Следствие недосмотра за правилами

Сейчас разноется.

— Что было потом? — Мой голос прозвучал холодно.

Разве не жуть?

— А? — Он был сильно удивлён. — Ну… не помню как, но мы нашли что-то типа общего языка. Только потом я понял, что это совсем другое.

— Что же?

— Это самое объединение. Когда я начал понимать, что в мои мысли проникают его. Его соображения, идеи, фантазии. Когда я почувствовал, что мои мысли склеились с чужими, и разорвать их… сначала было трудно, но получалось. Но, чем дольше мы были вместе, тем труднее было отделяться. Сейчас… это уже невозможно. Ну, если я бы попытался оторвать от себя кусок кожи — больно, и страшно, и зачем вообще так делать? Ха-ха. — Он закрыл рот ладонью.

Это смех был не от счастья. От осознания ненормальности. От страха. От того, что когда-то потерял себя.

Терял ли он себя на самом деле?

Что это? Ложь? Игра? Настоящее психическое расстройство?

Единственное, что я знал наверняка, что, испытывая жалость к нему, я испытывал презрение к себе.

* * *

Оставаться безразличным я не мог. Поинтересовался темой в интернете. Наиболее правдивый вариант — реакция на стресс. Что-то в этом психологическом духе.

Добротно обоснованная теория, но я не принимал её. Аварии достаточно, чтобы перестать считать мысли своими?

На форумах людей с подобными проблемами часто отговаривают от предписывания себе, например, шизофрении. Потому что человеческий организм как только изгаляться над собой не умеет, чтобы защититься. Узнал тогда же. Не обрадовался. Всё стало более запутанным. Если у него и могло быть такое замечательное расстройство, почему появилось после аварии?

Или всё до ужаса просто, и дело в том, что мозги задело? Так бывает?

В двенадцать лет.

Я схватился за ручки кресла.

Чтобы разобраться, нужно слишком многое узнавать.

* * *

Я сидел несколько ночей и составлял вопросы, подходящие для каждой теории. Когда рассказал об этом Герману, он так же, как и я, не смог проявить однозначной эмоции: тревога, непонимание, уныние, радость, замешательство.

Мы начали разбираться. Биографию до аварии он знал хорошо. О психических заболеваниях у родни узнавал до меня. Последствия аварии требовали долгого восстановления, но никаких нарушений мозга, кроме известного нам, врачи не обнаружили. Всё было цело и сохранно.

— Ты же меня не обманываешь? — Изнурённо спросил я.

— Зачем мне это?

— Если бы я знал…

Уже жалел, что ввязался в это

* * *

На Германа углубление в тему собственной неоднородности подействовало сильно. Лицо вечно загруженное — на грани недовольства и пессимизма. Брови нахмурены, нижняя губа сосредоточенно поджата. Он настолько засел в этих «исследованиях», что даже на приставал не обращал внимания. А вот им не нравилось, что их нахально игнорируют.

Случилось это вечером. На том же месте, что и раньше. Он ждал меня, приставалы ничего не ждали. Видя, что их не воспринимают, они решили проверить, насколько выдержка крепка. Я представлял, что достаточно, но, когда они спустили с него штаны, а он в ответ: «Отъебитесь», так равнодушно и лениво, я озадачился. Не успел прийти вовремя. Он получил по лицу. Потом они получили от меня.

— Ты бы реагировал, что ли. А то изнасилуют, а ты и не заметишь.

Герман не ответил. Ни согласился, ни отказался.

— Меня-то не игнорь.

— Я не игнорю.

— Так ты отвечай, чтобы я не придумывал.

— Я устал.

— Я вообще-то тоже. Но ты сам мне всё это рассказал, поэтому возьми ответственность и доведи дело до конца.

— Я не просил тебя лезть в это.

— А чего ты хотел от меня? Поныться? Представляешь, я не такой — для меня этого недостаточно. Есть проблема, надо решить, либо вали к психиатру и принимай таблетки.

— А чем они помогут!?

— Мне откуда знать?!

Он тоже не знал.

Всю дорогу молчали. Действовали друг другу на нервы, но не расходились. Проверяли, кто простоит дольше. Кто будет победителем.

Со временем и ветром злость ссыпалась до раздражения, а там и превратилась в лёгкое недомогание.

— Извини. — Сказал он с сожалением.

— Мысли всё так же не твои?

— Кажется, мои. — По глазам — почти не сомневался. — Я… запутался.

— В чём же?

Видно по нему, что не знает, но пытается оформить ощущения хоть в какие-нибудь слова:

— Ну… — Не многообещающе. — В том, что происходит. Почему мы ищем ответы. Разбираемся. Почему… именно ты помогаешь. Почему?.. — Я надеялся, что он не скажет: — Руслан. Зачем тебе это?

Моя личная проблема — не воспринимаю собственное имя. Тот Герман всегда кликал по нему: «Непутёвый Руслан», «Тащи свою задницу, Руслан», «Таких тормозов, как ты, ещё поискать надо, да, Руслан?». Тогда я признавал это имя своим. После его смерти, оно помрачнело. Никто не обращался. Не называл. Всегда было наиграно. Не к месту.

Я настолько отдалился от него, что перестал называть при знакомствах. Те и не длились долго: мой слизанный характер мало кого привлекал.

— Это произошло ненамеренно. Заинтересовался тем, что происходит с тобой. Не обманываешь ли ты меня. — Он телом кричал: «Не обманываю!». — Подумал, что может помочь разобраться. И понеслось. Только результаты у нас нулевые. Даже отрицательные — только посмотри на себя: заёбаный. А на меня? Я будто вкалываю без продыху. И что мы узнали? Ничего. Походу, нужно признать: не нам решать проблему. Ну, не мне. А тебе и ещё какому-нибудь специалисту по выбору. Не обязательно психиатру. Есть варианты полегче — психотерапевт или психолог. Тебе лучше будет. И мне станет.

— Но мне стало лучше.

— Это где?

— Может, я и выгляжу настолько заёбаным, но внутри хоть что-то начало организовываться.

— А тебе не кажется? Это вполне может быть от того, что общение отвлекает. А суть остаётся.

— Да, вполне может быть.

Что ещё хуже.

— Но пусть так, я чувствую себя лучше. Благодаря тебе.

— Недавно вышло по-другому.

— Зато вышло. С тобой я больше чувствую себя собой. Тем, которым хотел быть, но не мог. И, которым, кажется, мог быть когда-то. Я ведь представлял… что у меня могла быть другая жизнь. А потом что-то случилось.

Зачем он это сказал?

Такая глупость в голове появилась, что вызвала улыбку. Стало… неловко. Я даже закрылся руками, чтобы не показывать ему.

— Слушай, — в моём голосе смех, — какого числа ты попал в аварию?

— Шестнадцатого июля.

Было совсем не до смеха, не до улыбок, но я улыбался и не знал, как перестать.

* * *

Без объяснений потащил Германа с собой. В город, из которого переехал. В котором прошло моё детство. В котором моё имя ещё было моим. Сказал взять самое важное. Днём отправились. Он что-то спрашивал, но я был отключён — ночь не спал, не мог заснуть сейчас. По приезду перекусили в кафешке и отправились дальше. Пришлось держать его за руку, чтобы не отставал. Несмотря на отсутствие сна, я был активнее. Он не успевал, запинался. Длинные ноги не выручали. Я не сбавлял темп.

К вечеру мы доехали до старого кладбища. Потребовалось не так много, чтобы найти могилу с пыльным портретом.

— Руслан…

Я протёр фотографию и снова вернулся туда, где моё имя произносили так часто, с живостью эмоций, пусть и пренебрежительными. Туда, где мёртвый ещё был живым. Где был другим собой.

— Мой друг. Умер, когда было двенадцать.

— Я…

— Не сожалей, не сочувствуй. Лучше посмотри на фотографию и дату.

Он посмотрел. В его голове возникло не меньше вопросов, чем смеха в моей.

— Это самое тупое, что могло прийти мне в голову. Но такого не бывает, да?

— Да… не бывает, — поддержал меня, не вдумываясь в смысл слов. — Но почему бывают такие совпадения?

Я даже сомневался в использовании «совпадения» для обозначения собранных фактов.

— Не я этим распоряжаюсь. Бывает, да и всё.

Он пристально рассматривал двойника. Фотография отвечала дерзким взглядом и хамливой ухмылкой. Чем дольше Герман смотрел, тем, казалось, серьёзнее воспринимал эту тупую идею.

— Но, может быть, вы когда-то пересекались.

— Даже если… пересекались, то что?

— Думай сам. Мне надоело.

— У тебя уже есть ответ.

— У тебя тоже.

— Думаешь, я подражаю ему? Только потому, что мог раз увидеть?

— Не исключено.

Почему-то эти слова тоже оказались не теми.

Его лицо так исказилось, будто на него обрушились и новость о психическом заболевании, и жестокое изнасилование, и настоящее отвращение с моей стороны за слабость и мягкотелость. Иначе его обречённость не описать.

Он открыл рот, скривил губы, но ничего не сказал. Его затрясло.

Словно одумавшись, он кинул рюкзак и рванул. Я сообразить не успел, а, когда сообразил, кинулся за ним, получая веткой по лицу.

Я потерял его из виду, но быстро нашёл. Он был медленнее, но по склону несся, не замечая препятствий. Меня тоже заносило. Ветер хлестал по лицу. Ноги заплетались, тело не поспевало. Когда он был передо мной, в паре шагов, я налетел сзади и повалил на землю.

— Ты что творишь?! — заорал я.

— Не твоё дело! — завопил он.

Я попытался перевернуть его, за что получил кулаком по лицу. Резко схватился за него, занёс руку, чтобы дать сдачи, но оставил себя.

Он закрылся локтями, что рот едва было видно. Он дрожал. Сильно сглатывал.

— Лучше бы ты сказал, что я ненормальный.

— Так хотелось услышать? Сам же вечно только и делал, что хотел быть нормальным!

Я был слишком зол, чтобы держать себя в руках.

— Отвечай!

Он сдавил губы и вжал руки в лицо. Я схватил его за запястья с намерением развести костистую преграду. Но он был упорен, а я слишком взвинчен, чтобы правильно распределять силу. Я сжимал, словно собирался раздавить, но не производил других движений.

— Ты бесишь. — Прошипел я.

Я дал себе установку: если не ответит, брошу здесь. И я ждал, не смягчая хватку, надеясь, что боль вынудит заговорить.

Ошибкой было не добавить в эту установку время. Ошибкой было не иметь при себе часов и полагаться на внутреннее чувство. А оно уверенно подсказывало, что прошло очень мало. Можно ещё подождать.

— Да что с тобой?!

— Я не знаю! — Из всей мочи. — Не знаю! Может, я просто больной? И никакого смысла в этом нет?! Но ты ведь тоже… тоже поверил, что я могу быть им? Хоть немного… Что…

Его руки обмякли, но я не спешил убирать их с его лица. Что-то подсказывало, что увижу я лишь зарёванное лицо. И то, что во мне откликнется, мне не понравится.

Оставил его. Остался сам без сил. Высосал. А желание трындеть без сути не отнял:

— А теперь какая разница? Был ты им… — По-прежнему абсурдно. — Или нет. Сколько времени прошло? Уже поздно разбираться. Похоже. Надо работать с тем, что есть. С тем, кем ты стал. Слиянием? Объединением? Да пожалуйста. Хочешь сказать, даже в самой малой мере, тебе не хотелось быть таким? Мелким и беззащитным? Крутым и пафосным одновременно? Некоторые качества несочетаемы до такой степени, представь себе.

Герман молчал. Не хлюпал. Почти не сдавливал губы.

Его руки тряпьём упали на землю. Он не хныкал. Выглядел измотанным, но вполне дееспособным.

— Руслан, — хрипло проговорил он. — Кто я для тебя?

— Какая разница?

— Скажи. Ненормальный или из прошлого.

— Ты…

Финальные титры. На этом хотелось закончить.