Тревога пахнет апельсином и дождем

Она пожимает плечами и неловко пытается освободиться от его объятий.

— Пожалуйста… Феликс, оставь меня одну!

Силы сопротивляться закончились.

Она бьется в беззвучных рыданиях, уткнувшись в колени мужа. Он осторожно гладит ее по спине.

— Я во всем виновата, только я… — повторяет Пепа.

Ей не хватает воздуха для слов, она начинает кашлять.

— Пойдем домой, — он обнимает ее за плечи.

Она опирается на руки, пытается встать.

Но земля слишком мокрая, руки скользят и не позволяют подняться.

— Нет…! Я… — ее вырвало.

Феликс осторожно перекидывает ее руку через свое плечо и поднимает жену на руки. Хватит. Они идут домой. И все будет хорошо.

— Погода сегодня не очень, да? — он ободряюще улыбается. — Это ничего, бывает.

Пепа устало улыбается в ответ и закрывает глаза.

Дождь кажется уже не таким сильным.

* * *

На небе еще видны свинцовые тучи, опустошенные от дождя, уставшие. Они неподвижно висят над Энканто и хранят в воздухе запах дождя.

Ветер приносит в комнату вечерний воздух. Все еще холодный, но уже спокойный и приятный.

— Я переборщила, — Пепа смотрит в глаза мужа.

В ее глазах, огромных и напоминающих о летней траве — всё.

Боль, раскаянье, вина, извинения и стыд.

— Да, немного, — Феликс убирает ей прядь волос за ухо. — Совсем чуть-чуть.

Ее волосы никогда не лежат спокойно. Напоминают лучи солнца, разбросанные во все стороны, как на детских рисунках. Такое солнце когда-то рисовала на своих картинках Долорес, потом Камило, а скоро будет рисовать кто-то еще.

Волосы уже почти обсохли.

— Совсем чуть-чуть? — переспрашивает Пепа. — Все было очень плохо.

Если бы она подошла к окну, то увидела бы, как в городе открываются цветные зонтики, а дети, закутанные в теплые вещи, пускают кораблики в глубоких лужах. Как будто ничего страшного не случилось. А, может быть, все уже привыкли?

— Иногда ледяной дождь — не так уж и плохо, — философски замечает Феликс и протягивает ей стакан с напитком. — Нужно выпить. И не спорь.

Она не спорит. Не сопротивляется.

На это нет сил. Все хотят, чтобы было лучше.

После всего, что произошло, она ощущала себя похожей на спасенного котенка.

Когда Феликс принес ее, почти без чувств, насквозь промокшую, домой. Когда Джульета, нахмурившись, пробормотала: «тебя всю выжимать надо!» и суетилась вокруг нее, вытирала полотенцем, помогала переодеться в сухую сорочку. Когда Долорес и Камило обнимали ее, а Пепа чувствовала только как дрожат собственные озябшие руки.

Она не будет сопротивляться и сейчас.

Пепа прислоняет стакан к губам и делает глоток.

Вдруг становится тепло внутри, жар мгновенно отступает и затягиваются ссадины на лице, оставленные ветром, камешками, острой пылью и еще неизвестно чем.

— Оно специально горькое и противное!? Джульета… за что!? — Пепа морщит носик и тянется к тумбочке за еще одной долькой апельсина.

Пришло время разговора.

Нельзя больше тянуть. Феликс, наверно, заслуживает знать, что происходит.

— Феликс…, — она не может подобрать слов.

В голове все просто и понятно, а сейчас, когда она начинает говорить, все ее тревоги кажутся какими-то нелепыми.

— Только не смейся надо мной, — Пепа предупредительно поднимает руку и чувствует, что над головой появляется тучка. — Скажи, если так получится, что наш ребенок не получит дар….

Каждое слово дается с трудом.

Внутри все снова неприятно сжимается. Воображение рисует перед ней эту реальность. И в том мире каждый день идет холодный дождь.

—…то сможем мы…?

Феликс ждет, но это конец вопроса. Он часто моргает, как будто спрашивает: «Ты просила не смеяться. Если бы я захотел… это тот момент?»

— Сегодня я поняла, — наконец она выдавливает из себя предложение, — что не смогу его защитить от… Не смогу ничего для него сделать. Ничего, понимаешь!? А я должна…. Мне так тяжело от того, какая я слабая!

Она закрывает лицо ладонями.

Глаза сейчас сухие, но как еще объяснить, что она — самая неподходящая женщина, чтобы родить и воспитать ребенка, который, возможно, не получит дар и всю жизнь проведет в тени своей семьи, а она никак не сможет ему помочь!

— Тише, Пепита. Иди сюда, — Феликс притягивает ее к себе.

Он вздыхает и поднимает ее на руки, восклицает: «Какая же ты легкая!» — и относит к окну.

— Смотри.

Она сначала не понимает, что должна увидеть.

Всё выглядит так же, как и всегда. А потом она замечает Мирабель. На девочке разноцветные башмачки, она прыгает по свежей луже и смеется так громко, что смех заливает весь двор. А потом она видит Камило, который выглядит так же, как кузина, но Пепа точно может сказать, кто из них Камило.

Они оба выглядят очень счастливыми. Может быть, иногда некоторые вещи не имеют значения?

— Теперь бабушка не будет знать, кого из них ругать в случае чего? — Пепа чувствует, как краснеют ее щеки. План ей определенно нравится.

— Я знаю, что тебе страшно, — Феликс опускает жену на пол и смотрит ей в глаза. — Но я не знаю, насколько. Если уж так случится, что наш ребенок не получит дар, то может быть, это уже не будет важно? А если ты скажешь, что мы не справляемся, то найдем место, где никому не будет дела, есть у нашего ребенка дар или нет. Подальше от Энканто.

Пепа вдруг улыбается. Почему от этой мысли становится смешно?

Феликс целует ее.

Она все еще держит во рту сушеную дольку апельсина. Можно услышать, как долька ударяется о зубы.

Тревога все еще пахнет апельсином и дождем. Но скоро на ее место придут другие запахи. Запах теплого ветра и реки нравится им обоим.