Вечность заканчивается

— Но вы предложили их и колеснику!(1)

— Колеснику?.. А, да!

Колесник нашел его сам — над темным омутом.

Лучащийся самодовольством даже на запах — омерзительный даже неживому сгустку червоточин без носа — колесник старательно, будто обращался к глухому, проговорил:

— Я слышал, будто бы старшая планета — о которой вам, конечно, известно — располагает кое-чем, что она хотела бы продать. Из достоверных источников я знаю, что вы обладаете информацией об этой сделке. Так какова же цена этого движимого имущества?

Баньши не оторвал взгляда от омута. Он чувствовал и личинок, копошащихся в прозрачном желудке, и скрип нервно перекатывающихся колёс. Жалкое, злобное, ничтожное существо... Не Посланник, не Поселенец, не Разум — созданный рабом, домашним скотом, но взбунтовавшийся и возомнивший себя господином.

— Какова цена этого движимого имущества?

— Артефакт.

Рабу не получить эти знания, даже если он соберет все ключи. Отчего же не сказать — и не позлорадствовать над чужой неудачей.

— А что такое Артефакт?

Баньши промолчал и нырнул в омут. Колесник был ему больше неинтересен. Как неинтересно было и "драная тряпка", полетевшее вслед.

А потом Хрустальная Планета известила о необходимости назвать цену знаний некоему Максвеллу.

Может быть, он не зря рассказал кое-что колеснику.

Но, конечно, рассказал бы и Максвеллу... Если бы тот его нашел.

* * *

— И конечно, ты как раз собирался это сделать.

— Да, — сказал баньши, — я как раз собирался это сделать. И вот теперь сделал. Вопрос исчерпан.

Последнее поручение, данное Великим разумом Посланнику номер пять тысяч двести тридцать пять, выполнено.

— Ты можешь сказать мне еще одно. Что такое Артефакт?

День клонился к закату. Баньши погрузился в молчание. Рядом с исчезающим баньши сидел ненавистный человек, которому хватило совести притвориться, что он пришел проводить, а не выведывать — и все-таки предлагавший остановиться и поберечь силы, ничего не рассказывать. Ненавистный тем более, что будто бы не замечал пропасти между ними: побежденным и победившим, стариком и юнцом, мудростью и глупостью, нежитью, безжалостным пространством-временем, и живым разумом. И все-таки он сидел рядом. Он заслужил правду.

— Этого я не могу сказать.

— Не можешь или не хочешь?

"Могу, но не должен. Но моя планета хотела бы этого".

— Не можешь или не хочешь?

— Не хочу, — сказал баньши.

Человеку нужен Артефакт, но заслужил он не его, а правду. Даже если эта правда — что даже пространство и время все-таки достаточно живо, чтобы ненавидеть его — человечество — всем своим существом. И достаточно великодушно, чтобы не увидеть, как сократившаяся на одну правду пропасть разверзнется под человеком в другом месте.

Туман снова стал мягче тополиного пуха.

"Пора", — отстраненно подумал баньши. И рассмеялся — скрипом терновой ветки.

— И ты сообщил колеснику про меня!.. — но гневную речь уже некому было слушать. Не было рядом "предателя человечества", не обещавшего ничего человечеству — только старой груде хрусталя, кварца и металла. Печально шелестел старыми ветвями терновник, и лишь рассеявшийся поутру туман еще недолго помнил, как человек сидел рядом не с исчезающим — с умирающим баньши. Туман — и разозленное, напуганное человеческое сердце.

Разозленное человеческое сердце — и умирающая планета.