Чтобы в юрте горел огонь [1981, худ. Г. Алимов]

* * *

Город пробудился от зимней спячки, умылся первыми дождями и похорошел. Маляры белили дома кистями на длинных палках. Женщины мыли и протирали окна. Рабочие ломали деревянные заборы, и внезапно открывались уютные дворики, заросшие кустами черёмухи и сирени.

Начались первые в жизни Нилки летние каникулы.

После торжественной школьной линейки и последнего звонка девочка возвращается домой через городской парк. Скамейки не просохли как следует, и свежая краска липнет к рукам и одежде. Дорожки посыпаны толчёным красным кирпичом. На детской площадке работает колесо обозрения. Нилка садится в кабинку, которая плавно поднимается вверх. С высоты видно так много интересного, что у неё глаза разбегаются. Кабина опускается вниз и поднимается снова, тёплый ветер поёт в ушах. Совсем рядом летают ласточки. В прямых лучах полуденного солнца их иссиня-чёрные крылья отливают малиновым. Нилке не верится: неужели правда наступило это долгожданное лето и скоро к пристани причалит пароход, который отвезёт её в родные края?..

Дома мать читает ей письмо, где тётка сообщает, что они переехали в улус Алга́. Она работает бригадиром на овцеводческой ферме. Правление колхоза дало им хороший крепкий дом. Олхон часто прихварывает, часто вспоминает Нилку и просит, чтобы Антонина и Семён Доржиевич отправили её к ним на лето. Уяна сама встретит её на ближайшей железнодорожной станции и отвезёт в Алгу.

К удивлению дочери, мать даже обрадовалась:

— Вот и хорошо, отдохнёшь у бабушки, мы тут с Даримой справимся вдвоём.

Но Нилке трудно поверить в то, что скоро осуществится её заветное желание, о котором она разрешала себе думать только по ночам.

Дневное напряжение отпускало её, и ей уже чудилось, что сейчас начнётся в радужных, полных ярких красок сновидениях её настоящая жизнь, где Нилку берегут и любят от всего сердца, не по родительской обязанности или прихоти, а просто так, потому что она растёт и ходит по земле.

Это были самые счастливые минуты за прожитый день. Счастливые, потому что в ночной темноте на неё никто строго не смотрел, никто не понукал, не говорил огорчённо: «Опять у тебя недовольное лицо».

Девочке казалось временами, что она взрослее Даримы. Ведь чувствовала она и понимала каждый взгляд Баирки, а почему Дарима по праву старшей никогда не заступалась за неё? Той было просто невдомёк, что кому-то плохо и трудно живётся рядом с ней, обласканной и беспечной. Правда, в последнее время у старшей сестры появились новые, неизвестные ей раньше заботы — то надо нянчиться с Баиркой, то присматривать за Нилкой. Но у неё был лёгкий характер, и она умела обходить неприятности, будто жизнь была милой прогулкой, где все должны только радоваться ей.

Какая же будет встреча у Нилки с бабушкой Олхон и тёткой Уяной? Она обязательно упросит, умолит их, чтобы не отдавали её назад, она будет их слушаться, хорошо учиться, лишь бы не возвращаться в город.

Вечером дочь еле дождалась отца, который подтверждает материнские слова:

— Скоро у нас на заводе будет сдаваться новый сборочный цех. Меня для доклада вызывают в Москву, по пути завезу тебя.

Перед сном Нилка зачёркивает красным карандашом в календаре, висящем над кроватью, ещё один день.

Ей пришлось поставить немало крестиков, прежде чем отец объявил:

— Ну, мать, завтра пускаем цех. Принимает государственная комиссия. Приходите на стройку, будет коллективная маёвка.

Рано утром за отцом заезжает машина. Нилка и Дарима нетерпеливо ждут, пока мать накормит и запеленает Баирку, приготовит ему еду и пелёнки. С ним согласилась ради такого дела посидеть соседка.

Боясь помять платья и запачкать туфли, они осторожно садятся в тряский автобус. Он везёт их на окраину города и останавливается у проходной, двери которой не закрываются. Идут и идут рабочие люди, с семьями, с детьми, как на праздничную демонстрацию.

За деревянным забором стоят серые бетонные корпуса, на площадке перед ними уже идёт митинг. На трибуне, сколоченной из простых, некрашеных досок, висит кумачовый плакат: «Привет ударникам строительства!»

Нилка рассматривает людей, стоящих на трибуне. В последних рядах она видит улыбающегося отца, он вместе с другими внимательно слушает плотного, седоголового оратора.

— Сегодня своим трудом мы доказали, что нам по плечу важные задачи, — говорит выступающий. — Это значит, что завтра мы сможем ещё больше. Спасибо вам, товарищи!

Отец незаметно сходит с трибуны и пробирается к ним через толпу. По пути его останавливают, жмут руку, по-приятельски хлопают по плечу и спешат сообщить что-то интересное, важное, без чего невозможно представить сегодняшнее торжество. Потом его окружает группа мужчин и женщин. Отец вынимает из кармана нераспечатанную коробку «Казбека», которая сразу идёт по кругу. Мужчины охотно закуривают, женщины, смеясь, переговариваются между собой.

— Антонина, иди сюда, — зовёт он, — знакомься, наша лучшая бригада монтажников. А вот и сам бригадир — Виктор Огарков.

Мать подходит с дочерьми и вежливо улыбается. Люди расступаются перед ними, и вот они уже стоят в плотном людском говорливом кольце. Со всех сторон слышатся голоса:

— Познакомь нас, Семён Доржиевич, с супругой. А девочки какие большие! В каком классе учатся? В какой школе?

Антонина отвечает с достоинством, не торопясь.

— Перекусим? — предлагает бригадир, и Нилка видит, как загрубелые руки передают друг другу чёрный хлеб, куски розового свиного сала и крепкие солёные огурцы.

Все с аппетитом закусывают, хрустя луком и огурцами, и чувствуется, что сегодня их всех роднит и сближает не только общий хлеб, а нечто большее, чего не может уразуметь в силу своего возраста Нилка, чего не может понять мать, беспрестанно поглядывающая на часы и беспокоящаяся о сыне.

Семён Доржиевич и бригада говорят о своих делах. Нилка чувствует, что мать, которой непонятен этот разговор, пытается за чрезмерной заинтересованностью скрыть поднимавшееся в ней волнение.

Кончается митинг, играет самодеятельный духовой оркестр. Рабочие выходят через проходную на дорогу. Первые ряды запевают. Поёт отец, поёт бригадир Виктор Огарков и его ладная жена Капа. Лишь Антонина не поёт, она точно не слышит музыки, общего радостного гомона и веселья. Мать впервые так надолго оставила Баирку с соседкой, и её сердце полно тревоги. Она идёт молча, думая об одном: как бы незаметно уйти домой, чтобы не обидеть участников праздника.

Отец обнимает её за плечи, некоторое время они идут в ногу со всеми, но вскоре его рука, как будто занемев от неудобного положения, сползает с прямых напряжённых плеч матери. Ещё некоторое время они идут рядом, потом отец, подхваченный людским потоком, уходит далеко вперёд.

— Ждите вечером! — кричит он на прощанье, и вот уже трудно различить его темноволосую голову среди таких же тёмных, русых, каштановых и рыжих голов.

Нилке хочется побежать вслед за отцом, шагать рядом с ним и петь эту дружную общую песню, как на шумных колхозных праздниках в Шиберте, когда дети и взрослые веселились вместе, но мать строго смотрит на неё и выходит с дочерьми на обочину дороги. Люди, идущие в конце колонны, приветливо машут им, приглашают с собой, но Антонина отказывается, торопясь домой к Баирке.

Затихает, удаляясь, музыка, замирает песня.