След крови

Дорога Треснутого Горшка

Преследуя зло, невинных жертв не избежать.

За моей спиной лежат многие прожитые годы. Собственно, вряд ли я когда-либо ощущал себя столь старым. В жизни любого человека наступает миг, когда он отбрасывает прочь все опасения, все то, что прежде тщательно скрывал, чтобы это не повредило его репутации. Подозреваю, что момент, о котором идет речь, наступает в тот самый день – точнее, с первым колоколом пополуночи, – когда человек вдруг осознает, что ничего большего достичь уже не может. И он также понимает, что осторожность не помогла ему добиться успеха, ибо он так и не сумел поймать удачу за хвост. Даже если я убежден, что жизнь моя была полна бурных страстей и восхитительным образом обретенных богатств, убеждение это весьма туманно. Поражение имеет множество обличий, и я познал их все.

Золотистый блеск солнца оживляет просторную веранду, где устроился я, пахнущий маслом и чернилами старик, который скребет потертым пером в окружении шепчущих со всех сторон садов и молчаливых соловьев, сидящих на тяжелых от плодов ветвях. Не слишком ли долго я ждал? Ноют кости, мучают боли, жены глядят на меня из теней колоннады, высунув черные языки из накрашенных ртов, а в конторе судьи размеренно, будто чмокая губами, терпеливо отмеряют течение времени водяные часы.

Я вспоминаю великолепие священных городов, где я, никем не узнанный, стоял на коленях перед скрытыми под масками тиранами и отмеченными богами нищенствующими монахами, а в пустынях, вдали от оживленных улиц, уходят в сумерки караваны путников с обожженными солнцем лицами и собираются в тенистых оазисах стражники из племени гилков. Не раз и не два доводилось путешествовать среди них мне, никому не известному искателю приключений, поэту с острым взглядом, который зарабатывал на жизнь, рассказывая тысячи историй о древних временах – а также и не столь древних, хотя мало кто о том знал.

О, они ничего от меня не скрывали, мои благодарные восторженные слушатели, ибо жизнь в пустыне вызывает у любого желание с готовностью внимать всему, сколь бы невероятным это ни представлялось; я же, несмотря на все нанесенные мною раны, на все сошедшие с моего языка слова слез и радости, грусти, любви и смерти, гладкие, будто оливки, и сладкие, как инжир, никогда не пролил ни единой капли крови. Ночь могла длиться и длиться, полная смеха и слез, увещеваний и страстных молитв о прощении, блеска глаз очередной любовницы на шелковой постели, сверкающих бедер и грудей. Самих духов песков и богов вихрей могло бросить в дрожь от стыда – но нет, друзья мои, только посмотрите, как они корчатся от зависти!

Да будет вам известно, что рассказы мои охватывают весь мир. Я сидел вместе с тоблакаями в их горных цитаделях, где снег заносил дома по самую крышу. Я стоял на высоких разбитых утесах Погибели, наблюдая, как лавирует среди волн корабль в попытках добраться до тихой гавани. Я ходил по улицам города Малаза, под нависающей тенью Паяцева замка, и видел сам Мертвый дом. Лишь годы угрожают смертному путешественнику, ибо мир круглый и тот, кто желает увидеть его весь, обречен странствовать без конца.

Но теперь я здесь, в своем укромном прибежище, охлаждаемом струями фонтана, и истории, которые я излагаю на этих хрустящих листах папируса, подобны тяжелым плодам, что ожидают усталого путника в ближайшем оазисе. Насыться или погибни. Жизнь – всего лишь поиск садов и спокойного пристанища, где я сейчас сижу, ведя самую сладостную из войн, ибо не намерен умирать, пока останется нерассказанной хоть одна история. Даже богам приходится завороженно ждать.

Слушай же, соловей, и держись крепче за свою ветку. Я всего лишь простой летописец, случайный свидетель и рассказчик волшебной лжи, в которой кроется чистейшая истина. Слушай внимательно, ибо рассказ этот хранит мои собственные воспоминания, подобные хаотично разбитому и заросшему сорняками саду; осмелюсь, однако, утверждать, что именно его плодородию я обязан сверкающими семенами, выходящими из-под моего пера. Это история негемотов и их безжалостных преследователей и вместе с тем – рассказ о паломниках и поэтах, а также обо мне, Авасе Дидионе Блике, который был всему очевидцем.

Ступим же на паломническую тропу через Великую Сушь, длиной в двадцать два дня и двадцать три ночи пути в подходящий сезон, известную всем как Дорога Треснутого Горшка и ведущую от Врат-в-Никуда до храма Равнодушного Бога. Начнем с чудесного стечения обстоятельств, которое свело в одном месте и в одно время столь удивительную компанию на двадцать третий день путешествия от Врат-в-Никуда. И точно так же, в силу стечения обстоятельств, сезон оказался совершенно неподходящим. По всей безрадостной и унылой пустыне пересохли колодцы, а источники затянуло вонючим илом. Лагеря Искателей были заброшены, их костры остыли. Шел уже двадцать третий день, но до конечной цели по-прежнему было еще далеко.

Итак, случайность свела путников вместе, и точно так же по прихоти судьбы все они оказались в весьма затруднительном положении. И мой рассказ начинается в эту ночь, в кругу собравшихся у костра.

А что есть круг, если не отображение души каждого? Краткое описание путешественников

Представим же действующих лиц, познакомимся в этом кругу с господином Мустом Амбертрошином, лекарем, слугой и кучером данток Кальмпозитис. Широкоплечий и крепкий, он, возможно, когда-то поучаствовал не в одной войне, но узы, связывавшие его с теми временами, давно прервались. Физиономия Амбертрошина изборождена шрамами, а борода напоминает птичье гнездо цвета меди и железа. Он служит старухе, которая никогда не покидает свой высокий экипаж, и лицо ее постоянно скрыто за тяжелыми занавесками на окнах. Как и остальные, данток совершает паломничество. Богатство не приносит радости, когда слишком растрачиваешь душу, и теперь Кальмпозитис собирается просить милостыню с миской в руке перед Равнодушным Богом. Но в эту ночь благословение для них обоих кажется столь далеким, что словно бы находится где-то на другом конце мира.

Господин Муст из тех дружелюбных людей, кого называют умельцами, мастерами на все руки, и которые в любой момент готовы, всерьез задумавшись, закурить трубку. Каждое сказанное им слово строго отмерено, будто выданная скупцом монета, резко брякающая о деревянный стол, так что достаточно одного лишь звука, даже если ценность ее не имеет значения. Он своеобразно щурится, и окружающие его слушают, возможно, подозревая, что этот человек обладает мудростью и знает некие тайны. Усатый и коренастый, Амбертрошин выглядит идеальным слугой, и вскоре на его плечи лягут тяжелым бременем судьбы многих людей.

Второй круг достаточно тесен, и эта деталь требует некоторого пояснения. Среди негемотанаев, безжалостных преследователей Бошелена и Корбала Броша, этих наводящих ужас колдунов и убийц, есть двое рыцарей, которые идут по их усеянному трупами следу, и, возможно, рыцарей отделяет от цели всего несколько дней. Но причина их спешки не только в этом. Говорят, будто некая загадочная женщина, возглавляющая армию мстителей, тоже хочет заполучить головы Бошелена и Корбала Броша. Где она? Никто не знает.

Тульгорд Виз провозгласил себя Смертным Мечом Сестер, и он – воплощение чистоты во всем, не считая имени. Плащ Виза расшит белым мехом, пушистым, будто ароматный сад девственницы. Покрытый эмалью шлем, который защищает его впечатляющий череп, сверкает, будто яичный белок на сковороде. Блестящая кольчуга Тульгорда улыбается многочисленными рядами серебристых зубов. Рукоять его гордого меча украшена опалом, к которому хотелось бы прикоснуться любой женщине – если бы, конечно, у нее хватило смелости.

Лицо Смертного Меча сияет откровением, глаза напоминают слитки золота из тайной сокровищницы, которую никому никогда не отыскать. Все зло, которое этот человек видел, пало от его руки. А все благородство, им даруемое своим присутствием, породил он за девять месяцев. Таков Тульгорд Виз, рыцарь и поборник истины в священном сиянии Сестер.

Перейдем теперь к другому рыцарю, который нашел в себе дерзость бросить вызов Смертному Мечу, претендуя на неменьшую добродетель. Арпо Снисход носит титул рыцаря Здравия, и родом этот достойный муж из далекого города, который когда-то отличался чистотою и праведностью, но костлявые руки Бошелена и Корбала Броша превратили его в жалкую пародию на все эти добродетели. По крайней мере, так утверждает рыцарь Здравия, и слова эти составляют самую суть его клятвы мщения.

Если благословенная белизна укрепляет решимость Тульгорда Виза, то золотое сияние солнца подчеркивает бескомпромиссность Арпо Снисхода, и неразрывная связь целей этих двух рыцарей предвещает весьма неприятную схватку между ними. У Арпо могучая грудь, а оба его бедра украшают длинные мечи в ножнах из черного дерева с золотой филигранью, с рукоятками в виде золотых яиц, из которых мог бы вылупиться женский вздох. Арпо Снисход воистину гордится своим оружием, и ничьи вздохи не волнуют этот несравненный образец чистоты. Что тут поделаешь?

В обществе трех братьев, каждый из которых вполне мог бы забавы ради надавать тумаков горилле, Усладе Певунье вряд ли стоило о чем-либо беспокоиться. Разве сам Крошка Певун не бросил суровый взгляд на сборище творцов, сопроводив сие ясным и недвусмысленным, как удар топора, заявлением, что любого, кто обесчестит прекрасную Усладу, он порубит на такие мелкие части, что даже голодному воробью нечем будет заморить червяка?

Пока самый рослый из братьев произносил эту мрачную тираду, от которой кровь стыла в жилах, сама Услада незаметно удалилась. В конце концов, она уже слышала это тысячу раз. Но то, что известно сейчас, и то, что станет известно потом, – далеко не одно и то же. Пока же взглянем на эту очаровательную глупышку.

Все знают, что черный шелк носят при трауре – и именно с ним схожи пышные волосы Услады, между которыми красуется круглое лицо с румяными, будто отшлепанные ягодицы, щеками, а черные словно вороново перо ресницы застенчиво предлагают взгляд обсидиановых глаз каждому, кто пожелает им насладиться. Полная грудь и складки под мышками, округлый животик и широкие бедра – увы, подобное описание выдает чрезмерную пристрастность, поскольку я пока что даже не упомянул о какой-либо одежде.

Но что у нее за братья! Мать Крошки, заплутавши в лесах Стратема во время страшнейшей бури, нашла укрытие в пещере, прямиком угодив в объятия пещерного медведя, но в то же мгновение вспыхнувшее было в зверином мозгу предвкушение вкусного обеда внезапно сменилось любовной страстью, вознесшей их обоих на небеса. Кто стал бы крутить палец у виска, выслушивая столь дерзкие заявления, если родившееся в результате их схватки потомство мог лицезреть любой? В глазах великана отражалось все то замешательство, которое вызывало его не соответствующее облику имя: они были по-звериному маленькие, с кроваво-красными ободками, а из уголков глаз постоянно текло. Короткий вздернутый нос начинал блестеть, почуяв запах крови, а зубы работали со скоростью стаи грызунов. Мышц, украшавших его медвежью фигуру, хватило бы на троих, а волосы порой росли в самых неожиданных местах, что странным образом гармонировало с неожиданно членораздельными словами, срывавшимися с искривленных в гримасе губ.