Волшебники-магглы

Абхей знает, почему. Видит по тоске в глазах, по устало склоненной шее.

Пока Абхей будет жив, Вазант останется с ним. В голову мальчишке с детства крепко-накрепко вбито: о стариках нужно заботиться. Старикам нельзя умирать в одиночестве.

Вот только Вазант боится Абхея. Боится, что как свои молодые годы Абхей потратил на камень бессмертия, так и его, Вазанта, юность потратит на бесплодные поиски и вечные странствия.

Именно поэтому Абхей так радуется, когда серый порошок, смешиваясь с куркумой, будто оживает. Шепчет что-то ночному небу.

— Открой рот, Вазант, — приказывает Абхей.

Вазант молча поднимается с места и подходит к Абхею. Шумно сглатывает. Миска ударяется о стиснутые зубы.

— Вазант, — прикрикивает в нетерпении Абхей. Вазант моргает и подчиняется.

Сначала ничего не происходит. А потом Вазант замирает и тихо-тихо шепчет:

— Я слышу песню сверчка.

Ахбей смеется. Получилось!

— А теперь, Вазант, обернись кем хочешь.

Вазант нерешительно вскидывает руки — и вот вместо него на Абхея смотрит белый лебедь. Утыкается широким клювом в старческую ладонь — обещает вернуться — и взлетает. Из темного неба, будто звезды, звенит смех — такой счастливый, какого небо еще и не слышало.

Вазант возвращается лишь на рассвете. Громко хлопает крыльями и будит Абхея.

— Вазант, — улыбается Абхей. — Налетался уже? Оборачивайся тогда человеком!

Лебедь взмахивает крыльями. Еще раз. И еще. Ничего не получается.

— Теперь я помню, — лихорадочно шепчет художник, ища что-то в сумке. — Нашел! — восклицает он. В руке держит белый мелок. — В моем сне был лебедь.

— Грустно это, — вздыхает Луна, смотря, как под чуткой рукой расправляются белые крылья. — А что дальше с Вазантом станет-то?

— Не знаю, — рассеянно отзывается художник. — Я чувствую, что больше ничего, что мне снилось, в этой сказке нет.

А Луна чувствует, что совсем скоро художник уже и не вспомнит, что верил в сказки. Его глаза все более ясные.

Папа выходит из комнаты, как всегда, оставляя включенным свет. Луна покрепче сжимает одеяло и закрывает глаза.

Белый лебедь кружит над лесом. Больше нет звонкого смеха, даже улыбка не прячется в спутанных перьях. Только горестный крик.

Крик этот ловит чуткое ухо охотника. Безжалостная стрела прервет его.

Луна всхлипывает и сильно-сильно жмурится. Это ее сон!

Стрела рассыпается дождем. Лебедь улетает прочь. Когда-нибудь под кронами леса он встретит сову — то есть не сову, а заколдованную принцессу. И останется с ней. Когда-нибудь к ним присоединится калиф аист. Они подслушают злого волшебника, который уже успеет разагадать секрет волшебного порошка, и вместе произнесут заветное слово "мутабор". И снова обернется Вазант стройным юношей, и найдет Абхея, а Абхей оставит магию настоящим колдунам и уйдет на покой. И Вазант снова будет смеяться...

Жаль только, что если решаешь изменить сон — почти просыпаешься, картинка перестает быть такой яркой, а иногда и совсем пропадает. Но Луна верит сну и так.

Цветные пятна над омывающим меловую Индию морем скоро заполняются летающими змеями и шотландскими пикси — они прибыли в Индию с британским флотом королевы Елизаветы Первой.

Лицо художника светлеет день ото дня: его больше не мучают непонятные сны.

А потом Индию с английского асфальта смывает дождем.

Художник, рисуя на асфальте Лондонский Тауэр, улыбается Луне и чуть заметно машет рукой.

Художник больше не боится спать, и тревожный вихрь, заполненный ясными образами, уходит в память все дальше. Сказка про калифа аиста упрятана глубоко в шкаф. Спокойное сердце почти не помнит безумных снов о Вазанте и историй про анимагов.

Луна все еще видит в его глазах смеющуюся магию.

Луна машет в ответ и возвращает все внимание лужам. Сегодня на ней новые-старые кроссовки. Розовые. Чуть-чуть погрызенные мышонком — но синие ему понравились больше.

Через год Луна берет в руки свою волшебную палочку. Она почти не слышит, что говорит ей мистер Олливандер. Из липы ее палочка или из клена — магия наконец вырывается из ее ладоней и обхватывает жесткую древесину.

— Теперь я могу колдовать?

— Теперь ты можешь колдовать, — подтверждает мистер Олливандер и тепло улыбается Луне. А папа опускается перед ней на колени и громко шепчет:

— Только помни. Магия — она в твоих руках. Палочка лишь помогает задать магии нужное направление.

— Папа, а морщерогие кизляки — они тоже существуют?

— Конечно, существуют, — устало улыбается папа.

Конечно, морщерогие кизляки существуют, пусть каждый, кто верит в морщерогих кизляков, представляет их по-своему. И пусть в них верят только четверо — она, папа, тот художник и Гарри.

Луна знает, что морщерогий кизляк — сказка, придуманная папой, чтобы отвлечь ее после смерти матери. Но разве мог папа знать, что ничего и не выдумывает?

Папа начал выпускать "Придиру" ради Луны — когда понял, что она верит в морщерогих кизляков, но уже почти не верит, что в них верит он. А потом с морщерогими кизляками на страницах "Придиры" ужились мозгошмыги. А потом, взяв в руки закрученный рог, папа вдруг понял, что вот он — рог морщерогого кизляка. Никакого не взрывопотама.

Гарри в морщерогих кизляков почти не верит и прячет улыбку каждый раз, когда Луна о них заговаривает. Но он верит Луне. И благодарен морщерогому кизляку, что отвлек на себя всеобщее внимание тогда, много лет назад, когда ему нужно было побыть одному.

Во что верит тот художник и верит ли во что-то вообще — Луна не знает. В год, когда она поступила в Хогвартс, они с папой уехали из тех мест. Может, художник все еще разрисовывает серый асфальт...

Ее муж в морщерогих кизляков еще не верит. Серьезно кивает на каждое слово Луны, но с трудом прячет улыбку. Как сейчас.

Луна улыбается ему в ответ — открыто и счастливо.

Главное, что ее муж верит, что на свете нет ни магов, ни магглов. Волшебство есть в каждом, просто у кого-то оно рвется звездами из ладоней. А в ком-то просыпается глухой ночью.

Художник рисует на асфальте. Музыкант заставляет плакать деревянную скрипку. Ученый видит во сне свое величайшее открытие.

А морщерогий кизляк...

Морщерогий кизляк просто существует.