Чтобы в юрте горел огонь [1981, худ. Г. Алимов]

* * *

С бабушкой внучке жилось спокойно и хорошо.

Она помогала дробить крупные куски сосновой коры, засыпать ими деревянную бочку, где мокла и наливалась золотисто-коричневым цветом очередная выделанная шкура. Сколько раз зарекалась Олхон браться за эту грязную и тяжёлую работу, но приходили соседки, приезжали незнакомые люди из самого Тангу́я, центральной усадьбы колхоза, и упрашивали её, уверяя, что больше нет во всей округе такой умелой мастерицы. Олхон, сидя на высоком крылечке, невозмутимо дымила трубкой, и по выражению её лица невозможно было догадаться, согласна она или нет. Выкурив трубку, бабушка тщательно выбивала пепел и прочищала толстой проволокой.

— Приходите через неделю, — соглашалась, вздыхая, Олхон, и обрадованный заказчик спешил исчезнуть, боясь, что она переменит своё решение.

Ещё Нилка подкармливала зернистой серой солью единственную овцу, которая ночевала в их загоне. Девочка сквозь сон слышала, как на утренней заре играет рожок пастуха, и Олхон торопливо встаёт с постели, открывает ворота, выпуская овцу. Внучка и бабушка с нетерпением ждали, когда появятся маленькие ягнята, и заранее радовались, что в их доме будет много вкусного бараньего мяса.

Олхон по-прежнему шила тапочки и унты. Для пожилых — тёмные, широкие, удобные, для молодых — яркие, с замысловатой отделкой или вышивкой. Внучка помогала ей вытянуть и разложить кожу на полу. Бабушка долго прикидывала, примеряла выкройки, вырезанные из газетной бумаги, выгадывая и экономя каждый сантиметр, прежде чем взяться за ножницы. Она хотела получше распорядиться дорогим материалом, чтобы вышло больше тапочек и чтобы люди остались довольны сметливой, расчётливой Олхон.

Целым событием в их жизни была баня. Заранее бабушка и внучка заготовляли берёзовые веники в лесу, наполняли до краёв чугунный котёл колодезной водой. Потом Олхон начинала топить печь, сложенную из серых камней. Нагретую воду она разливала в тазы и деревянные ушаты, насыпала туда древесной золы. Дождавшись, когда зола отстоится на дне, бабушка мыла Нилку тёплым щёлоком, и её волосы становились шелковистыми, мягкими и долго отливали сухим блеском.

Вымыв внучку, Олхон снова подкладывала дров в печку, которая гудела и обдавала нестерпимым жаром. Они радовались хорошо натопленной бане. Возвращалась с работы Уяна, приходили соседки, они начинали мыться и париться. Сидя уже в доме, Нилка видела, как открывалась иногда дверь, столб горячего пара вырывался наружу, раздавался блаженный счастливый вздох, чьё-то тело смутно белело в ночи и, немного остудившись, опять исчезало в бане.

Услышав голос бабушки: «Давай, внучка, готовь чай», Нилка зажигала заранее приготовленные сухие щепки, добавляла древесный уголь и ставила трубу. Самовар закипал быстро.

Приходили распаренные, мокрые, помолодевшие женщины. Они пили чай, беседуя об улусных новостях. И разговоры их были не сварливые, а добрые и весёлые, будто они оставили в бане свою усталость, смыли свои заботы и горести и забыли о них хоть на один вечер.

…В июле наступает время сбора клубники. Вокруг Алги лежит степь, где богато растёт эта ягода.

Бабушка будит Нилку на заре, задолго до восхода солнца. Она берёт лёгкое жестяное ведро, а внучке даёт маленькую, сплетённую из древесной стружки корзинку, и отправляются они в путь. Невыспавшаяся Нилка понуро шагает сзади.

До ягодника недалеко, и вскоре они начинают собирать сладкую, крупную клубнику. Сон сразу же отлетает. Увлёкшись, Нилка азартно рвёт спелую ягоду, она не смотрит даже в сторону стада, которое гонит мимо колхозный пастух.

— Иди поешь, — зовёт её Олхон. Она разложила на траве белый платок, на нём стоит бутылка топлёного молока, лежат круто сваренные яйца и хлеб.

— Бабушка, а почему нашу степь называют аларской? — спрашивает Нилка.

— Это старая история, — рассказывает Олхон. — Давным-давно на берегу Байкала жила великая шаманка по имени Хусыха́н. Она днём и ночью молилась, чтобы небо ей послало сына, такого же мудрого и всесильного, как она сама.

Через много лет Хусыхан убедилась: от молений толка нет и сына надо искать не на небе, а на земле.

Однажды ей повстречался охотник с луком и острыми стрелами с медными наконечниками. Они поженились, и вскоре у них родился сын. Когда он немного подрос и встал на ноги, они посадили его в долблёную лодку и отправили путешествовать по Байкалу.

Много лет он плавал по чистому как слеза, холодному как лёд, глубокому как небо озеру. И как ему ни хорошо жилось среди чужих людей, вдруг затосковал, вспомнил свою родину. Примчался он с попутным ветром и застал мать и отца еле живыми, они до того состарились, что охотиться уже не могли, ели корешки, траву и листья. Сын набил им зверей, птиц, наловил рыбы, и родители прожили ещё много лет до глубокой старости. Вот за то, что он их спас от смерти, мать с отцом назвали сына спасителем, Алаи́ром.

С тех пор Алаир стал жить в этой степи, нашёл себе жену, и от них пошло наше племя аларских бурят.

— Когда я вырасту большая, у меня тоже будет сын, я назову его Алаир, — говорит девочка.

— Ну и шустрая ты, подрастай скорей, там видно будет. Что сейчас загадывать, — смеётся Олхон. — А как без детей жить? Они надежда и радость отца и матери. Знаешь, раньше у бурят, — продолжает она, — счастье складывалось из семидесяти семи частей, в них вся жизнь была.

Для счастья надо,

чтобы солнце светило круглые сутки,

чтобы трава не высыхала,

чтобы земля не трескалась,

чтобы люди обиды не знали,

чтобы у каждого детей было больше,

чтобы человек не умирал,

пока его родные живут…

Ну и заговорилась я с тобой! Ягоду кто собирать будет? — Бабушка стряхивает с платка крошки, повязывает им туго голову и опять принимается за работу.

Постепенно уходит утренняя прохлада. Степь наливается зноем. Обжигая кожу, палит солнце. Монотонно трещат кузнечики. Горячий пот течёт со лба, попадает в глаза, размазывается по круглым Нилкиным щекам. От жары гудит голова, но как раз в этот момент попадается поляна, сплошь усеянная красными ягодами.

— Кончай, Нилка, — кричит бабушка, — а то нажаришься на солнце!

Она идёт по направлению к Алге с полным тяжёлым ведром, вслед за нею плетётся уставшая внучка.

Собранную клубнику Олхон высыпает на фанерный чистый лист под навесом во дворе и осторожно разравнивает, чтобы ягода лежала ровным слоем.

— Высохнет, возьмёшь с собой в город, — говорит она.

Бабушка, обмотав голову полотенцем, смоченным в холодной воде, засыпает на деревянной кровати, тихо постанывая во сне. Нилка лежит рядом, бездумно смотрит в широкие щели между брёвнами, откуда торчит лохматая пакля. Потом осторожно подвигается к бабушке, как будто ей вдруг стало холодно в этот знойный июльский полдень.