Но всегда идет вперед...

Время водит нас по кругу

Вдоль одних и тех же стен.

Озираясь друг на друга,

Мы все ищем перемен,

В схемах целей и проблем.

Время... странная субстанция. Философские течения и религии всего мира всегда пытались его объяснить. С переменным успехом. Но так и не сумели. Не сумела пока нормально объяснить природу Времени и современная физика. Текучее и незыблемое... Неощутимое и повсеместное... Невесомое и тяжелое... Нематериальное и самое дорогое... Бесконечное и, тем не менее, кончается... резко, горько и очень не вовремя!..

Сколько раз он смотрел на песочные часы на этой полке? Сколько раз вертел их в руках? Очень много. И всегда это были простые песочные часы — два стеклянных резервуара в деревянной подставке. А теперь они похожи на секундомер... Таймер... привычной жизни.

Сидит на скамье, обливаясь потом, пока Бизон традиционно флиртует с очередной симпатичной девушкой-врачом из приглашенного для планового медосмотра персонала. Дергается и нервничает. Страх… Даже бойцу спецназа бывает страшно. И ему страшно. Снова. Из раза в раз — после второго ранения. А тут допуск к барокамере — основной тест для водолаза-глубоководника. Для подводного диверсанта...

Багира замечает — не может не заметить. Спрашивает, в чем дело. И он почти прямо говорит, демонстрируя скрещенные пальцы… Легче ни коим образом не становится — наоборот, только подругу еще заводит своей нервозностью. А когда Тарасов с очередной шуткой проходит мимо, со скамьи едва удается подняться — ноги ватные...

Старается храбриться, но его показатели не нравятся врачу — она откровенно это высказывает. Друзья за аркой нервничают уже вдвоем — ему их видно. Рита берет в руки те самые часы, чтобы хоть чем-то себя занять, и вертит их. А девушка, услышав в вопросе выраженную обреченность, поднимает на него глаза и замолкает. Несмотря на всю свою молодость, она уже повидала достаточно бойцов и офицеров — понимает, что значит для них слово «комиссовать». Сомневается. Но жалеет его — откровенно жалеет, а потому допускает. Для того, чтобы сказать однозначное «нет», опыта-то девушке как раз и не хватает.

Рита облегченно выдыхает и ставит часы на подоконник. Но... проходит каких-то полчаса все того же странного и неизмеримого времени, чтобы понять, что жалость была явно лишней. Как бы не радовался он в первый миг, по истечению тридцати минут становится ясно, что не стоило эту жалость вызывать...

Привычная и знакомая до мелочей барокамера… Как давно он в ней не был. А сейчас вновь — как в старом «Тайфуне» — сидят втроем на этой скамье. Справа от него — Бизон, слева — Багира. Слов лаборанта Петьки не слышно при закрытых люках, но Серега и так прекрасно знает, что там поворачиваются рычаги, ставятся все те же песочные часы на пульте установки, и стометровый рубеж пройден. Батя, как руководитель, наблюдает за процессом и дает отмашку. Сердце екает, но он по накатанной схеме пытается отогнать от себя панику. Будто это не с ним. Слегка мутит — больше даже от собственной глупости. Бизон рядом спокойно-безразличный. Багира — тоже. Сначала.

— Декомпрессия сто пятьдесят метров, — можно прочесть по губам Петьки.

И это приговор. Сознание удерживается, но остальное воле неподвластно — из носа начинает течь. Он пытается вытереть. На пальцах кровь.

— Рит, — в голосе друга неявный вопрос: он увидел, но не знает, стоит ли реагировать.

— Черт!.. — с отчаянием почти шепчет Багира.

— Давай! — Бизон понимает без лишних объяснений: помогает удерживать его, пока она стучит в иллюминатор.

Мигает сигнальная лампа, падает давление… Ритка фиксирует ему голову, потому что он инстинктивно пытается ее закинуть. А этого нельзя делать… И уговаривает держаться.

— Сейчас будет легче!.. — обещает она. — Все…

Сознание плывет… и накрывает тьма. Цельная, леденящая, как недоступные более глубины… Не стоило сюда возвращаться.

В себя он приходит на кушетке все там же — в медчасти. Прошло всего-навсего двадцать минут, а кажется… что это было вчера. Вчера и не с ним. Здесь все — и Батя, и Бизон с Ритой, и девушка-врач, что стыдливо прячет глаза от своего непосредственного начальника. Именно он — Валентин Иванович — с ним сейчас и возится.

Друзья толкутся чуть в отдалении — не желают бросать. Они — его семья, он — часть их семьи… и их жизни. Русалка шепчет Бизону свои мысли еще до того, как говорит врач — не зря имеет незаконченную кандидатскую по экстремальной медицине. Но затем нервный командир их выгоняет. Ему заметно не по себе — никогда раньше, видимо, не приходилось списывать бойца. Терять в бою — да, отправлять в другое подразделение — да, на длительное лечение с надеждой на возвращение — да, но вот просто… увольнять?.. На гражданке это называется так? Увольнять?.. Нет, не приходилось. Все когда-то бывает впервые.

— Ну, что скажете, доктор? — спрашивает Булатов, поправляя воротник.

— Я свое заключение дал, вам решать. Всего хорошего, — Валентин Иванович уходит, оставляя их наедине.

Нервно дыша, командир ходит по зальчику — убеждается, что ребята точно не стоят за аркой. И садится на кушетку рядом.

— Ну, что молчишь, Бать? — слова даются тяжело.

— А что тут говорить?! — непобедимый Булатов расстроен, и это очевидно. — Сам все прекрасно понимаешь...

Не сказал прямо — не смог. Ведь связывает их всех не просто служба... Пока не смог, но это, опять же, вопрос времени! Командир не имеет права рисковать ради личных привязанностей. А ослабленное здоровье одной из опор — угроза и для дела, и для отряда. Да, он понимает. Все прекрасно понимает!.. Но не хочет принимать...

Из напряженного молчания выдергивает звонок мобильника — Булатова требует к себе адмирал. Пробормотав невнятное «приходи в себя, потом поговорим», Батя исчезает. Приходить в себя особо не нужно — чисто физически с ним все в порядке. Просто... лимит погружений, видимо, исчерпан. С такой реакцией организма он не сможет больше работать наравне с друзьями без риска провалить задание или ненамеренно подставить под угрозу безопасность отряда. И, несмотря даже на то, что кадры такой квалификации (свой уровень он оценивает трезво) готовить долго и сложно, впереди сейчас маячат лишь перспективы мира, который называют «гражданским»…

Все рассчитаны движения,

Все продуманы слова.

Жизнь — как смотр поражений

И борьба за пьедестал.

Но того ли ты желал?

Толку лежать нет никакого — потолок над этой кушеткой и так знаком до мелочей. Лечить нужно не тело... лечить нужно душу. А ее не лечат никакие врачи. Даже военные. Тем более, военные. Душу теперь придется латать... самому. В одиночку.

По сути отпущенный сегодня восвояси, он идет в раздевалку. Уж лучше пошататься по городу, чем бессмысленно отлеживать бока и смотреть на коридор барокамеры, где сегодня случился полный крах его прежней жизни.

Ребята, наверное, уже в спортзале. А может, и вовсе к заданию готовятся... От этой мысли больно — гораздо больнее, чем от нагрузки давления. Сердце жмет. И оттого сюрприз в раздевалке оказывается еще более неожиданным! Бизон и Багира здесь — оба в гражданской одежде, о чем-то негромко спорят. И тут же замолкают, когда видят... нет, не видят, а чувствуют его! Заранее — до того, как он показывается на глаза. Синхронно делают шаг навстречу, смотрят. Ждут, пока он сам заговорит. Молчание Бати в медчасти открывается с новой стороны!.. Да что тут скажешь-то?!

— Ну... — Серега кривится, почти слово в слово повторяя фразу командира: — вы ж сами все понимаете, ребят...

Бизон сочувствует молча — одним только взглядом, хотя Серега знает, как ему хочется пошутить для разрядки. И если Ритка в большей степени все же жалеет — их добрая, отзывчивая Русалка не может иначе!.. То Боря... он понимает. Сам когда-то прошел через нечто подобное со своей клаустрофобией. С той лишь разницей, что его проблема разрешилась положительно. Сейчас... иная ситуация. Хорошо хоть не инвалид...

— Окончательно? — из бесполезных раздумий выдергивает все-таки Рита.

Она нервничает — крепко сжимает пальцами его плечо, порывается обнять. За то, что завел ее перед барокамерой своим беспокойством, становится как-то... стыдно.

— Батя прямо не сказал, — поясняет он. — Не переживай, Ритуль!..

— Так может все еще обойдется! — улыбается Бизон. — Чего раньше времени сдаваться-то?!

Его оптимизм сияет в полумраке раздевалки как маленькое солнце. И какая-то надежда, им зажженная, реально ненадолго вспыхивает. Ненадолго, потому что здравый смысл ее гасит. Говорит, что для их работы жалость к себе — непозволительная роскошь. Знал же, что так будет. Надеялся, что пронесет — тянул время. И время послушно тянулось в силу своей природы. До определенного предела. Но конечна даже бесконечно большая Вселенная!.. Вот и предел... маячит впереди. Обидно. Чисто по-человечески обидно. Но этого показывать друзьям не хочется. Ведь сами же когда-то такой путь в жизни выбрали. Никто не мешал выбрать иной. Поймав себя на этой мысли, Серега через силу улыбается.

— Может, и обойдется. Мы... — «мы» вырывается привычно, хотя разум уже начинает рассматривать отряд отдельно, — на сегодня свободны? Или только я?

— Мы, — подтверждает Рита, кинув взгляд на Бизона.

Только тогда Серега вдруг осознает, что обоим все ясно без подробностей и откровений. И смысла что-то дальше из себя строить перед своими нет. Зачем? На то они и свои, чтобы знать тебя лучше всех!.. Шататься по городу в одиночестве уже не тянет…

— Может, тогда где-нибудь прошвырнемся? Неохота домой!

В этот раз под понятие «где-нибудь» попадает набережная Лейтенанта Шмидта. Предложение, как обычно, Багиры. Им, как обычно, — все равно. Лишь бы компания была хорошая. А они друг другу — лучшая компания по определению. Ну, и Бизону еще важно, чтобы какая-нибудь харчевня по пути шествия попалась. Проблему удается решить в летней кафешке неподалеку от ВМА: там помимо обеда и пива Тарасова вдобавок накрывает ностальгия. Он долго и красочно вспоминает разные веселые моменты своей учебы. Рита смеется и подкладывает, Серега — тоже. Хотя и не так весело. Понятно, что друзья намерено выбрали для разговора нейтральную тему. Никто не желает вспоминать утро. И барокамеру… Оба просто рады, что он не замкнулся из-за всего уже произошедшего и того, что еще впереди. Не зря ж они друг друга «братом» и «сестрой» называют — обмениваются не только взглядами, но и мыслями!.. И фразы друг за другом заканчивают...

На серой ряби Невы пляшут солнечные лучи. Сегодня прохладно — несмотря на бурную зелень, май есть май, даже если он подходит к концу. Шлепают о плиты набережной волны, ревут проходящие мимо моторки, разговаривают за соседними столиками люди… Каждый о своем. Большинство из них вообще не задумывается о том, что происходит вокруг — с другими людьми. Лишь самые близкие… и то не всегда. Хочется сказать ребятам спасибо за поддержку. И не нарваться при этом на жалость — ее и так многовато. Особенно собственной. Но… шутки из попытки угостить не получается — обреченность в голосе у самого вызывает тошноту. Как бы друзья не старались, а под душевную болтовню Бизона, тем не менее, вспоминается вовсе не собственная учеба, а отряд, в который так хотелось вернуться. Совместные посиделки, прогулки, служба...