Волк, которого мы кормим

Мать. Подумай-подумай, сынок. Только ты правильно думай. (Подходит к нему, обнимает, целует в щёку). Вы идите, я тут сама приберусь.

Олег и Светлана выходят из кухни. Мать крестится на висящую в углу икону.

Прости меня, Христа ради, тётя Галя, что потревожила. Царствие тебе небесное…

Крестится в поклоне. Начинает мыть посуду.

Домишко-то, помню, твой и впрямь маленький. Но хорошо, хоть цел остался. Только доски с окон снять. И вода там в колодце хорошая, чистая. Ничего, мне одной много ли надо… А если чего, добрые люди всегда помогут. Прости меня, Боже правый, грешницу старую. Не для себя ведь стараюсь, не для себя…

Снова крестится на икону в углу.

Звучит Голос (женский):

Легенду мне однажды рассказали

Прекрасную и горькую как быль.

О матери, которую предали,

Которую любви огонь спалил…

Однажды её сын, в пылу признанья,

Взаимности у девушки моля,

Любое клялся выполнить желанье,

Красавицу без памяти любя…

Задумалась девица на мгновенье,

Ты сам сказал, — смотри не пожалей…

Так значит, ты готов к повиновенью?

Неси ж мне сердце матери своей!

При этом слове содрогнулось небо,

И парень отступил, ни жив, ни мертв.

Он будто бы и был, а будто б не был,

Он словно из воды шагнул в костер…

Вошел он в дом, как будто лег в могилу,

А мать встречает ласково его:

Печален ты, случилось что-то, милый?

Чем снять мне тяжесть с сердца твоего?

Сын рухнул наземь — ноги не держали

Всей тяжести, лежащей на плечах.

Причину он поведал ей печали,

И в первый раз увидел мать в слезах.

Она моё отдать просила сердце?

Ну что же, сын, его ты забери.

Не жалко для тебя мне даже смерти,

Возьми его, любимой подари…

Сказав слова такие, мать вздохнула,

Рукой рванула сердце из груди,

Слабея, дар свой сыну протянула…

Ну что же медлишь ты, сынок? Иди!

От матери, сжимая дар бесценный

В руках дрожащих, двинулся он в путь,

Любовью пьян и горем пораженный,

Не в силах страшный дар назад вернуть…

Нес таинство любви он сокровенно,

Всю щедрость благородную Земли,

Величье нес всех матерей вселенной,

Которые безвременно ушли…

Вот двери открыл он в доме любимой,

Споткнулся, ногой зацепив за порог,

А сердце следило за сыном незримо:

Ты там не сильно ушибся, сынок?

Весы качаются то в одну, то в другую сторону. На сцене снова темно, освещаются только Белый и Чёрный за журнальным столом.

Чёрный(встаёт, подходит ближе к весам, задумчиво смотрит на них). Странно весы себя ведут… Ты утверждаешь, что зло примитивно. Но, судя по всему, и добро далеко от совершенства.

Белый. Абсолютно белого цвета в природе не существует. Есть лишь оттенки. Причём их очень много. Знаешь, сколько оттенков белого цвета насчитали земные учёные? Четыре тысячи девяносто шесть!

Чёрный. Так, выходит, и добра в чистом виде не может быть! А, значит, и любви. Я давно утверждал, что любовь — это не что иное, как примитивное стремление двух человеческих особей противоположного пола к совокуплению. То есть налицо всего-навсего инстинкт продолжения рода. Как у всех животных. Остальное выдумали мечтатели-поэты и всякого рода спекулянты, чтобы делать на этом деньги. Вот и вся любовь, как говорится (смеётся). Кстати, знаешь, откуда пошла традиция дарить женщинам цветы?

На экране кадры с влюблёнными — мужчины с цветами, счастливые лица женщин.

Пещерные люди питались в основном съедобными растениями, добыть того же мамонта удавалось далеко не всегда. Так вот, когда у самца появлялось желание совокупиться с какой-нибудь конкретной самкой (сейчас сказали бы: «Она понравилась ему»), он набирал пучок съедобных кореньев и заманивал свою избранницу в укромный уголок. Если она соглашалась отведать сладких кореньев, через девять месяцев на свет появлялся еще один маленький пещерный человечек.

Экран: сцена выписки молодой матери из роддома.

Белый. Ох, и циник ты, Чёрный. А как же люди немолодые?

Экран: пожилые мужчина и женщина, по ним видно, что они близки друг другу.

Разве не доводилось видеть тебе эти супружеские пары, отметившие и «серебряную», и «золотую» свадьбу — и ведь всё равно они продолжают любить друг друга.

Чёрный. А вот здесь работает уже другой инстинкт. Когда заканчивается детородный период, сексуальная активность человека естественным образом уменьшается, а потом и вовсе сходит на нет. Инстинкт продолжения рода теперь распространяется на детей и внуков каждого из человеческих индивидов. А супружеские пары в зрелом и, тем более, в старческом возрасте могут переживать даже укрепление связей, и объясняется это очень просто: в генной памяти людей живы те страхи, что переживали их предки, хоронясь от всякого рода опасностей в пещерах. Тут тебе и саблезубый тигр, и сволочь-сосед, постоянно покушающийся на территорию. Вдвоем-то оно способнее отбиться. Вот тебе и «золотая» свадьба. Разве не так?..

Белый. Ты всё упрощаешь. Человеческий мир — это не чёрно-бело кино. У них там всё сложнее. Кстати, если на то пошло, то ведь и абсолютно чёрного цвета не существует.

Чёрный. Ну, тут ты, брат, явно перегибаешь. Как это — не существует? Чёрное было всегда и всегда будет!

Белый. Понимаешь, цвет как таковой — это световая волна, а, поскольку «абсолютно чёрная» поверхность поглощает ВСЕ световые волны, то чёрного цвета нет. Это просто отсутствие цвета.

Чёрный. Ну, вот, договорился. Значит, и нас с тобой нет, что ли?

Белый. Есть. В виде оттенков. Вот, посмотри, как там у них всё не однозначно.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Действующие лица:

Феликс, банковский клерк, 42-летний мужчина болезненного вида.

Амелия, его жена, 36 лет.

Гарри, их старший сын, 12 лет.

Джейкоб, их младший сын, 6 лет, у него детский церебральный паралич, он в инвалидной коляске.

США, частный дом, уютная комната. Амелия вяжет, сидя на диване. Гарри сидит за компьютером, играет, рядом с ним в коляске Джейкоб. Входит Феликс. Снимает пальто, подходит к детям, взъерошивает волосы старшему сыну, целует в щёку младшего. Садится на диван рядом с женой.

Амелия (откладывает вязание). Ты от врача?

Феликс (утвердительно кивает головой).

Амелия. Результаты обследования готовы?

Феликс. Да, мне выдали их на руки. (После паузы) Гарри, возьми Джейка и идите, погуляйте.

Гарри. Ну, пап…

Феликс. Давай-давай. Наиграешься ещё.

Гарри неохотно выходит из-за компьютера и выкатывает коляску с братом из комнаты. Феликс встаёт, задумчиво ходит по комнате.

Амелия (пристально смотрит на мужа). Феликс, не молчи. Ты пугаешь меня.

Феликс (глухо). Всё хуже, чем мы думали, дорогая. Это не мигрень. Это опухоль головного мозга.

Садится на диван, обнимает жену.

Амелия. Ты сказал это так, словно приговор зачитал. Но, милый, сейчас ведь медицина на таком уровне, что излечиваются практически все болезни. Разве что, кроме рака. У нас есть деньги на лечение. Опухоль можно удалить. Разве нет?

Феликс. Да, можно. Но дело не в этом. Врач сказал, что после операции — даже если она пройдёт успешно — я… В общем, я стану овощем. Я не смогу не только работать — не буду ни ходить, ни сидеть, ни говорить. Только лежать. Буду есть, пить и… извини, испражняться. В судно. Это может длиться долго, годами…

Амелия. О Боже…

Тихо плачет, прижавшись к мужу.

Скажи (с робкой надеждой), ты веришь врачу? Он не может ошибаться?

Феликс. Верю. Он сказал, что при повреждении этого участка мозга всё происходит именно по такому сценарию. Всегда. Другие варианты исключены. Таковы практика и их многолетние наблюдения.

Пауза. За окном слышны весёлые голоса Гарри и Джейкоба.

Амелия. А если?..

Феликс. Если операцию не делать? Да, я тоже задал ему этот вопрос. Тогда я протяну месяца два. Максимум, три. Опухоль уже сильно разрослась.

Амалия встает с дивана, подходит к окну, смотрит, как играют дети.

Амелия (задумчиво). Значит, так надо. Значит, таков наш крест. Ты ведь знаешь: ничего в жизни не происходит случайно. Это испытание для нас обоих. Для нашей любви.

Садится на диван, обнимает Феликса.

И мы с тобой выдержим его. Ведь правда?

Феликс (после паузы). Выдерживать придётся тебе одной, родная. Я уже не в счёт.

Амелия снова плачет.

Пойди, скажи детям, чтобы шли домой. На улице сегодня прохладно.

Амелия медленно, глубоко задумавшись, выходит из комнаты. Феликс подходит к письменному столу, выдвигает один из ящиков, достаёт револьвер. Задумчиво:

Да, я не в счёт… И этот счёт уже не в нашу с тобой пользу, дорогая. До сих пор было два-один — мы с тобой против болезни Джейкоба. А теперь будет один-два: ты одна, а нас, инвалидов, станет двое. Это — чистый проигрыш.

Стоит перед окном с револьвером в руке, смотрит на улицу, где слышны голоса детей и Амелии. Белый встаёт из-за столика подходит вплотную к Феликсу. Стрелки часов замирают, стук метронома прекращается. Время останавливается. Феликс стоит в неподвижности. Белый пристально всматривается в лицо Феликса.

Чёрный. Ты собираешься вмешаться?

Белый. Нет. Ты же знаешь: по условиям Большого Эксперимента, это невозможно. Я пытаюсь понять.

Чёрный подходит к ним, становится по другую сторону от Феликса, тоже смотрит на него.

Чёрный. Что понять? Мне кажется, здесь без вариантов. Сейчас прозвучит выстрел, и моя чаша весов опустится. Ведь его вера рассматривает суицид как величайший грех. Уж теперь-то ему, точно, не спастись.

Белый. Думаешь, он забыл об этом? Тому, кто затеял Большой Эксперимент, заранее известен результат, но он всегда оставляет человеку право выбора. И смотрит, чем это заканчивается. Этот человек сейчас принимает решение. Очень трудное. Он делает это ради любимой женщины. Ради детей. Нет, если он выстрелит, должна будет склониться вниз моя чаша весов.

Чёрный. Посмотрим.

Чёрный и белый возвращаются к журнальному столику, стоят рядом с ним, наблюдают за Феликсом. Снова под звук метронома идут часы на стене.

Феликс (тихо). Да, счёт не в нашу пользу. А так тебе будет легче. Прости меня, родная… Прости меня, если это возможно, великий и милосердный Боже (крестится).

Свет на сцене гаснет. Раздаётся выстрел. Чёрная чаша весов медленно опускается.

Чёрный. Ну? А я что говорил? Тебе шах!

Белый. Не спеши. Опять забыл, что их мир не чёрно-белый? В одном человеке, в одном человеческом поступке могут присутствовать разные цвета.

Чёрный. Ну, знаешь… Это что получается? Скажем, я заставлю какого-нибудь серийного маньяка днём резать людей, а вечером ты усадишь его на мягкий диван, и он начнёт пускать розовые слюни от нежности, кормя сыром своего ручного мышонка? И эта сцена уравновесит весы?

Белый. Не ёрничай, пожалуйста.