Вечность заканчивается

Хрустальная планета, как ее потом назовет Питер Максвелл, никогда не предназначалась для жизни. Камень и металл — вот и вся планета. И неуемная, упрямая мощь разума, не запертого в рамки нейронных связей, а потерявшего самого себя в недрах планеты.

Захваченная когда-то гравитацией безымянной нейтронной звезды, планета просто вдруг осознала себя. У нее наверняка было прошлое — какой-нибудь обычной блуждающей планеты, бесцельно слоняющейся по космосу. Но у разума планеты прошлого не было.

Сама планета оказалась разуму неинтересной: руды, минералы, минералы, руды, руды...

Как и всякий великий разум, этот — больше всего хотел познать не планету, а себя. И, как всякий разум, понимал, что невозможно познать себя, не сравнив с другими. А как сравнить себя с другими пленнику гигантской кварцевой тюрьмы?

Силой странной, непознанной мысли над Хрустальной планетой взвились темными тенями сгустки, сети триллионов червоточин — чтобы разлететься во все стороны и заселить Вселенную.

* * *

Над неглубоким оврагом висел голубой туман, мягкий и тихий, ласковый и смешливый, совсем не такой, какой должна быть дымка забытья. Зацепившийся за терновник баньши не сразу оторвал усталый взгляд — не глаза, ведь баньши видят без глаз — от этого тумана, шекочущего невысокие холмы, даже тогда, когда совсем рядом послышались торопливые шаги. Шаги замерли. Легонько охнула придавленная трава. Будто бы издалека потянулась нить тепла. Не отворачиваясь от тумана, баньши беспокойно потянулся к пришедшему: только его здесь не хватало!

— Ты баньши? — спросил пришедший.

Баньши раздраженно цыкнул бы, но у него не было ни зубов, ни губ, ни языка, чтобы цыкать, как люди.

"Меня так назвали твои сородичи, но это не мое имя. Я пространство и время. Я... Посланник номер пять тысяч двести тридцать пять, инженер три тысячи восемьдесят шесть..."

— Если ты хочешь говорить со мной, ты опоздал.

— Я пришел не говорить. Я пришел сидеть с тобой.

— Тогда садись. Это будет недолго.

Туман медленно наливался синевой, когда-то давшей жизнь Планете номер восемьсот четыре.

Планета номер восемьсот четыре, синяя планета, отличалась от других планет, встреченных Посланниками, жидкой водой. Деятельная, беспокойная, вода никак не находила себе места и все искала, куда податься. Эти-то бесплодные поиски и вдохновили Великий разум — ведь именно вечным стремлением к неведомо чему он и вода и были похожи, а без сравнения с другими сложно познать себя.

И работа закипела. Пробы, анализы, наблюдения — Великий разум, еле сдерживая нетерпение, придумывал все новые и новые способы познания, а его верные Посланники превращались в ученых и даже инженеров. Но прежде всего — всегда были связистами, искривителями времени и пространства.

А потом случилось Открытие — в воде нашли крошечные сгустки деятельной материи. Чем больше времени проходило, тем разнообразнее появлялись формы этой материи, тем деятельнее она становилась. После воды пришло время суши, воздуха...

Материя эта жаждой деятельности походила на Посланников, на Великий разум, но сама форма давала ей то, что потом люди назвали Жизнью — ощущения. А еще эта материя была сама себе на уме и будто бы была глуха к голосу Синей планеты. Великому разуму стало любопытно.

Именно Посланники помогли добраться на Планету номер восемьсот четыре Поселенцам — запрограммированной материи, существам, созданным Великим разумом по образу и подобию тех, что зародились в воде. Все еще не живым — Великий разум так и не постиг тогда, что такое жизнь, — но имеющим форму. Форму — и самостоятельность. Голос Хрустальной планеты был им почти неслышен.

Эксперимент вошел в новую фазу. Поселенцы — потом люди назвали их гоблинами, феями, троллями — стали осваивать планету.

Вода оказалась мокрой — или иногда еще жесткой и холодной. Жидкость, омывающая ядро планеты, — горячей. Снег — мягким. Коренные жители Синей планеты — вкусными и не очень.

Поселенцы гибли десятками — один проглотил то, что не стоило бы, второй провалился сквозь тонкую пленку, застелившую воду, третий сгорел заживо... Время и пространство трещали от нескончаемых сообщений Посланников: нужно улучшить этот механизм выживания, оптимизировать вон тот...

Первым чувством, которому Посланники научились у Поселенцев и которое узнала потом уже от Посланников Хрустальная планета, стала гордость — когда новосозданный мир перестал соскальзывать на грань гибели каждый раз, стоило Посланникам отвернуться.

Вторым чувством стало разочарование — Великий Разум с каждым столетием шептал все тише, а между Посланниками и Поселенцами ширилась пропасть.

Поселенцы были рабочими. Посланники были инженерами.

Поселенцы слишком многим были обязаны Посланникам, а Посланники слишком хорошо это знали.

* * *

Баньши попробовал вернуть рассыпающееся пылью внимание туману, но оно все ускользало обратно, к неровному теплу сидевшего рядом человека — последнего, кого он хотел бы видеть в свой последний день. Однако ведь он сидел здесь...

— Другие не пришли, — сказал баньши. — Сначала я думал, что они все-таки придут. На мгновение я поверил, что они могут забыть и прийти. Теперь среди нас не должно быть различий. Мы едины в том, что потерпели поражение и низведены на один уровень. Но старые условности еще живы. Древние обычаи еще сохраняют силу.

— Мы можем пресечь это прямо сейчас, — Посланник номер триста десять устало повел почти бесформенными плечами, сгустки мрака беспокойно зашевелились. Посланники, сети червоточин, поначалу пытались подражать созданиям материи, но все хуже успевали за изменениями мира и его разнообразием, так что вскоре бросили эту затею.

— Мы не можем, — прошелестел Посланник номер пять тысяч двести тридцать пять. — Мы не хотим.

Синяя планета была слишком хороша и перспективна, чтобы на ней не появился свой собственный разум, а планете со своим разумом не нужен чужой.

Древним обычаем была не только пропасть между инженерами и рабочими, Посланниками и Поселенцами. Древним обычаем была и работа. Посланники были только связистами. И когда на Синей планете появились приматы — они не стали вмешиваться. Великий разум не позволил — и их верность ему:

— Существует древний закон; разум слишком редок во вселенной, чтобы кто-нибудь имел право становиться на пути его развития. Нет ничего драгоценней — и когда мы с большой неохотой отступили с его дороги, мы признали этим всю его драгоценность.

* * *

— Ты говоришь, что пришел сидеть со мной. Почему ты так поступил?

— Я работал с твоим народом. И принимаю близко к сердцу все, что его касается.

Баньши подавил жалобный вздох — то есть всхлип осеннего ветра, ведь баньши не дышат так, как люди.

— Ты Максвелл. Я слышал про тебя.

Тот самый Максвелл, которому он должен открыть то, что предпочел бы скрыть. Тот самый Максвелл, что считал себя другом Жителей Холмов, будто бы возможна дружба между победившим и побежденным, между зеленым юнцом и столетним стариком. Она была невозможна даже между Жителями Холмов... Но таким был порядок вещей — в который совсем не вписывался Максвелл, спрашивающий:

— Как ты себя чувствуешь? Могу ли я чем-нибудь тебе помочь? Может быть, ты чего-нибудь хочешь?

— У меня больше нет ни желаний, ни потребностей. Я почти ничего не чувствую. В том-то и дело, что я ничего не чувствую. Мы умираем не так, как вы.

"Мы не живые. Мы не умираем. Мы исчезаем".

* * *

Исчезал и Великий Разум. Чем больше он узнавал, тем меньше он хотел узнавать: все бесплоднее казалось желание познать себя — а миллионы и миллионы лет поисков искореняли даже желание существовать. Когда на Синей планете появился человек — уже некуда было уходить. Хрустальная планета медленно умирала.

Человек лихим движением перечерчивал сушу и море, давал имена тем, кто никогда бы их у него не попросил. Выходил за рамки круговорота жизни и смерти и выводил из него тех, кого хотел.

Разум был бесценен. И Посланники молча смотрели, как рушится построенный, спроектированный ими мир. Человек не знал и не хотел знать об инженерах-связистах с Хрустальной планеты.

Поселенцы боролись за выживание и стали героями страшных сказок и героических легенд. Посланники наблюдали. Они уже знали, что их время истекло, — потому и существовали дальше. Тихо. Бесцельно. Ненавидя. И восхищаясь.

Впрочем, время Посланника номер пять тысяч двести тридцать пять истекло неожиданно и страшно: его ждало не угасание. Связи червоточин, на заре времен создавшие из него бестелесный разум, разорвались при испытании людьми ядерного оружия.

А в следующее мгновение рядом снова рычали динозавры и ломали друг другу челюсти тролли. Внутри гудел все еще сильный и звучный голос Хрустальной планеты. До рождения первого человека оставались миллионы лет — только вот два человека стояли прямо перед Посланником и яростно спорили, как лучше заманить троллей в железную машину неясного предназначения. На груди блестели значки.

— Эй, смотри-ка! — вдруг выпалил один из них. — Живое драное полотенце!

— Институт Времени, — не растерялся второй. — Сейчас мы все объясним...

"Спасением" люди называли резервацию. Тихий угол, где жалкие остатки Обитателей Холмов — Посланников и Поселенцев — баньши, гоблинов, фей, троллей — могли мирно доживать свой век. Но век Посланника номер пять тысяч двести тридцать пять был бы уже недолог — его один раз уже разорвало. А он и так слишком устал от этой нежизни, чтобы пробовать еще раз.

Но он не хотел исчезать, пока голос Хрустальной планеты не умолк насовсем. Умирающей планете еще мог потребоваться связист. И он принял все объяснения, коротко согласился вернуться в странное будущее, в котором люди путешествовали во времени так же легко, как между соседними домами, — но не забыл ни "драное полотенце", ни имя "баньши" — вестника смерти, — которое люди щедро дали ему и всем ему подобным. Будто нужно было имя существу — даже не живому — заставшему еще саму юность планеты. Будто времени и пространству нужно было имя от зеленых мальчишек, решивших, что могут перестроить мир под себя.

Не забыл он и треска разрывающихся связей. Не должен был помнить — но что игры со временем сделают самому времени?

Он не забыл. А Хрустальная планета, конечно, помнила тоже — но связистов осталось всего трое.

Посланнику номер пять тысяч двести тридцать пять дали последнее поручение. Назвать некоему Питеру Максвеллу — человеку — цену знаний, собранных Хрустальной планетой. Ей они больше не пригодятся.

* * *

— Вы должны ненавидеть нас, людей.

Баньши насмешливо фыркнул бы — но ему уже было совершенно не смешно. Да и фыркать он не умел так, как люди.

"Да как бы ты жил дальше, человек, если бы знал, что даже время против тебя? Или что ему вообще нет до тебя дела?"

— Одно время мы вас и ненавидели. Вероятно, следы этого сохраняются и теперь. Со временем ненависть перегорает. И только тлеет, хотя и не исчезает. А может быть, ненавидя, мы немного гордились вами. Иначе почему старшая планета предложила вам свои знания?