Горечь

— Не принимай близко к сердцу, Драко. Не думаешь ли ты, что я всерьез увлечен этой... девушкой? Подумай, министерство никогда не поверит в нашу лояльность нынешнему правительству без этого... шоу, — Люциус осторожно подбирал нужные слова, но попытки сгладить ситуацию лишь подлили масла в огонь.

— Будь это шоу, я не сказал бы тебе ни слова, отец, — свистящим шепотом произнес Драко и, подойдя к нему вплотную, в упор взглянул в серебристо-серые глаза. — Но в том-то все и дело, что это не шоу. Это — правда, которая, наконец, открылась. Теперь я знаю, почему ты так интересовался Грейнджер. А раз так, то почему бы тебе к ней не отправиться прямо сейчас? Бедняжка, наверное, вся извелась в ожидании.

Люциус внимательно посмотрел в искаженное лицо сына и, не сказав ни слова, развернулся и вышел из комнаты. Как оказалось, и из жизни Драко тоже. Во всяком случае, последующие дни это показали со всей беспристрастностью, на какую только способно время.

Отец не стал дожидаться, пока она закончит учебу, и это выразилось в том количестве подарков, которые он постоянно ей посылал. Девчонки с курса завистливо перешептывались у него за спиной, сообщая друг другу подробности и стоимость вещей, коими была набита, по их словам, ее комната в Хогвартсе. Каждые выходные Гермиона проводила в Хогсмиде с Люциусом. Они могли часами сидеть за чаем в "Трех метлах", обсуждая политику, или неторопливо прогуливались по старым узким улочкам. Если погода не располагала к прогулкам, они просто грелись у камина с кружкой глинтвейна и спорили о книгах, культуре или даже строили шутливые планы о захвате мирового господства. Даже слепой заметил бы, что старший Малфой ухаживает за ней. Она же, уважая его опыт (и возраст), прислушивалась к советам и соглашалась со многим из того, что он говорил. Драко иногда следил за ними, стараясь быть неузнанным, но все, что он видел, лишь усиливало привкус горечи: когда-то это место занимал он. А теперь ненавистная грязнокровка. Ему же не оставалось ничего, кроме воспоминаний о прежней беззаботной жизни и липкой, тягучей злобы.

— Как ты можешь быть такой слепой? — спросил презрительно, когда однажды теплым весенним вечером она появилась на пороге мэнора. — Ведь отец всего лишь использует тебя.

В полумраке прихожей он увидел, как Грейнджер весело блеснула зубами:

— Конечно. И что с того? Не вижу в этом ничего дурного.

Этот ответ Драко просто обескуражил. Она спокойно ушла, а он разозлился еще больше, потому что не нашел ничего, чем мог бы ей досадить.

И вот наступил день, когда она, сидя рядом с улыбающимся отцом и, не скрывая счастья в сияющих глазах, объявила, что вскоре ему придется делить отцовскую любовь с еще одним членом семьи. Он медленно повернул голову: разодетая, как всегда, в шелка и бархат, с легендарным обручальным кольцом Малфоев на пальце Грейнджер вела себя так, словно весь мир принадлежал ей, а она принадлежала этому древнему, чистокровному дому. Драко смотрел в смеющееся лицо, и ему стало казаться, что он участвует в какой-то комедии абсурда. Абсолютно спокоен внешне, но на виске мелко-мелко забилась голубая жилка. Чтобы взорваться, достаточно было малой искры. И это произошло.

— Ну же, Драко, улыбнись, — потребовал от него Люциус с радостью, какой он давно у него не видел, — ведь у тебя скоро будет брат или сестра. Видишь, какое у нас счастье!

Пять лет. Пять горьких лет, что он прожил, наблюдая за их отношениями, внезапно вскрылись, как созревший гнойник, и его прорвало:

— Счастье? — тихо спросил Драко, чувствуя, как колотится в горле сердце, — С какой стати я должен быть счастлив? Только потому, что вы дадите миру еще одного ребенка? Просто замечательно! Из тебя прекрасный воспитатель, отец! Как же просто у тебя получается: если я не оправдал твоих ожиданий, почему бы не попробовать еще раз? И я должен быть счастлив от того, что мне нашли замену? Знаешь, я не вижу ни одной сраной причины быть счастливым только потому, что твоя лохматая грязнокровка ждет ребенка!

Глаза Люциуса потемнели от гнева. Но не успел он вымолвить ни слова, как Гермиона сделала ему предостерегающий жест и заговорила сама:

— Ты не прав. Это не враг, Драко. Это — ребенок. Кто бы это ни был, он или она никогда не займет твое место. Сколько еще раз я должна повторить, что отец любит тебя, прежде чем ты, наконец, поверишь в это?

Грейнджер подошла ближе, и теперь он смог увидеть на ее обычно спокойном лице отражение своей неприязни:

— Ты получил все, что хотел, за исключением, разве что, бесконечных комплиментов, и все еще недоволен? Нет, серьезно, чего еще ты мог ожидать от отца? Ты так кичишься чистой кровью, но поступаешь хуже некоторых, как ты выражаешься, грязнокровок. Вспомни, каким Люциус был прежде: фанатичным мерзавцем, с непомерно раздутым эго, ищущим только своей выгоды. А каким он стал сейчас? Если бы ты хоть немного замечал то, что происходит рядом, то увидел, насколько он изменился. Понял бы, как он переживает из-за того, что ты не даешь ему возможности гордиться тобой. А это действительно так — ты сам не позволяешь ему этого сделать. Бродишь целыми днями вокруг мэнора, как дикий зверь, упиваясь своими страданиями и отстраняясь от всех, вместо того, чтобы заняться действительно полезным делом. Тебе не кажется, что пора бы уже стать взрослым, Драко?

Гермиона покачала головой и неожиданно (как тогда, когда на третьем курсе ударила его) резко бросила:

— Стань уже, наконец, мужчиной. Стань человеком. И не перекладывай свои комплексы на ребенка, который еще даже не родился.

Краска бросилась Драко в лицо. Злость, боль, отчаяние — все смешалось в безумном калейдоскопе. Задыхаясь от обиды и ярости, он взглянул на отца, совсем как в детстве, ожидая от него поддержки. Люциус, с совершенно непроницаемым выражением лица смотрел на него. Сквозь него. Драко вздрогнул, осознав, что сейчас разрушил все то оставшееся, что связывало его с отцом. И единственное, что он мог сейчас сделать, это уйти. Достойно. Как и подобает истинному Малфою: расправил плечи, вздернул подбородок и, не произнеся ни слова, вышел из зала.

* * *

Много позже, сидя в "Дырявом котле" и методично накачиваясь огневиски, он снова и снова мысленно возвращался к этому разговору. Странное дело — чем больше он пил, тем яснее сознавал, что Грейнджер ("Малфой!" — кисло поморщился Драко) по сути права. Умница из умниц и сейчас обошла его по всем статьям. Нетвердой рукой он снова плеснул себе изрядную порцию крепкого напитка, как вдруг взгляд его упал на одного из посетителей бара: прямо напротив него, за таким же маленьким столиком, сидел старик. Довольно неопрятного вида, в старой, видавшей виды мантии. Судя по практически пустой бутылке, сидел, похоже, давно. Дым из пеньковой трубки сизым облаком заволакивал лицо, так, что черт его было не разобрать. Но глаза, пронзительные и удивительно яркие, казалось, смотрели прямо в душу. Заметив, что Драко пристально наблюдает за ним, тот усмехнулся, вытянул в его сторону узловатый, как древесный корешок, палец и размеренно проговорил:

— Нельзя. Ненавидеть. Невиновных.

После чего сделал очередную затяжку и снова уткнулся в свой стакан.

Драко вздрогнул. Неудивительно: это всегда случается, когда правда обрушивается тебе на голову. Хотел было подойти к незнакомцу, расспросить, что тот имел ввиду, но его отвлекла официантка, подошедшая за расчетом. Когда же Малфой снова взглянул туда, где сидел странный посетитель, того и след простыл. Лишь над опустевшим столиком медленно таяло дымное облако.

Драко закрыл лицо руками и тяжело вздохнул: ему было... стыдно. Пожалуй, впервые в жизни. Никогда прежде этого чувства он не испытывал — "Sanctimonia vincet semper", и этим все сказано... Но сейчас, словно накопившись за все годы, стыд захлестнул его с головой и он понял, что натворил. Хмель разом выветрился, как не бывало, и Драко всерьез задумался. О возвращении домой не могло быть и речи (новое, пока еще незнакомое для него ощущение разъедало почище привычной горечи). Единственное, что оставалось — начать с чистого листа. Пусть не всю жизнь, но ту ее часть, что виднелась впереди мутным расплывчатым пятном.

* * *

Квартира, что он снял в Косом переулке, была хоть и не большой, но довольно уютной. И, что немаловажно, светлой, ничем не напоминающей о древних сводах Малфой-мэнора. Поначалу он решил, что самым лучшим для него выходом было бы исчезнуть из виду всего магического общества, но скоро понял, что жизнь отшельника может и хороша, но только не для него. Уединение было не тем, чего он по-настоящему хотел. Именно это обстоятельство, да еще слова Гермионы, которые безумным рефреном засели в мозгу, и побудили Драко на поиски работы.

Громкое имя, исключительные знания и блестящий ум в конце концов принесли свои плоды, и вскоре он устроился помощником аптекаря в "Слизень и Джиггер" (у Малпеппера, насколько он помнил, царили такие запахи, что деликатный аристократический нос господина Малфоя-младшего запросил бы пощады ровно через полторы минуты от начала визита; именно поэтому обладатель столь чувствительного обоняния и отправился пытать счастья к мистеру Джиггеру). Драко всегда был хорош в зельях. Крестный крестным, но способности к зельеварению у него определенно имелись и были весьма незаурядными. Во всяком случае, прошло совсем немного времени, когда хозяин, добродушный толстяк, начал доверять своему новому подручному даже самые сложные составы. Аптека, и так не бедствующая, стала процветать еще больше, принося немалый доход владельцу, и, как следствие, самому Драко.

С раннего утра и до позднего вечера он толок, резал и смешивал ингредиенты. И, черт возьми, ему это нравилось! Нравилось приходить домой уставшим до одури, вытягивать длинные ноги перед огнем и, чувствуя, как постепенно спадает напряжение рабочего дня, с наслаждением, глоток за глотком пить терпкий душистый чай. Теперь каждый день и каждый час его жизни был занят, и он находил в этом ни с чем не соизмеримое удовольствие. И, что самое невероятное, чем больше он работал, тем меньше для него значила отцовская гордость. Теперь, по прошествии нескольких месяцев, Драко в полной мере понимал, насколько нелепо выглядели его детские обиды и подростковые притязания.

Так прошла зима. И вот, теплым весенним вечером, когда солнце еще только начало клониться к закату, он с легким сердцем переступил порог родного дома. Повод был. Самый что ни на есть торжественный: не далее как неделю назад родилась его единокровная сестра. Прослезившийся при виде молодого хозяина домовик замирающим от волнения голосом поведал ему, что "госпожа спит, а мастер Люциус в детской". Драко шел за ним по коридору, и, сказать по правде, тоже немного нервничал: как здесь отнесутся к его неожиданному появлению? Но, увидев в распахнутую дверь склонившего над колыбелью отца, остановился, и в одно мгновение все мысли разом вылетели из головы — еще никогда раньше он не видел, чтобы Люциус смотрел на кого-то с такой нежностью и любовью. Освещенные закатным светом, обычно резкие черты отца приобрели непривычную для его сына мягкость. Казалось, он помолодел на добрый десяток лет.