрали красноармейские книжки, ремни, обмотки, шнурки от ботинок и проводили на «губу».

«Губа» у десантников, видимо, пустовала. Мы с Сашей оказались одни. Присели на топчаны, покрытые шинельным тряпьем, невесело посмотрели друг на друга. Саша протер запотевшие очки и сказал:

— Чепуха какая-то. А?

— Да, — согласился я, — глупо получилось…

— А ты знаешь, — вдруг неожиданно произнес Саша. — Я даже завидую им. И понимаю. Ну десантников этих. Ведь сколько перенесли люди, сколько испытали, и вдруг этот город, и какие-то мирные жители, ходящие в кино, и мы… Патруль! Смешно сказать. Правда, смешно?

Саша был философом, любил порассуждать, и в такие минуты я не решался ему перечить.

— Наверно… так…

Он опять снял очки, протер их и наконец, явно некстати, поинтересовался:

— Я все хочу спросить тебя… Ты, ну как это сказать… У тебя есть кто-нибудь?.. Кого ты любишь?

Я молча кивнул головой.

— И очень? Всерьез?

— Очень…

Кажется, я оказался настоящим трепачом. Я рассказывал о Наташе долго и горячо, и получалось так, что она влюблена в меня, страдает и мучается от моей мужской сдержанности в чувствах и вообще жить без меня не может. И пишет мне с фронта часто и нежно…

Саша никогда не спрашивал меня об этом прежде. И я не спрашивал его — стеснялся.

Сейчас Саша сам сказал:

— Мне тоже нравилась одна девочка у нас в студии. Но, конечно, она не знала ничего. А потом я узнал, что она с Венькой Холодилиным целовалась. Вот как бывает…

Наутро часовой принес нам по котелку густого костлявого рыбного супа и по куску хлеба.

— Подкрепитесь, хлопчики, — сказал он дружелюбно. — Набедокурили?

Объясняться с часовым не хотелось, а есть хотелось. И мы принялись хлебать суп прямо из котелков. Ложек нам не дали: или забыли, или просто на «губе» у десантников ложками есть не полагалось. Потом появился вчерашний старший лейтенант и заговорил с нами неожиданно мягко, почти по-отечески:

— А что, дети! Оставайтесь! Ведь у нас же часть! А у вас что: трубки-окуляры? Вот переформируемся — опять в дело пойдем… А если о формальности беспокоитесь, так мы все оформим. Комендант города — наш! И с начальником школы договоримся…

Мы молча переглянулись. А может, и верно?

Старший лейтенант обрадовался, приняв наши размышления за согласие:

— Вот и добро. Дети вы умные, боевые! Сразу видно. Не пожалеете. А сегодня мы вас и потренируем с прыжками. С самолета прыгать доводилось когда-либо?

Мы опять переглянулись. Я за обоих ответил:

— Нет, с вышки в парке культуры…

— Это пара пустяков. Для начала ничего сложного, — утешил нас старший лейтенант. — Другое дело затяжные прыжки или там на точность приземления. А обычные — проще простого…

Тут старший лейтенант посмотрел на нас необычно нежно и сказал доверительно:

— А вчера, детишки… Не сердитесь. Дернули мы с капитаном, ну и, сами понимаете, завелись чуток… С кем не случается!

События в этот день развивались с молниеносной быстротой. Через час без всякой подготовки нас подняли с парашютами за спиной в воздух и после того, как дребезжащий, как старый трамвай, «Дуглас» сделал круг над аэродромом, открыли дверцу и сказали:

— Пошел!

Мы не успели ни испугаться, ни обрадоваться, как уже болтались на стропах под раскрытыми без нашей помощи куполами парашютов.

Приземлились, почувствовали, что живы. И опять — в воздух, теперь уже не одни, а с командой новичков-десантников. К нашему удивлению, кто-то из команды струсил, и его никак не могли вытолкнуть в открытую дверь самолета. Мы прыгнули без раздумий и благополучно оказались на земле, точнее — в снегу.

Нам даже понравилось.

А к обеду за нами приехал лейтенант Буньков.

— Вы, товарищи, не беспокойтесь. Они ответят за этот безобразный поступок. Протопопов вчера все нам рассказал. Уже установлено, что они были… того — не в себе… Тоже мне пивцы!

Потом, когда мы уже вернулись домой, в школу, Буньков повел нас к капитану Катонину. Мы стояли, как провинившиеся, перед начальником школы, пока Буньков докладывал, что и как…

— Надо ребятам доверять, — наконец сказал он Катонину, хотя тот и не возражал вроде. — Доверять и проверять, конечно. Но доверять обязательно!

Оказывается, нас не забыли — беспокоились, искали, подняли на ноги весь город. А мы-то!.. Нам было немного не по себе, хотя о нашей крамольной мысли — остаться у десантников — никто не догадывался…

— Ну и влопались вы, ребятки! — вдруг заговорил Володя после отбоя, когда мы с Сашей блаженно растянулись на своих — теперь казавшихся нам особенно уютными — постелях. — А я, понимаете ли, сразу, как увидел, — и в караулку. Так, мол, и так: надо доложить начальнику школы. Как отпустили, в школу махнул. И даже не к Бунькову, а прямо к Катонину. Это Бунькова он уже вызвал. В общем, загорать бы вам до святого пришествия, если бы не я…

Мы еще о чем-то поговорили, и тут Володя попросил:

— Ребятки, я вот все думаю: наверно, и мне пора в комсомол подавать. Как?

— Конечно. Пора, — согласился я.

— А рекомендации вы мне дадите? Я с Буньковым говорил: он — за.

— Я с удовольствием, — сказал я. — Конечно, дам.

Саша промолчал.

— А ты, Сашок? — спросил Володя.

— Я? Пожалуй, дам.

— Вот и добре, ребятки, — обрадовался Володя. — Спасибо за доверие! Ну, а уж я постараюсь…

«Войска Юго-Западного и Донского фронтов перешли в решительное контрнаступление под Сталинградом…»

Радио и газеты радовали.

«С войной мы все свыклись… Я много работаю. И всё хорошо. Не беспокойся. Только вот дома по ночам очень пусто… Да, а живем мы теперь не в нашей квартире, а там, где жили Никифоровы. Помнишь Нонну? Они в эвакуации. Нас всех переселили в нижние этажи. Для безопасности… Очень радуют сводки с фронта… Скорей бы уже все кончалось… Почему ты не пишешь, как вас кормят? И что вы делаете в свободное время?.. Получаешь ли ты письма от своих приятелей по Дому пионеров? А та девочка, кажется Наташа, которая ушла на фронт, пишет тебе?..»

Она мне не писала. Даже на мое первое армейское письмо не ответила.

Из дома письма приходили через день, а то и ежедневно. И я писал матери. И — Наташе. Старался писать реже.