Досчитать до пяти тысяч

Голос министра почему-то на мгновение дрогнул, и ему пришлось откашляться. Жорж-Жак мысленно согласился с ним, что спасение стольких жизней было потрясающим и очень трогательным достижением.

— Благодаря своему самоотверженному труду со временем к ней пришла слава благотворительницы и даже святой, — продолжил Мейсон. — В последние десять лет своей жизни она была известна огромному количеству людей, не обладающих магией, и ее мнение по вопросам, касающимся бедняков, было весомым и широко обсуждалось в правительственных кругах. Мать Джиневра оказала ощутимое влияние на политику не-магов, а ее рекомендации по изменениям некоторых государственных служб принесли пользу десяткам, а, может, и сотням тысяч человек. Когда стало известно о том, что она умерла, толпы людей захотели присутствовать на ее похоронах, чтобы оплакать ее могилу, но женщина, получившая при рождении имя Джиневры Молли Уизли, оставила завещание, в котором значилось, что ее следует похоронить здесь, в Берроу-парке, рядом с могилой ее незабвенного Гарри, и рядом с ее родителями и братьями. Поскольку она была последней из «Семнадцати», в последний путь ее должны были провожать и авроры и члены семей других героев войны, и вот тут министерство оказалось перед дилеммой: единственный способ, которым человек, не обладающий магией, мог присутствовать на службе, — это дальнейшее изменение памяти. Но какая польза в посещении торжественного ритуала, имеющего огромное личное значение, если человеку запрещено помнить, что это событие существовало в его жизни? Я знал, что мать Джиневра терпеть не могла Статут секретности и что было бы плохой данью уважения применять этот самый статут к ее собственным похоронам. В то время я был заместителем министра департамента и убедил своих коллег найти другой способ решения проблемы.

— Министерство магии осторожно обратилось с этой проблемой к министерству внутренних дел не-магов, и, к нашему огромному удивлению, королевским чиновникам было нетрудно поверить, что Джиневра Манчестерская была волшебницей, потому что они довольно часто слышали фразу: «Ну, если кто-то в этом мире и волшебник, так это только она». Гораздо труднее им было поверить в то, что нас, оказывается, целое сообщество! — он улыбнулся, и по рядам зрителей пронесся одобрительный смех.

— Было выдвинуто несколько самых разных предложений, но ни одно из них не было принято. Вопрос сохранения секретности был под угрозой, и тут все мы совершили совершенно иррациональный скачок веры — просто решили провести похороны, позволив присутствовать всем, кто пожелает, и посмотреть, что произойдет, — широко улыбнулся Мейсон.

— И внезапно случилось то, чего никто из нас, откровенно говоря, не ожидал — волшебники и не-маги, впервые встретившись лицом к лицу, без масок, лжи или притворства, приняли друг друга как данность, без суеты, недоверия или манипуляций. Того, чего мы так долго опасались, не произошло: никаких назойливых просьб о магической помощи, никакого страха или суеверия со стороны не-магов не последовало, как и презрительного фанатизма со стороны волшебников, которые составляли известную часть нашего социума, пока был жив Темный Лорд.

— А потом началось самое главное. То, что известно большинству из вас: я — то есть мы — отменили Статут секретности в Англии. И мы были первыми, кто это сделал. А теперь этот процесс идет по всему миру семимильными шагами. С каждым днем сотрудничество между волшебниками и учеными из числа не-магов крепнет все больше и больше, перекраивая весь привычный нам мир. Еда и кров становятся все более доступными для всех без исключения, и скоро в Англии не останется ни голодных, ни бездомных. Целители и врачи, работая сообща, радикально сократили смертность от болезней, которые можно предотвратить. Генетики-не-маги выявили источники наследственности магии, и, возможно, совсем скоро она станет доступной для всех. Арифмантическая и трансфигурационная теории были применены к проблеме гравитации, создав настоящую единую теорию поля, которая, среди прочего, делает энергию дешевой и доступной, а ведь это открытая дорога к звездам! Не хочу сглазить, но без преувеличения скажу, что мы с вами находимся на пороге создания рая…

Его глаза загорелись неподдельной радостью.

— И все это началось благодаря жизни и смерти одной благословенной женщины. Могла ли мать Джиневра знать, делая в юности свой выбор, к чему приведут ее труды? Конечно, нет. Знала ли она об этих чудесных изменениях перед смертью? Я с сожалением думаю, что не знала. Но она была бы рада этим переменам и приветствовала их с распростертыми объятиями.

— Та, что всегда считала, что совершила дурной поступок, повлекший за собой череду смертей, положила собственную жизнь на алтарь спасения других. И преуспела в этом настолько, что результат превзошел самые смелые ее мечтания: ведь она не только спасала людей, но и положила конец расколу между магами и не-магами, существовавший не одну тысячу лет. Благодаря ей были спасены десятки, да что там — сотни тысяч жизней! Всего один человек, всего одна душа, трудясь терпеливо и самоотверженно, изменила облик нашего мира. Всего лишь одна…

Голос его едва заметно дрогнул, но министр взял себя в руки и процитировал строки одного из псалмов: «Камень, который отвергли строители, стал краеугольным камнем. Это сделано Господом — у нас на глазах свершилось чудо».

Затем взмахнул палочкой над мемориалом, и покров исчез. Ошеломленная толпа восхищенно загудела.

Памятник состоял из двух статуй. В отличие от картин волшебников, статуи волшебников не двигаются, но под влиянием чудесного дара Петры Уайт мрамор, казалось, дышал, и можно было почти почувствовать тепло кожи и влагу глаз. Пожилая женщина, очевидно, мать Джиневра, одетая в привычный рабочий костюм, с волосами, заплетенными в обычную косу, стояла позади девочки лет двенадцати-тринадцати, положив руки на юные плечи в жесте утешения и принятия. Судя по всему, девочка только что перестала плакать. От одиночества, печали, гнева или стыда сказать было невозможно; скульптору удалось мастерски передать застывшую слезу в ее глазу. Однако, от прикосновения любящих рук Джиневры, лицо ее стало спокойным, и складывалось впечатление, что девочка простила кого-то: своего обидчика, весь мир или… саму себя. За что-то ужасное, но совершенное ею по ошибке. Это было похоже на то, как если бы пожилая женщина открыла свое сердце и впитала в себя страдания девочки, успокаивая и утешая ее.

Глаза Жоржа-Жака расширились, и у него перехватило дыхание: он увидел там нечто такое, чего не мог видеть никто другой, кроме, быть может, министра или самого автора скульптуры, и ему на миг показалось, что у него разорвется сердце.

Девочкой была юная Джинни Уизли.

Сквозь внезапные слезы, причины которых никто вокруг не понимал, Жорж-Жак молился, чтобы это так и было: что бесконечное терпение и всеобъемлющая доброта Джиневры простили и, наконец, утешили страдающую Джинни.

Не в силах сдержать беззвучных рыданий, он плакал так, как плакал разве что в детстве, горько и не стыдясь своих слез, пока не почувствовал удивительно легкое прикосновение сильных рук скульптора к его вздрагивающим плечам. Жорж-Жак нехотя поднял голову и повернулся в кресле, глядя в самые черные радужки, которые когда-либо видел. При ярком солнечном свете он не мог разглядеть, где начинаются зрачки Петры Уайт. Глаза эти были полны беспокойства — но также и своего рода узнавания, как будто она знала, почему он плачет, хоть он и не говорил ей о причине.

Похоже, им было что сказать друг другу.

Жорж-Жак снова обратил затуманенный слезами взгляд в сторону памятника.

Надпись на пьедестале гласила:

«Начиная что-то, мы никогда не знаем, чем это закончится, но из любви одного сердца может родиться новый мир».