Чекисты (сборник)

Лабиринт

Она не сказала о третьей встрече в лесу.

Это случилось уже глубокой осенью, вернее, в начале зимы, в один из туманных, похожих почти на сумерки дней. Перед рассветом на пригороды пала густая молочная пелена и не рассеивалась до самого вечера. Машины на трассе шли настолько медленно, что Рут никак не могла добраться до второго километра. Как назло еще попался военный транспорт и обгонять его не разрешали автоматчики. Пришлось чуть ли не ползком одолевать немалый отрезок пути. Она издергалась вконец, прежде чем увидела знакомый знак у шоссе.

...Она остановилась у обочины, чтобы оценить предстоящий шаг. Робость и даже страх внушали ей эти молчаливые, утонувшие в тумане сосны, эти утренние сумерки, что жили еще в чаще. Рут оглянулась, чтобы убедиться в своем одиночестве. Шоссе рядом и чуть поодаль казалось пустынным. Возможно, где-то катились машины, но далеко, и шум их не долетал до леса. Рут успокоилась: значит, никто не следит!

Она пошла. Заставила себя пойти к соснам, к тропе, что возникла сразу же за первым рядом деревьев. Унтерштурмфюрер должен был, если верить записке, ждать ее где-то вблизи дороги, как ждал обычно, хотя и не на виду, а хоронясь за соснами.

На тропе его не оказалось. Она пошла дальше, ощупывая взглядом каждую сосну и стараясь выбрать из тумана силуэт человека. Слишком большая смелость не отличала унтерштурмфюрера, поэтому следовало искать его в глубине леса, молчаливо затаившегося где-нибудь на поляне.

Трава и занесенные с края гряды листья буков намокли и теперь издавали какое-то чавканье при каждом шаге, и это был единственный звук леса. Кругом царило тяжелое, глухое безмолвие.

На поляне унтерштурмфюрера тоже не было. Рут остановилась и, придержав дыхание, вслушалась в тишину. Ей пришла в голову мысль окликнуть человека, если он притаился за деревьями. Но боязнь разбудить лес собственным голосом и эхом помешала сделать это. Чуткая, как зверек, стояла она на поляне и смотрела широко открытыми глазами в перемешанный стволами и ветвями деревьев туман.

И вдруг прозвучал, точно выстрел, голос. Негромко, но четко:

— Руки вверх!

Прозвучал сзади, из-за деревьев, совсем, кажется, близко.

Сердце Рут упало: ловушка! Мерзкая ловушка...

— Впрочем, руки можете не поднимать, — продолжал голос. — Только не вздумайте оглядываться...

Она не успела понять. Даже не успела сообразить, как это делается. Никогда еще ей не приходилось выполнять подобные приказы. И теперь, сдвинув ладони в карманах пальто, чтобы вынуть их, Рут почувствовала какой-то унизительный стыд. Словно собаку, слова понуждали ее подчиниться хозяину. Наверное, она не смогла бы поднять руки. Хорошо, что голос изменил ужасное условие. Не оглядываться проще. Это не тронет самолюбие, она будет зло смотреть впереди себя, будет кусать губы от отчаяния и думать. Думать, как найти выход из ловушки.

— Выполнение этого условия обязательно, — напомнил голос. — О последствиях предупреждать, полагаю, излишне. Вы поняли меня?

— Да, — сказала она, но услышала какой-то глухой хрип. Рут откашлялась и повторила: — Да...

— Второе условие, — торопился голос. — На вопросы отвечать точно и коротко.

Как вести себя в таких случаях, она не знала, поэтому избрала молчание.

— Вы слышите меня?

— Да, да... Здесь, кажется, не играет музыка и нас всего двое, — зло буркнула она.

— Пока двое... — на что-то намекая, подтвердил голос. — Итак, первый вопрос... — Последовала пауза, словно незнакомец, спрятавшийся за деревьями, раздумывал, что именно спросить или как спросить, или хотел подготовить допрашиваемую к испытанию. — Что говорил вам унтерштурмфюрер?

Рут выслушала и потребовала уточнения:

— Мы говорили много... Говорили обо всем. Что вы имеете в виду?

Оплошность, которую допустил незнакомец, несколько смутила или озадачила его. Смущение явно слышалось в голосе, когда он снова зазвучал:

— Что говорил унтерштурмфюрер о своих друзьях?

— Только одно — есть друг в Туркестанском комитете.

— Имя?

— Он не называл, да меня это и не интересовало.

— Вспомните, может, имя все-таки произносилось?

Ей нечего было вспоминать, имя действительно ни разу не называлось. И слава богу! Чей-то интерес к друзьям унтерштурмфюрера ставил всякого обладателя сведений о них в опасное положение. Желая избавиться от свидетелей, убийцы пойдут путем физического уничтожения всех подозреваемых.

— Никаких имен, никаких характеристик! — твердо ответила Рут. — Я же сказала, меня это не интересовало.

Она говорила правду. Незнакомец понял это и огорчился:

— Странно... А у него были друзья, и довольно часто навещали своего земляка здесь, на втором километре.

— Что ж, наверное... Но время наших встреч не совпадало. Вы допускаете такую возможность?

Незнакомец допускал, и это еще более огорчило его. Рут уловила, как и в первый раз, нотку растерянности в голосе своего невольного собеседника.

— Черт возьми! — ругнулся он. — Неужели унтерштурмфюрер ничего не упоминал о своих друзьях? Абсолютно ничего...

— Ничего, — успокоившись и даже несколько осмелев, ответила Рут. — Мы просто не касались его друзей... Нам было не до этого...

Досадливый вздох вырвался у незнакомца, и был он такой естественный, такой человеческий, что «шахиня» даже посочувствовала своему огорченному собеседнику, несколько минут назад смертельно напугавшему ее.

— Могу я задать вопрос?

— Задавайте!

— Вы туркестанец?

Даже попытки скрыть себя незнакомец не сделал:

— Туркестанец.

— Конечно, не друг унтерштурмфюрера?

— Нет.

— Скажите, если бы вы получили имя друга, как бы распорядились им?

Незнакомец, видимо, улыбнулся, потому что в ответе, прозвучавшем после недолгого молчания, было тепло усмешки.

— Мы еще не поменялись ролями, фрау Хенкель. Или вы не чувствуете этого?

— Имеется в виду пистолет?

— Не только пистолет! Возможность превратить «шахиню» в простого диктора «Рундфунка», и это превращение займет всего несколько часов. Именно столько, сколько займет дорога до Тургартена... Итак, имя!

— Его нет...

— Вспоминайте!

— Бесполезный труд. К тому же, я устала стоять.

— Все зависит от ваших способностей быстро решать...

Он намеревался сказать еще что-то строгое и злое, но не успел.

Рут заплакала. Неожиданно и совсем некстати. Заплакала как-то тихо, жалостливо, по-детски всхлипывая и вздрагивая плечами. Большую обиженную девочку напоминала она сейчас, и это сходство с ребенком могло растрогать даже самого решительного и сурового человека. И все же незнакомец повторил:

— Вспоминайте!

— Имена не назывались, — глотая слезы, произнесла она. — Или вы не слышите, что вам говорят. Не назывались...

Решительность незнакомца начала, кажется, постепенно гаснуть. Он переступил с ноги на ногу, о чем Рут догадалась по громкому чавканью мокрых листьев. Переступил и опять вздохнул. Однако голос сохранял все те же строгие нотки, и они предназначались для плачущей Рут.

— Упрямство ничего не принесет вам, кроме неприятностей. Вы сами себя мучаете, фрау Хенкель.

Он ожидал новых более жалобных всхлипов, даже рыдания ожидал, а Рут вдруг смолкла и сказала тихо:

— Отпустите меня...

— Что?!

— Я уйду...

Незнакомец не сдержался и выпалил самое обычное, нелепое выпалил:

— Сумасшедшая!

Надо было, видимо, стрелять, уж если угроза произнесена в самом начале. А незнакомец не выстрелил. Женщина сделала шаг, второй, третий и наконец уверенно заспешила к дороге. Голубое пальто ее, отороченное белым мехом, удалялось, растворяясь в сизоватом тумане.

Рут почти бежала. Бежала к машине, чтобы как можно скорее избавиться от страха, вызванного этой нелепой, дикой встречей. Но на шоссе ее ожидало новое испытание. Кажется, она ошиблась в направлении. На обочине не было разлапистого, утконосого «БМВ». Рут перескочила через кант, обрамляющий бетонную полосу, и глянула вдоль дороги. Тревожные и требовательные глаза ее не нашли ничего, кроме голой ленты шоссе, кроме тумана и мокряди. Тогда она побежала влево, словно хотела догнать исчезающее, столкнулась с пустотой, вернулась назад и застыла у дорожного знака. Здесь, именно здесь стоял «БМВ». Не с ума же она в самом деле сошла!

Она плакала, теперь уже громко, безутешно. Плакала не для кого-то, а для себя. Слез было много, но они не утешили Рут. Вытерев ладонями, просто ладонями, глаза, она повернулась и покорно, как человек, который понял, что обречен, пошла снова в лес. Снова к той самой полянке, откуда только что сбежала. Нелегко было отсчитывать шаги по собственным следам.

На полянке никого не оказалось. Но она не поверила пустоте.

— Слушайте! — произнесла она требовательно, обращаясь к деревьям, будто они были живыми. — Я не знаю имени... но он из Ромейского батальона... Простой эсэсман.

Она подождала ответа. Лес не откликнулся. Тишина сделалась, кажется, еще глубже и равнодушнее. Тогда Рут в исступлении крикнула:

— Я ничего не знаю!.. Понимаете, ничего!

И когда снова повторилось безмолвие, она без надежды на отклик, тихо произнесла:

— Верните мне машину....

— Машина за поворотом.

— За поворотом?! — ужаснулась она, — ей предстояло отшагать добрых два километра в слякоть и холод.

— Могла быть и дальше... Это зависело от вас, фрау.

— Благодарю, — выдохнула она.

Надо было идти. И она поплелась нехотя и устало к шоссе. Что-то мешало ей ощутить легкость, которую приносит избавление от опасности. Ловушка, вроде, раскрылась, возвращена свобода, но право быть снова «шахиней» не вознаграждает за испытанный страх и унижение. Другая, совсем другая плата нужна Рут. Она не знает, какая, но обязательно плата.

— Постойте, фрау!

Охотно, даже слишком охотно Рут остановилась.

— Мы не прощаемся, — произнес голос. — К новой встрече приготовьте сведения об эсэсмане из Ромейского батальона.

— Когда? — заторопилась она с вопросом и тем выдала свой интерес. Глаза ее бегали от дерева к дереву, пытаясь найти говорившего, но ничего не находили. Мешал туман, проклятый туман.

— Когда и где, никто не знает. Вас спросят: «Как чувствует себя супруг? Не жалуется ли на сердце?» Вы ответите: «С сердцем все в порядке. Вот горло побаливает...» Запомнить легко...

Она кивнула.

— А теперь идите!

Знакомой была только дорога к шоссе, по ней Рут и направилась. Голос посоветовал:

— Ближе будет через лес...

Она пошла через лес...

Имя друга унтерштурмфюрера было названо в Вене, куда Рут приехала вместе со своим мужем Вали Каюмханом на сборище гитлеровских выкормышей, перед концом войны забеспокоившихся о своей судьбе. Имя эсэсмана, вернее кличка, под которой он числился в ТНК, была «Лайлак» — «Аист». С секретным пакетом — списком немецкой агентуры, подлежащей консервации на Востоке, — «Аист» спешил на юг Франции, где его надлежало передать западной разведке. По следу «Аиста» пошел Саид Исламбек.