Школа философии и медитации

— Ты песчинка, Гарри, — пристально глядя прямо в глаза мальчику, сказал Хагрид.

— Что? — не понял Поттер.

— Ты песчинка, — повторил великан. — Муравей на тропе войны, улитка на склоне Фудзи, тварь дрожащая и права не имеешь.

— Эмм… Ты точно пришёл забрать меня в школу волшебства и чародейства Хогвартс? — уточнил мальчик.

— Какая ещё школа волшебства? — настал черёд Хагрида удивляться. — Я из школы философии и медитации, принёс духовные плоды для твоего внутреннего Я. Остальное, впрочем, верно. А теперь усмири своё Супер-Эго и поехали за трактатами!

— Может быть, вы ошиблись? — с надеждой спросил Гарри. — Улицу там перепутали, или дом…

— Никаких ошибок, — отрезал Хагрид. — Гарри, твой отец был ницшианцем и кришнаитом, а твоя мать придерживалась концепций Конфуция и была талантливой йогиней. И у тебя её глаза!

“Да, — подумал Гарри. — Теперь ясно, почему тётя была так против того, чтобы я узнал правду о своих родителях…”

* * *

— Тётя Петуния, — заискивающе заглядывая в лицо тёте, произнёс Гарри. — Раз уж я всё равно узнал правду, расскажи мне, как погибли мои родители? Почему меня с младенчества воспитываете вы c дядей? — Миссис Дурсль поморщилась.

— Да не погибли они! Просто когда ты родился, они не смогли определиться, в какой концепции тебя воспитывать, и уже собрались было устраивать суд Соломона, как вмешалась я и не позволила им погубить невинную душу. Джеймс обиделся, решив, что мы, будучи сёстрами, заодно, и испарился, нажелав нам гадостей, а Лили очень хотела забрать тебя, раз уж всё так удачно сложилось, но…

Петуния запнулась. Воцарилась неловкая тишина, которую Гарри разбил нетерпеливым “Ну?”, и тётя продолжила:

— Но она хотела с рождения тебя перевести на праноедение, а этого я допустить не могла. Пришлось лишить её родительских прав.

Гарри задумался. Потом сказал:

— Сурово. Именно поэтому она ни разу меня не навестила? — Петуния неуверенно улыбнулась.

— О нет, она приходила! Первые два года, и ты её, конечно, не помнишь.

— А почему потом перестала? — не унимался Гарри.

— Вышла из цикла Сансары и достигла Нирваны, — загадочно ответила тётя.

* * *

— Дорогие друзья! — вещал с трибуны экзальтированный дедушка в странных одеяниях, более всего похожих на сиреневые ночнушку и ночной колпак с узором в белую звёздочку. “Звездочёт!” — догадался Гарри.

— В эти тяжёлые времена (“Почему тяжёлые?” — шёпотом спросил Гарри у ближайшего соседа из тех, что постарше. — “А они всегда тяжёлые”, — философски ответил тот.) единственное, что способно оградить человечество от впадения в грех и смертоубийство, — любовь и всепрощение…

— Опять пайки урежут, — вздохнул один из рослых рыжеволосых близнецов, сидевших напротив.

— …а также ежевечернее приобщение к коллективному бессознательному! Мы с моими коллегами, — дедушка обвёл трибуну с разношёрстными преподавателями, — готовы принять новообращённых в наши ряды и неустанно…

На десятой минуте речи Гарри отключился от её восприятия, на пятнадцатой перестал чувствовать руки, на тридцать первой — голову, а через час от него остался скромный кусочек сознания, паривший где-то в первозданном хаосе и напевавший по кругу “я птичка-птичка-птичка, я вовсе не орнитоморфный образ свободы и вседозволенности”, чему он сам бесконечно удивился бы, если бы у него на это остались силы. По правде говоря, все остальные присутствующие тоже впали в транс, монотонно раскачивались и бубнили каждый что-то своё, не очень разборчивое (а если всё-таки постараться и разобрать — не вполне адекватное). Звездочёт замолк, наслаждаясь произведённым эффектом.

— Новый рекорд — шестьдесят восемь минут, одиннадцать секунд, — с идеально выверенной толикой вежливого подобострастия произнесла сидевшая по правую руку от директора похожая на чёрную птицу дама. В преподавательский состав входили, видно, чрезвычайно опытные люди, и на них очаровывающий голос звездочёта не подействовал. Только двое — Хагрид на левом конце стола и невзрачный человек в сиреневом тюрбане — вели себя не совсем адекватно: гигант раскатисто похрапывал, развалившись на стуле, а “востоковед” держался за голову двумя руками и что-то быстро-быстро говорил на смеси мёртвых языков.

Директор довольно улыбнулся.

— На целых три секунды быстрее, чем в прошлый раз! — воскликнул он. — Есть ещё порох в пороховницах!

— Будите их, — сухо сказал высокий аскетичный мужчина, сидевший в отдалении от центра. — Нам их ещё распределять сегодня.

— Конечно, профессор Снейп, — важно кивнул директор. — Ужин!

От волшебного слова, как по мановению волшебной палочки, ученики очнулись и уставились шестьюстами голодных глаз на дверь, ведущую в кухню. Даже свежеприбывшие каким-то интуитивным образом безошибочно её определили среди множества точно таких же, в избытке располагавшихся по периметру зала.

— А что на ужин? — спросила девочка справа от Гарри, тоже из новеньких.

— Духовная пища, — ответил старшекурсник в пижонских очках. И, поймав озадаченные взгляды младших товарищей, уточнил: — Овсянка.

* * *

— Я хочу спать, а они нас заставляют думать о вечном! — Рон уронил голову в ладони и зарылся пальцами в беззастенчиво рыжие волосы. Гарри раздражало его вечное нытьё, но он был прав — подъём в шесть утра и добровольно-принудительная медитация на гвоздях кого угодно отвратит от вгрызания в гранит науки. Даже если, как выражался наставник Снейп, “вы со своими молочными зубками философские камни можете только лизать”.

Мысль о Снейпе привела Гарри в ещё более упадочное состояние духа, и он чуть было не сверзился из Врикшасаны. Суровый наставник никак не проявлял своей враждебности по отношению к мальчику, но стоило только Снейпу зыркнуть на него исподлобья, как у Гарри начинало противно ныть под ложечкой и чакры сворачивались в гремучий узел. Поэтому на йогу он ходить не любил, во время практик старался занимать как можно меньше места и привлекать как можно меньше внимания.

— Собака мордой вверх! — скомандовал главный аскет Хогвартса и небрежно закинул ногу за ухо, глядя, как стонущие первокурсники корчат из себя древние асаны. Получалось у них из тела вон плохо, впрочем как и всегда. Никто и близко не дотягивал до неё, прирождённой йогини… кроме самого Снейпа, разумеется. И самого Кришны.

* * *

Наставница Минерва, гордая представительница доблестного клана Макгонагаллов, была ловка, как кошка, хитра, как лиса, и свирепа, как ястреб-тетеревятник. Каждую неделю первокурсники должны были сдавать ей по двухъярдовому эссе на заданную тему, из которых проверялась только половина, а вторая половина без промедления шла на растопку. Студенты сгоревших работ автоматически получали положительную оценку. Любая попытка сачкануть строго наказывалась отработками, причём часто — у Снейпа, и многие предпочитали не рисковать. Зазнайка Гермиона стоически переписывала книги из библиотеки и раз за разом получала оценку “Плагиат”, которая, впрочем, считалась нейтральной, а поэтому проходной, а вот близнецы, старшие братья Рона, всегда писали одно эссе на двоих.

— Понимаешь, Гарри, — объясняли они свою стратегию, — один из нас — тот, кому в данный момент нужнее, — в любом случае получит свою оценку. А второй будет знать, удачная у него выдастся неделя или нет. Принцип кармы!

Гарри не знал, работает ли упомянутый принцип кармы, но дополнительные занятия йогой не стоили тех двадцати-тридцати свободных часов в неделю, которые можно было выкроить, пренебрегая домашней работой.

* * *

— Гарри, мальчик мой, проходи, присаживайся!

На первое персональное интервью, то бишь собеседование с директором, Гарри шёл, как на плаху. Ему почему-то казалось, что до этого ещё можно было соскочить, выпутаться из странной сектантской паутины, куда его затянуло, но после разговора по душам с Дамблдором все пути назад будут закрыты.

Директор сидел на массивном дубовом столе прямо в своей розовой ночнушке и приветливо махал рукой. Гарри послушно подошёл и упал в кресло. Прибежала горничная, укутала его в плед, поставила перед ним маленький заварочный чайник с чашкой и вазочку с лимонными дольками. Последние своей желтизной излучали непонятную угрозу.

Дамблдор взял одну дольку и с невозмутимым видом её проглотил.

— Как твои успехи? Хорошо учишься? Медитируешь? Как собратья? Общаетесь? Кормят хорошо? Не жалуешься?

Гарри подумал: чем спрашивать, пошёл бы и сам погрыз овсянку, которую тут предлагают студентам. На преподавательском столе-то небось и кутья есть, и кичари, и сухофрукты на любой вкус… Гарри устроился в кресле поудобнее и тоже взял лимонную дольку. Какой-никакой, а всё же сахар.

— Никто тебя не обижает? Однокурсники, старшаки, преподаватели? Вот наставник Снейп, например, знал твою мать…

Гарри заскучал. Директор и раньше, когда закидывал его вопросами, слова не давал вставить, а теперь и вовсе ударился в неуместные воспоминания. Какая разница, что Снейп и мама были знакомы? Да судя по всему, тут все со всеми были знакомы, и мама, и папа, и весь преподавательский состав. Кроме чудика с тюрбаном, тот вроде новенький.

Гарри зевнул. Мягкое кресло и тёплый плед обласкали его изнурённое учёбой тело, и сознание поплыло куда-то вбок. Краем глаза он отметил, как смешно задвигались портреты на стенах — словно живые, и мудрые-мудрые глаза Дамблдора, сверкающие за очками-половинками. “Что я здесь де…” — успел подумать он и провалился в небытие.

* * *

Очнулся он в тёмном и сыром помещении. “Где-то в подвалах!” — догадался Гарри и попробовал пошевелиться. Увы — как оказалось, он был крепко привязан к стулу. Попробовал раскачаться на стуле и упасть — хоть так вставить им палки в колёса! — но тоже не вышло. Да и кто эти “они” и в чём им необходимо помешать, мальчик не имел ни малейшего понятия.

Резко зажёгся свет, и Гарри, проморгавшись, увидел… себя. Когда первое удивление схлынуло, он понял, что перед ним зеркало. Правда, какое-то странное. В зеркале он стоял, а не сидел, и ухмылялся, чего сам Гарри вообще никогда не делал. Потом зазеркальный Гарри залез правой (или левой?) рукой в карман, медленно, явно рисуясь, поковырялся там, достал камень и показал его настоящему Гарри. Того всё это начало уже напрягать, и он снова начал вырываться из пут, но тут мальчик за зеркалом размахнулся, бросил камень, и…

Зеркало разбилось, в тот же миг путы на запястьях и лодыжках Гарри разорвались, он вскочил и побежал прочь, в темноту, не глядя по сторонам и не разбирая дороги, пока не врезался в стену и не потерял сознание.

* * *

Белый ровный свет. Тихие голоса за ширмой. Голова раскалывалась, и только мантра помогла заглушить неутихающую боль. Руки-ноги на месте, накрыты белой пелёнкой. Больничное крыло!

Мысль обнадёживала. Это значило, что его спасли. Зачем и отчего, правда, оставалось неясным, но Гарри не успел обдумать эти неуместные вопросы — ширма сложилась внутрь себя, и трое взрослых окружили кушетку.

— Он проснулся! — воскликнула мадам Помфри. — Как ты себя чувствуешь? А вы двое, шли бы вы отсюда, не тревожьте больного!