Дао Дзэ Дун

Момент подключения отдаленно напоминал оргазм. Отдаленно… Но даже при огромном опыте работы и ее способностях аута высшего уровня этот момент всегда переживался, как впервые, как в то мгновение, когда она обнаружила в себе практический талант мониторинга технических систем и дистанционного управления ими — талант, отличающий немногочисленную касту обслуживающего персонала от касты бесчисленных креаторов.

Теперь работу всех коммуникаций — от электрических сетей до систем удаления отходов, — всех портов и излучателей она чувствовала, как движение токов по медным, оптическим и лимфо-гелевым кабелям, вшитым в ее руку… Если бы где-то возникли поломка, сбой, нештатный режим работы, сразу бы начала ощущаться легкая колющая боль. В кисти, если сбой случился в периферийных блоках, или в плече, если в центральных. Один контролируемый, осознанный вздох, одно отработанное волевое усилие — и в нужном режиме включились бы репарационные системы, а если автоматика не справилась, то на место поломки уже слетались бы ауты низшего уровня.

Супераутсорсер Фатима Обилич, имея высший статус, контролировала работу центральных серверов интегрированного управления всеми комплексами зданий, которые находились на генеральном подряде Sotechso. В ее организме сверкал огоньками весь земной шар, как видели раньше его ночную сторону космонавты с околоземной орбиты. Сейчас она спустилась на очень низкий уровень управления… но боги никогда не брезговали спускаться на землю и даже порой принимали совсем непрезентабельные обличья быков, стариков и даже прокаженных…

Молодой аутсорсер, контролирующий «Небесную стену», конечно же, осознавал, что ему сейчас — совершенно неожиданно! — оказана очень высокая честь. Фатима Обилич не замечала помех, которые мог бы вызвать его испуг — не каждый день к тебе подключается высшее начальство! — значит, он знал свое дело и готов был показать свою чистую, прибранную «поляну».

И она ходила по ней, высматривая сама не зная что… Аутсорсер второго разряда был предупрежден заранее не только о корпоративной войне, но и о нештатной ситуации, к ней привязанной. И он постарался изо всех сил. Ремонт в здании был произведен практически мгновенно, все опасные архивы стерты, мониторы были вовремя отключены, никто из менеджеров «Небесной стены» не зафиксировал, где, кто и как тормознул лифты. Иными словами, китайцы не засекли несанкционированный проход через мембрану, а уж ребята из фирмы «ПуЛ» будут молчать, как рыбы.

Александр Страхов там тоже устроил какую-то выходку в индивидуальном режиме, которая, возможно дала бы ей подсказку, но он не оставил за собой никакого следа, никакого сообщения… О чем он хотел договориться со своим врагом, креатором Манфредом Тоддом? Немца не спросишь — и он, и второй, свидетель разговора, уже давно в криопаузе.

Конечно, Дрозофила воспользовалась очень благоприятным моментом… И ей самой, Фатиме Обилич, интуиция в тот момент подсказывала, что вот-вот в мире может произойти нечто запредельное. Может, Дрозофила все-таки поторопилась, и надо было сначала прислушаться к их разговору, уловить смысл, а уж потом валить всех?.. Но и упрекнуть ее в поспешности — никак не упрекнешь.

Она отключилась и глубоко вздохнула, справляясь с легким перепадом кровяного давления.

Она ищет не там. Нужно искать в другом месте. В самой себе. Кто сказал, что он — не ее собственная Тень? Тень Тени, вот забавно!.. Ее собственное мужское начало, анимус. Это вполне возможно, раз уж она еще не испытывает к нему никакого отвращения, уже так долго думая о нем.

Горячо!

Она взяла одно из изображений Александра Страхова, взятое из архива одной из внешних камер слежения Sotechso, делающих дважды в день облеты всех объектов, в том числе и московского подразделения «Небесной стены». Такие неприметные черные мушки… Креатор Страхов стоял за стеклом своего офиса, задумчиво — или отрешенно? — вглядываясь куда-то. В глазах — хроническая инкубация вируса ностальгии, не ниже третьей степени.

Горячо!

Блик на стекле чуть-чуть смазывал его лицо… Ей показалось, что его губы шевелятся? Что он говорит ей?

«Вербализуй…»

Что?!

«Вербализуй…»

Она отложила фотографию и перевела дух.

Казалось, он все еще смотрит на нее сквозь стекло, и между ними пропасть в сотню этажей «Небесной стены».

— Хорошо, я вербализую, — тихо произнесла она и передернулась, чувствуя, что как-то нехорошо, климактерически потеет, захлестнутая волной жара-холода.

Сейчас он — ее Мудрый Старец. Он — ее аналитик. И она начнет говорить. И главное теперь — достичь резонанса с ним, с его ностальгией.

Она ощущала, что прослушки нет, и могла быть в этом уверена. Ее организм легко идентифицировал любые активированные гаджеты в километровом радиусе… Но все-таки включила глушилку, опасаясь, что требующий большой энергии рассказ-монолог может временно погасить ее внутренние мониторы.

— Изволь, если ты так настаиваешь, — начала она по-русски, который знала также хорошо, как немецкий, французский, английский.

Она села поудобнее. Рассказ, видимо, предстоял не короткий, а ерзать, вставать, прохаживаться — в общем, вертеться и суетиться — было не в ее пользу и мешало настройке.

— Ты когда-нибудь был в Кара-Митровице? Скорее всего нет. Там самые красивые места в Косово… Самые красивые места на земле. Такие горы, не очень высокие, видные сразу тремя, а кое-где пятью фронтами, и у каждого фронта свой оттенок утром, днем, вечером… зимой, весной, летом, осенью. И на каждом гребне по монастырю. Было. Такое теперь, наверно, только на Луне есть… Я любила смотреть туда, как вот ты сейчас.

Моего отца звали Радован. Радован Обилич. Серб. А моя мать родилась Ханией Бек. Албанкой. Вот и все. Разлом уже был заложен. Как разлом Святого Андрея в Америке… Это ты должен знать сразу. Землетрясение было неизбежно, хоть неизвестно когда. Никто не мог знать когда.

Отец назвал меня Фатимой.. Он пошел навстречу матери. Так в роду Обиличей родилась девочука с мусульманским именем и фамилией великого героя, убившего предводителя мусульман. И еще скажу сразу, у меня есть младшая сестра. Она, как и ты, креатор. Она в твоем мире. И так уже навсегда. По ту сторону другого разлома, мембраны. Ей дала имя мать и назвала Фатимой. Такого имени для девочки нет ни в одном другом языке, кроме сербского. Это — Тень… Конечно, Тень добрая, оберегающая от зноя, от солнца… Но Тень есть тень. Она, и вправду, моя тень в твоем мире, за мембраной. Талантливая художница. Ее хорошо знают во Франции, в Скандинавии.

Мой отец был электриком. Просто электриком. Но хорошим электриком. У него был талант чуять любые поломки. Это перешло ко мне.

У нас был дом… Прекрасный родной дом!

Фатима Обилич перевела дух. И подумала: а что у Страхова с его родным домом? По досье, все в порядке. И у его отца с матерью проблем со своим родным домом никогда не было…

- Тебе повезло, - сказала она и продолжила свою историю: - Моему отцу, знаешь, всегда очень нравились албанки, а сербки никогда не вдохновляли. Но в чем-то я его понимаю. Я прощаю его однобокое влечение. Я в свое время долго присматривалась к албанцам и сербам, пытаясь понять, к кому я ближе… Хотя все говорили, что я пошла в мать, а сестра — в отца… В зеркале я видела почти албанку… Но я все равно не понимала.

Я расспрашивала иностранцев. И русских, и немцев, и англичан. Статистика не в нашу пользу… или не в их, с какой стороны посмотреть. В Сербии если девушка красива, то она просто идеально красива. Бьет красотой… Но зато привлекательных, ярких, просто сексуальных албанок с решительными взглядами куда больше, их пруд пруди. Они цепляют мужской глаз издали. Они притягивают. Сербская редкая красота останавливает, как ударом. Албанская сразу втягивает в себя. И потом у большинства сербок такой строгий, немилосердный разрез губ…

Так сложилось. В Сербии куда больше красивых статных мужчин, женщины менее заметны. С албанцами наоборот — полно каких-то дремучих неказистых мужиков, повылезших из нор, а красавцев по пальцам пересчитать, зато девки почти все как на подбор… Да так же, кстати, и в Дании… да и у русских, если всерьез разобраться…

В общем, в один прекрасный день отец нашел и привел в дом свою албанку и расписался стать изгоем для своих и чужих. Его брат… Но это рано. Мы жили в нашем доме хорошо, сам знаешь, до какого времени. Ты это время застал — что-то, наверно, видел по телевизору. До того были, конечно, проблемы мелкие. Пару раз отцу пришлось дать в морду кому-то из своих, сербов… Мелочи, мелочи это все, как везде… А потом поползло. Да, точно, как оползень.

Мать стала хмурая, потом перевелась из школы, где учились албанцы, в другую, сербскую. Она преподавала два языка — русский и немецкий. Потом и там стало невесело. Хорошо, что хоть обещали просто убить, а не вырезать «матку поганую».

Потом… потом много чего случилось.

Знаешь, я расскажу только одну историю. У нас там, неподалеку от Кара-Митровиц, было два села. Сербское и албанское… Как-то утром до нас дошли слухи, что албанцы напали на сербов и кого-то убили. А потом пришли слухи, что вроде бы сербы побывали ночью в албанском селе и тоже кого-то убили. Отец тогда очень хотел узнать правду… ну, там, кто начал первым. И знаешь, то, до чего он только и докопался, совсем его… как это сказать по-русски?.. в общем, он руки повесил. Там есть другой городок, Титовица, где больше албанцев. И туда сначала пришли слухи, что напали сербы, а потом уже — что напали албанцы. Отец сел вместе со всеми нами за стол и нарисовал на бумаге большими кружками наши Митровицы, Титовицу, а кружками маленькими — те села. Он провел между ними линии и проставил расстояния. И получилось, что сербское село ближе к нам почти настолько же, насколько албанское ближе к Титовице. Понимаешь, как выходило с движением этих слухов, куда какие быстрее успевали, да? Отец тогда даже ужинать не стал, полную бутылку ракии выпил и лег… И кстати, корпункты BBC и CNN находились в Титовице.

В общем, потом пришли из Белграда военные. Стало потише, но не радостнее. Брат отца, Йован, часто у нас вечерами сидел допоздна. Раньше мы его раз в год видели — он на неделю летом приезжал в гости. Он был полковник, танками командовал. Раньше у нас не курил, потому что мой отец не курил, а теперь — одну за одной. Так и помню эту струйку дыма, бесконечную… Все сидел, почти все время молчал, только на нас смотрел, ракию пил и часто говорил отцу:

— Надо, надо решать, Радо.

Потом он уходил, совсем поздно. И с каждым разом возвращался к нам все мрачнее, отца обзывал «дураком», «тупой деревенщиной», они чуть не подрались по-настоящему, мать разняла.

Он предчувствовал, наверно. У него была идея продуманная — каким-то образом переправить нас всех в Грецию, для начала в Янину. Но отец уперся, любил свою родину, никуда переезжать не хотел, думал, что теперь с военными, с братом-полковником у нас все утрясется… Дом. Он тогда только что новую террасу построил, высокую, внизу под ней яблони росли, весной внизу белый ковер… Дом…

Она перевела дух. Она не понимала, чего не хватает этому успешному креатору Александру Страхову в его пентхаусе на восьмидесятом этаже, он никогда не был беженцем… Никогда и ниоткуда. Он не может знать и чувствовать ничего…