Чекисты, оккультисты и Шамбала

Вера Штейн сообщает нам еще один весьма любопытный факт: в конце 1912 г. Владимиров собирался отправиться в Индию, но его поездка неожиданно расстроилась. («Стано, неужели это Вы, — читаем мы в ее письме. — Как я Вам обрадовалась. А я думала, что Вы уже в Индии. Ведь Вы должны были туда поехать»[114].)

Осенью 1913 г. Владимиров, узнав о предполагаемом издании в Петербурге нового эзотерического журнала «Из мрака к свету» и о том, что его зачинатель С.В. Пирамидов ищет сотрудников, тут же обращается с нему с письмом. В своем ответе Владимирову Пирамидов писал:

«Мне особенно приятно, что на мой призыв откликнулись такие адепты сокровенных наук, как Вы. ‹…› От всего сердца, с глубокой благодарностью принимаю Ваше желание сотрудничать в возрождающемся журнале. ‹‹…›› Я состою в непосредственном сношении с Парижем и в переписке с такими светилами западноевропейского эзотеризма, как г. Буржа, Арнюльфи, гр. де Роша д'Еглен. В программу мою входит постепенное ознакомление читателя с тайнами оккультного мира. Зная, что Вы доктор, я хочу просить Вас: не откажетесь ли Вы взять на себя заведывание III отделом, т. е. руководить мною по вопросам медицины?»[115].

Владимиров, однако, не отважился взять на себя такую ответственность, хотя и согласился безвозмездно производить для читателей журнала анализ почерка и составлять «краткие данные гороскопа».

Журнал Пирамидова (с подзаголовком: «литературно-мистический и научно-философский журнал сокровенных знаний») начал выходить в 1914 г. Просуществовал он, правда, недолго. В том же году его издатель-редактор отправился на фронт, где вскоре погиб в одном из сражений. Владимиров смог опубликовать в журнале лишь введение из своего оригинального исследования по графологии[116]. Обещанное читателям продолжение, в котором должны были излагаться «основы происхождения законов графизма» древних письмен, так и не увидело свет. Еще одна известная нам публикация Владимирова — это короткая заметка «Что такое графология?», появившаяся в 1916 г. в журнале «Дамский мир». В ней Константин Константинович попытался привлечь внимание прекрасного пола не столько к изучаемой им науке, сколько к своей собственной персоне:

«Почерк — это фотография душевных волнений, — это кинематографическая лента всех переживаний в известный срок.

Изучив почерки всех национальностей, я впервые являюсь пионером в области исследования индивидуальных и интеллектуальных особенностей почерка. ‹…› Для моей графологии нет тайны. Только по одному почерку я могу констатировать, в каком состоянии субъект писал письмо, его темперамент, температуру, болезни и физиологические страдания. Точно так же (ни разу не видя писавшего), по одному только его почерку я могу описать его национальность, пол, характер, талант, способности, нравственные устои и облик, недостатки, привычки, аномалии и дефекты физической натуры, рост, походку, лета, цвет волос, глаз, кожи и т. п., акцент, голос, интонацию, жестикуляцию, мимику, любимые фразы, слова, напитки, пищу, одежду, употребляемые данным субъектом…»[117].

Приведенная цитата, несомненно, свидетельствует об одном из двух — либо о полной гениальности Владимирова-графолога, либо о его величайшем самомнении. (Второе, как мы увидим далее, гораздо ближе к истине.)

В результате многолетних занятий графологией Владимирову к середине 1910-х удалось собрать довольно приличную коллекцию автографов. Кто только не обращался к нему — одни из желания лучше узнать свое «я» и заглянуть в будущее, другие — чтобы одолжить ту или иную редкую книгу из его библиотеки. Круг петербургских знакомых Константина Константиновича был необычайно широк и включал в себя немало представителей литературно-художественного мира. Начинающий поэт Сергей Есенин, например, в своем письме благодарит Владимирова за «верное охарактеризование» его творчества — «в период моего духовного преломления»[118]. А вот записка от А.Н. Бенуа:

«Дорогой Константин Константинович,

Простите, что так задержал Ваши книги — уж очень тяжело расставаться с ними. И примите мою самую глубокую душевную благодарность за предоставленную мне возможность — почерпать из таких источников! Очень хотел бы повидать Вас — и боюсь отнять у Вас драгоценное время.

Искренне уважающий Вас,

А. Бенуа»[119].

В 1915 г. у Владимирова появляются планы издания «на западный манер» — возможно, по образцу И.Ф. Моргенштерна — своей уникальной «литературной картотеки» — составленных им психографологических «портретов» деятелей русской литературы и искусства начала XX века. (Здесь необходимо отметить, что «портреты» эти создавались им не только на основе анализа почерка, но и с использованием фотографий, поскольку фотография, по мнению Моргенстиэрна, является главной помощницей почерковеда.) Этим планам, однако, не суждено было осуществиться, скорее всего, потому, что Владимиров не смог изыскать необходимые средства для издания своего труда.

В следующем году Владимиров пытается организовать совместно с М.П. Мурашевым издание газеты, по-видимому, литературно-художественной. Но и это начинание из-за отсутствия средств кончается ничем. В одном из писем Мурашева к Владимирову этого времени обсуждается и другая идея — учредить издательское товарищество. В его состав предполагалось ввести А. Блока, С. Есенина, А. Ремизова, А. Липецкого, М. Мурашева, а также художников — «Рериха и затем кого он наметит»[120]. Судя по письму Мурашева, впрочем, трудно сказать, имел ли он или Владимиров какие-либо личные контакты с Н.К. Рерихом.

Революционные события осени 1917-го застали Константина Константиновича, старшего счетовода конторы инженера С.Ф. Островского, далеко от столицы, под Кандалакшей, где велось строительство Мурманской железной дороги. Его настроения этого времени хорошо передают несколько коротеньких весточек, отправленных жене в Петроград. Вот одно из посланий, написанное нетвердой рукой в товарном вагоне на полустанке Полярный круг всего за месяц до октябрьского восстания: «…ужас пустыни, холод, ветер, дождь, а сегодня выпал снег. Еле раздобыли печь, сложили ее, набрали дрова и затопили. Сплю на нарах»[121].

В январе 1918 г. Владимиров вернулся в Петроград в связи с закрытием конторы Островского. До начала августа проработал в ликвидационной комиссии, затем недолгое время заведовал библиотекой и по совместительству финансами в Новодеревенском совдепе (К.К. Владимиров проживал с семьей на окраине города, в Новой Деревне). А в начале октября довольно неожиданно пошел работать в ЧК, «на Гороховую».

Что привело Владимирова в это страшное учреждение в самые мрачные дни революции, вскоре после объявления большевиками «красного террора»? Уже в первых числах сентября 18-го «Петроградская правда» сообщила о расстреле «в ответ на белый террор» 512 человек — контрреволюционеров и белогвардейцев, и затем в газете стали регулярно публиковаться списки арестованных ЧК заложников[122]. Что побудило интеллигентного и мягкого человека — «доброго Константина Константиновича», как обращаются к нему его корреспонденты, — оставить скромную работу библиотекаря и поступить на должность следователя «чрезвычайки»? Ответить на этот вопрос нелегко. Возможно, Владимирова попросту соблазнила перспектива получать постоянный продовольственный паек — ведь на руках у него была большая семья. Как бы то ни было, в мае 1918-го он повторно вступил в большевистскую партию — то ли из идейных соображений, вспомнив о революционных идеалах своей юности, то ли по расчету. Впрочем, в «органах» Константин Константинович продержался недолго. О своей неудавшейся карьере чекиста десять лет спустя он рассказывал своему более удачливому коллеге-следователю так:

«Там (в ПЧК. — А. А.) занимал должность следователя в контрреволюционном отделе. Начальник отдела был тов. Антипов, нынешний Наркомпочтель (речь идет о Н. К. Антипове. — А. А.). Работал на Гороховой, 2, до февраля 1919-го. С Гороховой, 2, меня уволили. Точно причин моего увольнения я не знаю. После Гороховой я поступил в Украинское центральное агентство по распространению печати. Там занимал должность зав. петроградской конторы. Прослужил там до осени 1919 г. В июле месяце 19-го я ездил в Киев по делам ликвидации агентства и вернулся в Петроград в сентябре 1919-го и вновь поступил в ЧК на Гороховую, 2, где занимал должность полит. уполномоченного. Прослужил там до конца 1920 г. и был уволен из-за личной неприязни тов. Комарова (Н.П. Комарова. — А.А.), тогдашнего председателя ЧК»[123].

О характере работы Владимирова в ПЧК, в отделе борьбы с контрреволюцией мы знаем мало. Имеются сведения, например, что он вел некоторое время дело А.А. Вырубовой, фрейлины и любимой наперсницы императрицы Александры Федоровны. Вырубова, как известно, несколько раз арестовывалась после февральской революции то как «германская шпионка», то как «контрреволюционерка» и даже как «большевичка» и провела долгое время в заключении, в том числе и в Петропавловской крепости вместе с бывшими членами Временного правительства. Большевики после прихода к власти также не оставили Вырубову в покое — впервые ее арестовали 7 октября, с Гороховой отправили в Выборгскую тюрьму, а оттуда снова привезли на Гороховую.

«Не зная, в чем меня обвиняют, — вспоминала впоследствии Вырубова, — жила с часу на час в постоянном страхе, как и все, впрочем. ‹…› Окна выходили на грязный двор, где ночь и день шумели автомобили. Ночью „кипела деятельность“, то и дело привозили арестованных и с автомобилей выгружали сундуки и ящики с отобранными вещами во время обысков: тут была одежда, белье, серебро, драгоценности, — казалось, мы находились в стане разбойников! Как-то раз нас всех послали на работу связывать пачками бумаги и книги из архива бывшего градоначальства; мы связывали пыльные бумаги на полу и были рады этому развлечению. Часто ночью, когда, усталые, мы засыпали, нас будил электрический свет, и солдаты вызывали кого-нибудь из женщин: испуганная, она вставала, собирая свой скарб — одни возвращались, другие исчезали… и никто не знал, что каждого ожидает»[124].

О первом своем допросе у следователя Вырубова ничего не рассказывает. Однако ей запомнился допрос, на который ее вызвали 11 ноября, когда она вновь оказалась на Гороховой.

«Допрашивали двое, один из них еврей; назвался он Владимировым. Около часу кричали они на меня с ужасной злобой, уверяя, что я состою в немецкой организации, что у меня какие-то замыслы против чека, что я опасная контрреволюционерка и что меня непременно расстреляют, как и всех „буржуев“, так как политика большевиков — „уничтожение“ интеллигенции и т. д. Я старалась не терять самообладания, видя, что предо мною душевнобольные. Но вдруг после того, как они в течение часа вдоволь накричались, они стали мягче и начали допрос о царе, Распутине и т. д. Я заявила им, что настолько измучена, что не в состоянии больше говорить. Тут они стали извиняться, что „долго держали“. Вернувшись, я упала на грязную кровать; допрос продолжался три часа»[125].

А затем — всего через час — произошло чудо. В камеру зашел солдат и крикнул: «Танеева! С вещами на свободу!» Подобная счастливая развязка наводит на мысль, что рвение следователей было показным, как неотъемлемая часть обязательного чекистского ритуала, призванного устрашить врагов революции, показать им всесилие новой власти.