Школа ненависти

* * *

В первом этаже нашего дома жил одинокий кузнец Еремин.

Суровый на вид, небольшого роста, очень широкий в плечах, Еремин на самом деле был добродушно спокойным, как и все очень сильные люди. Мы, ребятишки, звали его «дядя Ерема», а взрослые — Еремушкой.

Придя с работы, вымывшись, дядя Ерема выходил во двор в чистой рубашке, садился на скамеечке у стены и начинал тихонько попискивать на маленькой гармошке-тальянке. Жильцы выглядывали из окон, садились на подоконники, и мы, ребятишки, тоже теснились к скамеечке.

После забастовки на заводе Речкина некоторых рабочих стали вызывать в жандармское управление. Вызвали и кузнеца Еремина.

В жандармском управлении, видя перед собой человека пожилого, степенного, полковник охранки обратился к Еремушке довольно любезно:

— Расскажи, пожалуйста, как это вдруг ни с того ни с сего у вас на заводе лопнули трубы и вода хлынула к вам в кузницу?

— Не могу знать! — ответил Еремушка.

— Как же так, все знают, что свинцовые трубы перерублены топором, и я знаю, а вот ты работаешь там, а этого не знаешь?

— Не могу знать. В эти дела не касался! — подтвердил Еремушка.

— А если бы знал, сказал бы? — поинтересовался полковник.

— Не могу знать! — опять ответил Еремушка.

— То есть как это «не могу знать?» Непонятно! — рассердился полковник, решив, что Еремушка все знает и только разыгрывает простака.

— Если бы я знал, кто трубы рубил, тогда бы и думал по-другому. А как бы я тогда думал, этого я не могу знать, — разъяснил Еремушка.

После таких объяснений полковник пригласил священника, решив посмотреть, как бунтовщик отнесется к присяге.

Еремушка перекрестился, поцеловал евангелие, крест и подтвердил, что не знает, кто разрубил трубы.

Когда священник ушел, полковник сказал:

— Ты, сукин сын, не только меня не боишься дурачить, но и бога обманываешь! — И, хотя никаких улик против Еремушки не было, чтобы внушить страх к богу и начальству, приказал его наказать розгами.

Придя домой, Еремушка тем же вечером поставил во дворе на скамеечку бутылку водки. Сам он на скамейку не сел, а стал около нее на землю на колени и принялся пить водку, ничем не закусывая. Лицо у него было злое, хмурое, а рыжие усы сердито топорщились.

Мы с Колькой и все ребятишки стояли в сторонке, боясь подойти ближе.

Не вставая с колен, Еремушка выпил почти всю бутылку, покурил и, вдруг растянув гармонику и глядя на этажи, громко заголосил:

Земляничинка моя,
Погляди ты на меня!

Так повторил он несколько раз.

Жильцы высунулись из окон, расселись на подоконниках, удивляясь тому, что Еремушка стоит на коленях. Тогда Еремушка встал, задрал рубаху и повернулся спиной в сторону окон. Увидев спину — все ахнули. Женщины заплакали. Мы с Колькой испугались и отпрянули от скамейки. Вся кожа со спины Еремушки была содрана.

Опустив рубаху, Еремушка обеими руками смахнул с лица слезы, подкрутил усы, допил водку и пошатываясь пошел домой.

Несколько дней Еремушка по вечерам не показывался из дома и, наконец, вышел с небольшим железным ломиком и тяжелым молотком. Он облюбовал во дворе местечко на утоптанной глинистой площадке у сараев и ломиком принялся взрыхлять каменистую почву. Что задумал Еремушка, никто не знал.

На другой день, уже поздно вечером, Еремушка принес большой куль навоза.

— Дядя Ерема, можно помогать? — спросили мы с Колькой, поняв, что он собирается что-то сажать в землю.

Еремушка взял в руки ломик, показал нам его и сказал:

— Кто подойдет к моей работе — тому и смерть тут, и могила!

После таких слов мы больше ни о чем у Еремушки не спрашивали и близко к нему не подходили.

Когда почва была взрыхлена и удобрена, Еремушка притащил молоденький тополь вышиной в рост человека. Чтобы не потревожить корни дерева, он нес его в мешке, вместе с большим комом земли. В последующие дни он еще несколько раз приносил кустики и маленькие березки.

Не прошло и двух недель, как перед окнами нашего флигеля, в стороне от мусорной ямы, уже зеленел, как все его называли, Еремушкин сад. Лето еще только начиналось, развернулись клейкие листы тополя, затрепетали, заблестели листики березок. Женщины выносили из дома стулья, табуретки, садились к деревцам и, делясь радостями-горестями, штопали чулки, чинили белье. Спустя еще несколько дней Еремушка сделал и скамейку. По вечерам рабочие стали приходить к садику покурить, потолковать.

Чтобы оградить садик, Еремушка с четырех сторон вкопал в землю низенькие толстые столбики.

Когда, казалось, больше делать было уже нечего, Еремушка поставил на скамейку бутылку водки, положил гармошку и топор. Выпив водку, он покурил, взял топор и, размахивая им, как саблей, принялся рубить верхушки тополей и берез.

Из всех окон высунулись головы, поднялся страшный крик.

Женщины умоляли Еремушку пощадить сад, мужчины тоже пытались его уговаривать, но Еремушка не обращал ни на кого внимания.

Обезглавив деревья, он начал их выдергивать из земли, как травинки, и бросать к сараям.

Когда все было разорено и уничтожено, Еремушка растянул гармошку и, окинув взглядом окна, заголосил опять так же, как тогда, возвратясь из жандармского управления:

Земляничинка моя,
Погляди ты на меня!

Люди смотрели на груду зеленых веток, на Еремушку, и было им очень больно. Многие женщины плакали.

Еремушка уже хотел было идти домой, но увидя, что не сломана скамейка, он превратил ее в щепы, смахнул с глаз слезы и ушел.

Во дворе сразу же стало пусто и голо. Но ненадолго: дня через два — три Еремушка снова посадил березку и притащил доску для скамеечки. А в следующий вечер приволок большой, уже кудрявый тополь…

За лето Еремушка три раза разводил и три раза уничтожал сад.

Несмотря на все это, жильцы уважали Еремушку и понимали, что с ним что-то неладное.

Вскоре рабочие за заставой опять заволновались. На Сименс-Шуккерте о забастовке еще только говорили, а на заводе Речкина недовольные уже пережгли электромоторы и заглушили кочегарки. Потом рабочие вышли из цехов во двор, но охрана захлопнула тяжелые железные ворота.

Меньшая часть рабочих успела выбежать на проспект, но бо́льшая — осталась во дворе за высокой железной оградой.

С улицы появилась полиция и стала теснить рабочих.

Еремушка в это время находился на проспекте и хотел организовать нападение на полицию, чтобы освободить товарищей из-за ограды. Он подбежал к околоточному, сдернул его с лошади и ударил о землю. Толпа сначала хлынула к воротам, но конные городовые, размахивая нагайками, ринулись на нее, и она дрогнула.

Городовым помогли полицейские, переодетые в штатское. Еремушке накинули на шею ременную петлю, руки скрутили за спину и быстро уволокли его.

С тех пор никто Еремушку не видел, но говорили, что его сослали куда-то очень далеко.

Жильцы нашего дома, вспоминая Еремушку, всякий раз горячо спорили. Одни говорили, что он разводил и уничтожал сад, чтобы привлечь внимание народа, по-своему призывая его к борьбе; другие — что он, избитый, оскорбленный, таким способом заглушал в себе нестерпимую ненависть.