Лютик

Госпожа Журавлёва встряхивает причёской, глыбой ворочается на мягком сиденье, чувствуя, что её сексуальные белые брючки, трусики и затёкшие ягодицы склеились в одну сплошную расплавленную массу.

– О-о-о, моя бедная попка, как же мы с тобой устали! Блин, если я срочно не поправлю трусы, я умру.

Не выдержав, Любовь Петровна выпрастывает себя из замшевой кресельной утробы, прогибает стан назад, сладко потягивается, звонко шлёпает себя пониже спины, разгоняя кровь. Шлепок звучит сочно, как пушечный выстрел. Журавлёва воровато оборачивается на окно, словно опасается слежки, однако по ту сторону стекла – только сумеречные многоэтажки да кирпичный стакан церкви. На всём этаже не осталось ни души, внезапно ворваться в кабинет никто не должен.

Убедившись, что она одна, Любовь Петровна приподнимает подол блузки, большими пальцами спускает брюки до бёдер. Операция даётся ей непросто – бёдра слишком полны, а брюки слишком узки, вдобавок, белый бенгалин за день прилип к телу, будто смазанный бустилатом. Любовь Петровна вращает тазом, приседает, постанывает от натуги, выдираясь из липкого плена. На свет показываются сахарные дыни-ягодицы и влажные белые трусики, похожие на фруктовую вазу. Трусики переливаются как атласные (шутница Любовь Петровна предпочитает называть их «атасные»). Помещение наполняется запахом острых солёных груздей, крепкого мёда и застоявшегося пота – запахом уверенной в себе зрелой женщины.

Чуть расставив ляжки, Любовь Петровна производит в нижнем белье какие-то лишь ей известные манипуляции: что-то расправляет, что-то поддёргивает, бросает в урну скатанный комок, прикрепляет к изнанке трусиков свежую пластинку с ароматом весеннего леса. Затем госпожа Журавлёва повторяет процедуру в обратном порядке. Медленно ввинчивается в трусики, подбивает резинки, разглаживает кромки, добиваясь, чтобы атлас идеально обливал её крупную попу, потом плавно погружает себя в белые брюки.

Эластичный бенгалин скрипит и сопротивляется, поглощая весомые формы Любови Петровны. Упитанная бухгалтерша принимает причудливые и соблазнительные позы, наклоняется, вертится, надсадно дышит, облизывает губы. Упихивать свои толстые мокрые ляжки в эти лосины – всё равно что пытаться натянуть презерватив на сливочный торт.

В самый ответственный момент борьбы женщины с брюками дверь бухгалтерии широко распахивается, на пороге возникает немолодая дама с нервным лицом – короткая рыжеватая причёска, сногсшибательный синий костюм с длинной юбкой, худые руки сжимают вместительную кожаную сумку.

Вошедшая видит застывшую у стола Журавлёву, пойманную врасплох – в полуспущенных брюках и трусиках.

– О! – иронично кричит она. – Как мило! Я не вовремя?

Покраснев от стыда и злости, Любовь Петровна совершает невозможное – мощным рывком вталкивает себя в брюко-лосины, выравнивает подол блузки и торопливо плюхается в кресло, под защиту стола, сжав большие белые колени. Её голубые глаза гневно горят.

– Женщина, а стучаться вас не учили? Вам кого? Офис закрыт!

– Попались? – перебивает гостья. – Спалились, голубки? Ну, где Семён? Куда он выскочил? Ты стоишь без штанов, значит, и мой подлец где-то здесь?

Ошеломлённая Любовь Петровна ничего не успевает ответить, когда гостья обходит стол и с неожиданной силой заламывает ей руки за спину.

***

Пустынный коридор офиса освещён вереницей казённых ламп. Везде тихо, лишь за дверью бухгалтерии ООО «Тирея» возмущённо переругиваются два женских голоса.

– Вовсе озверела? – свирепо шипит Любовь Петровна. – Тебе лечиться надо, тётка. Мне больно! Отпусти меня немедленно!

– Где спрятался Семён? Отвечай!

– Откуда я знаю? Отработался и уехал!

– Всё равно найду! Кверху дном всё переверну, а найду! Я с вами обоими разберусь!

– Что за дурдом? – кричит Любовь Петровна. – Нет здесь никакого Семёна, я просто трусы поправляла! И сними с меня эту дрянь!

Госпожа Журавлёва пребывает в самом скверном расположении духа. Её можно понять. Сидишь в офисе допоздна, трудишься как проклятая, а под конец врывается какая-то истеричка, тычет тебя носом в стол и заковывает в наручники, будто так и надо!

Распаренная и разъярённая, Любовь Петровна бессильно ворочается в кресле, трётся об него спиной, пытаясь поправить съехавший под блузкой лифчик. Руки Журавлёвой насмерть стянуты сзади металлическими браслетами. Полукружья кандалов, облегающие запястья, поблёскивают алюминиевой белизной, почти как её стильные брюки из бенгалина. Зубастые скобки наручников вставлены в пазы и заперты на ключ. Невозможность снять браслеты и идиотизм ситуации сильно угнетают женщину.

Помимо наручников, нервная гостья в синем платье привязала Любовь Петровну к сиденью скотчем поперёк живота и теперь возится у её ног – надёжно приматывает скотчем к подставке кресла нежные и крепкие лодыжки Журавлёвой. Катушка скотча разматывается с жужжанием пчелиного улья. Любовь Петровна бессильно трясёт белокурой головой и обширной грудью, но ничем не может помешать – наручники за спинкой кресла удерживают её откинутой назад. Клапан с фальшивой молнией натянулся между расставленных ног, обрисовывая туго упакованные женские прелести.

Странная рыжеватая гостья в синем отнюдь не смущена своим вторжением. Домотав скотч, она косо обрывает уголок и встаёт в полный рост, сверля взглядом привязанную к креслу Любовь Петровну. Блеск её глубоко посаженных глаз не нравится Журавлёвой – какой-то лихорадочный, нездоровый.

– Ну что, моя дорогуша? Имей совесть сознаться, раз попалась на горячем. Где я могу увидеть Пухлякова Семёна Венедиктовича? Наверное, вахтёр снизу позвонил вам, как только я вошла? Все мужики одинаковы, все друг друга покрывают.

– Развяжи меня, дура! – беснуется Любовь Петровна. – Нет здесь никого! Не под столом же я держу твоего Семёна Венедиктовича?

Нельзя сказать, что на Любовь Петровну никогда в жизни не надевали наручников. В её жизни и прежде случались неприятные эксцессы с заламыванием рук, кляпами и истязанием, с участием милиции, бандитов и просто дурных людей. Однако, согласитесь, мало забавного оказаться в столь нелепом положении, да ещё в конце рабочего дня. Можно привыкнуть к тесным колготкам и высоким каблукам, к домогательствам мужчин и зависти подруг, но к наручникам привыкнуть нельзя, как нельзя привыкнуть, например, к падающему на голову кирпичу.

Нервная посетительница хлопает Любовь Петровну по щеке.

– Милая, если ты ещё не поняла, то я жена Семёна Венедиктовича и соучредительница всей этой лавочки! – аристократично роняет она. – Посему оставь своё хамство для обслуживающего персонала и отвечай по существу.

Последние сомнения развеяны. Ещё когда эта чокнутая рыжая ястребом накинулась на неё и заковала в браслеты, Любовь Петровна подспудно догадывалась, что перед нею Первая леди, жена шефа и хозяйка «Тиреи».

– Не скажу, что очень рада знакомству, – непримиримо бурчит она, слушая, как на бюсте трещит по шву её до предела натянутая кипрейная блузка. – Значит, ты и есть Клёна Павловна?

«Та самая телефонная липучка?» – вертится на языке, но Любовь Петровна воздерживается.

– Да, это я. Теперь ты меня запомнишь, не так ли? Быстро представься, как тебя зовут, и где прячется Семён? Его мобильник отключен уже два часа.

Любовь Петровна вспыхивает от злобы, слабо вертится в кресле с выпяченной грудью и растянутыми в стороны зефирными ляжками.

– Господи, откуда я знаю? Вроде бы уехал разгружать какой-то контейнер из Калининграда. А я просто задержалась, банк нас подвёл, платёжки поздно прислали, документов куча накопилась… Бегом сними с меня наручники, руки режет!

Почти не слушая Журавлёву, нервная Клёна Павловна зорко исследует бухгалтерию, словно её непутёвый ловелас Пухляков мог притаиться в тумбочке Любови Петровны или залезть в чайник. От её внимания не ускользают великолепный бюст Журавлёвой, её богатые губы и серьги в форме арабских чеканных монет. Сама же Пухлякова, в пику своей «пухлой» фамилии, весьма плоскогруда и костлява.

– Девушка, я почти уверена, что он никуда не уехал, а уединился здесь, в офисе, вместе с тобой. Когда я вошла, он успел куда-то испариться, а вот ты замешкалась, натягивая штаны.

Что тут ответишь? Любовь Петровна развела бы руками на этот вопиющий бред, но владеть руками она не может, а потому лишь отрицательно качает всклокоченной белокурой причёской. Воля ваша, не верите – ищите своего травоядного мужа сами. Впору вешать на бухгалтерии табличку, что госпожа Журавлёва принципиально не спит с начальниками, тем более с женатыми.

– Сколько можно объяснять? – стонет она. – Я вспотела и ненадолго разделась, чтобы поправить трусы, а Семёна давно нет!

– «Давно» – это сколько на вашем языке? Две минуты? Три? Вы закончили и он убежал подмываться?

– Ты дебилка? Давно – это давно. Он ещё часов в шесть уехал! И, по-моему, тебе же звонил перед этим!

О том, что кроме законной супруги Семён Венедиктович звонил некоему Лютику, Любовь Петровна по понятным причинам не упоминает. Шашни босса её не касаются.

– Ну-ну, я сейчас умру со смеху, – загробным голосом говорит Клёна Павловна. – Как будто я не знаю своего кобеля! Мой трудоголик Сёма уехал разгружать контейнеры и бросил скучать такую смачную красотку?… Душечка, я прекрасно знаю, по каким «контейнерам» он специалист. По тем, которые ходят на двух ногах и в любое время готовы их раздвинуть!

– Нашла Ален Делона! – взрывается Любовь Петровна. – В гробу бы я видала таких любовничков облезлых. Да я скорее удавлюсь, чем твоему ушлёпку дам!

– Почему это ушлёпок? – Пухлякова вдруг ощетинивается, её сухое личико становится по-женски обиженным. – Ты намекаешь, что я живу с ушлёпком?

– А разве нет?

Клёна Павловна меряет шагами кабинет, страдальчески хмурится, смотрит на пленницу в наручниках так, словно ищет сочувствия.

– Ну, нет … в какой-то степени… то есть да… то есть, конечно, Сёмка – скотина ещё та, и гуляет от меня как тварь последняя, хоть от баб его кодируй… Но вообще-то он хороший.

– Возможно, – хмыкает Любовь Петровна. – В отличие от некоторых, хотя бы наручники на бухгалтеров не надевает.

– Он импозантный, щедрый и прикольный в постели… – убито перечисляет Клёна Павловна. – Чем беззастенчиво и пользуется, паршивец.

Тут она спохватывается, что слишком разоткровенничалась перед этой красивой полной стервой-бухгалтером, которая наверняка наставляет ей рога с Пухляковым.

– Опустим детали. Ты забыла представиться мне, милая жирная девушка, поправляющая в офисе трусики. Как там тебя зовут?

– Лучше браслеты с меня сними, дура!

– Успеется! – отвергает Клёна Павловна. – Между прочим, «Тирея» частично принадлежит мне, я тоже твой работодатель! Сначала имя! Кто ты?

– Я Любовь Петровна Журавлёва, бухгалтер вашего ненормального ООО «Тирея». Если раскуёшь меня, могу паспорт показать.

– Паспорт пока не нужен, – Пухлякова снова строго и пристально глядит в румяное лицо Журавлёвой. – Делами в основном занимается Семён, но в «Тирее» я бываю довольно часто. А тебя почему-то не помню. Как давно ты работаешь у Семёна?