Трус

— Это всего лишь магл, — тихо сказал он, сам не зная зачем. — Что нам до него…

— А какая разница, Антонин? — прошептал у него над самым ухом Риддл, неожиданно очутившийся рядом. — Он человек, каких много. И среди магов есть такие — облеченные властью сладкоголосые манипуляторы, которые не заслуживают ничего, кроме смерти.

Долохов достал палочку, не отрывая взгляда от трясущегося в беззвучных рыданиях священника. В эту секунду в голову ему пришло безумное сравнение: убийство — это почти как рождение, уж если случилось — повернуть вспять невозможно. Женщины по велению природы дают жизнь, мужчины ее отнимают — и те, и другие при этом бесповоротно меняют себя самих, не имея ни единого шанса остаться прежними.

Каким он, Антонин Долохов, станет, произнеся заветные два слова? Любопытство с острым привкусом предчувствия неотвратимой беды терзало изнутри, бешено ускоряло сердечный ритм, обжигало нутро. А, к черту! Не попробуешь — не узнаешь!

— Авада Кедавра! — рявкнул Антонин, титаническим усилием воли наставив палочку на кюре.

Рене Шомон обмяк, а взгляд его остекленел — и все это произошло так быстро, что Долохов даже моргнуть не успел. Риддл махнул рукой, снимая чары, и тело священника тяжелым мешком рухнуло на пол. Антонин так и стоял с поднятой палочкой, прислушиваясь к своим ощущениям.

Пустота. Он ожидал взрыва, боли, ужаса — но только не этой бесформенной, немой пустоты. Звуки вокруг смолкли, краски мира померкли, а где-то глубоко внутри, там, где, наверное, должна быть душа, зияла большая дыра, и в ней беззвучным сквозняком гулял ледяной ветер. Антонин смотрел на лежащего перед ним мертвеца и равнодушно думал о том, как похожа эта безжизненная груда костей и мяса в черной сутане на изломанное тельце убитой им вчера летучей мыши.

— Пойдем, — позвал Риддл, аккуратно надавливая на его руку и опуская ее вниз. — Пойдем, Антонин.

На улице все так же полыхал закат. К золоту примешался багрянец и пурпур — все указывало на то, что они провели в вестибюле незнакомого дома не более двадцати минут. Антонин удивился, ведь за то время, что они «общались» с кюре, могла бы пройти целая вечность. Прижав к себе буханку хлеба, он вспомнил, что, кажется, был голоден. Но есть не хотелось. Хотелось идти вперед, затеряться в паутине парижских улиц и ни о чем не думать.

— Я убил человека, — негромко произнес Антонин, когда на землю, наконец, спустились густые синие сумерки.

Они неторопливо шли по набережной Сены — Риддл, кажется, чувствовал состояние Долохова, и никуда его не торопил, не принуждал к остановкам, не спрашивал, куда тот идет. Просто молча шагал рядом, погруженный в свои мысли. Но на слова Антонина отреагировал молниеносно.

— Это всего лишь магл, — ответил он — и усмехнулся холодно.

* * *

Если бы Антонин мог покинуть Францию сразу же, не заходя домой, он бы непременно так и сделал. Но в его системе ценностей такой поступок был достоин лишь последнего труса, да и Риддл собирался воспользоваться нелегальным портключом до Британии только на следующий день. Поэтому в этот вечер Антонин, скрепя сердце, вернулся домой — увидеться последний раз с родителями и сестрой.

Прощание с отцом и матерью вышло скомканным — кажется, они не совсем поняли, что происходит, и решили, что он скоро перебесится и вернется, чтобы обзавестись приличной профессией и семьей заодно. Все те полчаса, что Антонин потратил на разговор с ними, его донимали тошнота и головная боль. Он не знал, как объяснить, что, скорее всего, больше никогда не вернётся, что ему здесь больше нет места (и что черный призрак летучей мыши в сутане будет преследовать его в каждом уголке Парижа).

Зато Ирэн, казалось, поняла все без слов.

— Ты не можешь меня здесь бросить, — прошептала она, пытаясь заключить его в объятия, но Антонин отшатнулся от нее, как от прокаженной.

Вернее, он сам был словно прокаженный, вот только Ирэн ничего об этом не знала. Или знала? Она смотрела на него таким взглядом, каким обычно смотрят на тяжело больных людей, и от этого Антонину хотелось разнести в щепки все вокруг.

— Почему это я не могу тебя бросить? — зло спросил он. — Мы уже взрослые, каждый из нас волен строить свою жизнь, как пожелает.

— Ты свою жизнь не строить будешь, а разрушать, Антоша, — Ирэн схватила его за руку и прижалась к ней холодной щекой. Глаза ее смотрели печально, и печаль эта резала как бритва. — Я ведь твоя сестра, я тебя хорошо знаю…

— И Авель был братом Каину, знаешь ли, — пробормотал Антонин, вырывая ладонь из сестриных пальцев и отходя от нее.

Ирэн ничего не ответила — только все смотрела и смотрела. Антонин отвечал ей тяжёлым взглядом, молчал и думал в который раз о том, как удивительно не похожи друг на друга они были. Может, если бы мать дала ей другое имя, они вместе сейчас бежали бы из Парижа навстречу новым возможностям? А если бы он не был Антонином, то ему и в голову не пришло бы бросить семью по зову магнетического англичанина с алыми искрами в темных глазах?

— Ты трус, Антоша, — наконец прошептала Ирэн.

За эти слова Антонину захотелось ее хорошенько ударить, но вместо этого он сгреб сестру в охапку и крепко обнял — до хруста в костях и сдавленного вздоха. Так они простояли много бесконечно долгих минут. Через открытые окна доносилось монотонное пение сверчков, во дворе едва слышно шелестела листва платана, а где-то далеко, в прохладном вестибюле старого дома кричала женщина, обнаружившая на полу безжизненное тело уважаемого кюре.

На круглом обеденном столе лежала, источая соблазнительный аромат свежей выпечки, буханка белого хлеба с золотистой корочкой.

Не говоря ни слова, Антонин отпустил Ирэн, ушел в свою комнату и быстро собрал все самое необходимое. Он был привычен к внезапным переездам и знал, что каждая лишняя вещь в багаже будет причинять ему боль, воскрешая в душе воспоминания о прошлой жизни. Поэтому — а ещё потому, что он не хотел задерживаться ни на минуту — чемодан Антонина был до неприличия лёгким, и когда он вышел с ним в гостиную, то подумал, что с тем же успехом мог покинуть дом, прихватив с собой только деньги и волшебную палочку.

Ирэн сидела за столом, сложив руки перед собой. Антонин, поразмыслив немного, подошёл и вытащил из хлебницы злополучную буханку.

— У вас ещё есть, что поесть, а я вот могу проголодаться, — ухмыльнувшись краем рта, Долохов зажал ее под мышкой.

Сестра не ответила. Досчитав до десяти, Антонин резко развернулся на каблуках и зашагал прочь, к выходу, чтобы никогда больше сюда не вернуться. Грудь согревала лежавшая в кармане рубашки записка с адресом гостиницы, где его ждал Том Марволо Риддл.