Солнце Самайна

И Мюрин тоже смеялась, радуясь пролитой крови врагов. Никогда прежде не испытывала она такого азарта и такого тёмного, яростного восторга. Она не знала, смертны ли всадники Великого гона — но смерть даже краем не касалась её мыслей, в которых сейчас было лишь упоение битвой.

Никто не считал, сколько воинов пало под копыта вороных лошадей, когда хоть кто-то из чужаков разобрался в происходящем и попытался дать отпор. Никто не считал, сколько их пало после, а сколько — бежало в страхе. Хаос из огня и крови, криков и звериного рыка расплескался между деревьями, и вот уже, кажется, горят не только походные шатры, но одежда людей, сам лес и даже воздух напоён ревущим пламенем.

Но как бы ни пьянила тёмная радость возмездия, как ни смешили страх и смятение желтобородых чужаков, чьё войско обратил в бегство десяток всадников, Мюрин не упускала из вида Конна и не теряла головы. Ей сейчас по пути с Великим гоном, но она совсем не собиралась становиться его частью.

Поэтому она одна заметила, когда белый конь отклонился в сторону. Видела, как всадник вдруг вылетел из седла, кажется, сбитый ударом камня в голову. Отчего именно он, отчего так удачно? Ведь остальных не ранили даже стрелы, пущенные в упор чужаками, попытавшимися оказать сопротивление...

Мюрин решительно направила коня к Конну, намереваясь помочь, и увидела, как белого коня перехватил тот, чей крови она жаждала больше всего. Бенджамин Комптон. Она вскинула лук, выцеливая желанную добычу… и опустила, словно наяву услышав голос Морриган: «Тот, кто ведёт чужаков, мой».

Понял ли пришелец, чьё седло занял? Как скоро узнает, что не принадлежит больше себе, что поведёт его иная судьба, да что там поведёт — потащит вперёд, туда, куда укажет чужая ему богиня?

Мюрин остановила коня возле Конна, который сидел на земле, держась одной рукой за голову. Из-под пальцев сочилась кровь. Окликнула, заставив вздрогнуть, протянула ладонь.

Взгляд у него был пустой, потерянный, словно не узнавал и не видел, и Мюрин на мгновение усомнилась, испугалась — что с ним? Предводитель Великого гона не может ступить на землю смертных, а если ступит… Что говорили об этом филиды? И говорили ли?

Конн и правда не понимал, что происходит, не помнил ни себя, ни мира и почти ничего не видел. Всё вокруг расплывалось, сердце колотилось быстро, испуганно, и чёрный дым ел горло. Смог бы он подняться сам? Захотел бы? Он даже не понимал, что это значит!

Но из сумрачно-огненной круговерти возникло лицо в обрамлении пламенно-алых волос. Протянутая светлая ладонь…

Он по-прежнему ничего не понимал и не помнил, но потянулся к этой ладони, поднялся на колени, сжал тонкие девичьи пальцы.

Это походило на новый удар, ещё более сокрушительный, чем первый. Как он устоял, не повалился на землю? Лишь крепче стиснул девичью руку, отчаянно, до боли, но Мюрин ни слова не сказала против, смолчала, стерпела. Терпеливо дождалась, пока Конн очнётся, пока поднимется на ноги, цепляясь за стремя, за седло, а там он и сам ослабил хватку, выпустил вовсе.

— Садись, — позвала она, освободила стремя, сдвинулась вперёд, на холку.

На конскую спину воин взобрался уже уверенно, сел позади Мюрин, перехватил поводья. Огляделся, пытаясь разобраться в себе и окружающем мире.

Что-то с ним было не так, что-то изменилось. Да, болела голова от удара, хотя кровь уже остановилась, но не в этом дело. Что-то ещё...

Дышалось легче, вот что. И дело не в дыме, который стелился над землёй и гнал прочь зверей и людей, и уж точно не в ударе о землю, не так сильно он упал, да и удачно. Нет.

Свобода. Только теперь он понял, что ощущал — свободу. Привык к оковам, привык к чужой воле, которая вела вперёд, которая давила. Когда-то — сильно, потом перестала ощущаться, а после, когда он подобрал Мюрин, когда выступил вперёд неё в разговоре с Нуаду, не позволив девушке совершить ошибку, — словно Лиа Фаль взвалили ему на плечи. Судьба предводителя Вечного гона не хотела отпускать, но разве мог он уступить и сдаться, отойти в сторону?

— Конн, почему ты решил мне помочь? — спросила Мюрин, словно услышав его мысли. — Ты не должен был, и король сидов…

— Нуаду трусоват. Он боится с тех пор, как потерял руку при Маг Туиред. Дважды он отдавал власть в чужие руки, когда над ней нависала угроза, дважды забирал обратно, ведомый страхом предательства, дважды предавал сам. Он обманул бы тебя и не помог.

— Но почему помог ты?..

— Потому что не мог иначе, — проговорил он, понимая, что это — единственный возможный ответ.

— Да, наверное… — вымолвила Мюрин задумчиво. — Морриган сказала, что ты можешь уйти. Наверное, это было предначертано.

— Когда она сказала?.. — изумлённо начал Конн, но осёкся. — Нет, другое. Не боги. Я хочу, чтобы земля моя процветала, и всю жизнь служил этому. Как я мог остаться в стороне теперь? Тем более когда ты попросила.

Эти слова смутили, но Мюрин не прервала разговора.

— Но были и другие враги… Или ты мог покидать сид только в Самайн? — озарило её.

— Верно. Король всемогущ одну ночь в году, а после он не живёт и не умирает. И эта ночь… Одно и то же. Словно странный сон, который повторяется из раза в раз. Даже в ночь Самайна король не свободен в выборе, как бы ни чудилось обратное. Если бы не ты, твой огонь, твоя ярость, ничего не изменилось бы. И если именно так предначертано… Что же, я рад.

— Король. А остальные?..

— По-разному. Иные тоже прокляты и обречены, иные — присоединяются к гону своей волей, чтобы развлечься и развеять скуку.

— Выходит, для желтоголового пса эта участь хуже смерти?

— Выходит, — согласился он. — Но ты… Зачем ты это сделала? Теперь ты не сможешь вернуться. Ты умерла для мира. Не жалеешь, что коснулась седла? Боги знают, что будет теперь…

— Я умерла утром. С отцом, с братьями, с моим домом, — возразила Мюрин и накрыла своими ладонями руку, которой мужчина держал её за талию. — А теперь — словно живу заново.

Некоторое время они молчали. Лошадь не спеша шагала через лес, повесив голову, словно самая обычная, не пыталась догнать остальных и помчаться над лесом. И седоки не направляли её, хоть оба понимали — нужно вернуться, нужно узнать, чем кончилось дело, да и кончилось ли? Мюрин почти не сомневалась, чувствовала, но всё равно стоило бы убедиться. Но она молчала. Наверняка многие чужаки выжили, но им понадобится время, чтобы оправиться от событий сегодняшней ночи. А там подоспеют те, кто сможет окончательно их уничтожить.

Тишина не тяготила, в тишине было тепло и нежно. Чёрный колдовской плащ Конна сменился обыкновенным красным, пусть и сработанным из хорошей шерсти, да и у Мюрин был такой же, но объятья всё равно грели лучше.

Обоих грели. Конн ощущал, как медленно и неотвратимо тает ледяная корка где-то в глубине души. Её остатки, так вернее.

— Что сказала тебе Морриган? И когда?

Рассказ не занял много времени, дольше девушка устраивалась, вознамерившись снова сесть боком, чтобы видеть лицо собеседника.

Слова богини подарили непривычную надежду на лучшее. Можно было бы ждать проблем от Нуаду, но даже он не решился бы пойти поперёк воли этой женщины. Не в мелочах вроде жизни давно ушедшего короля.

Конь брёл нога за ногу, однако в этот момент добрался до незнакомого холма, которого не должно было находиться в этих местах возле Теркайла. Да и где теперь родной дом? Куда принёс их конь сидов, который сейчас мерно шагал через сухое разнотравье, поднимаясь по склону всё выше и выше? Вопросы эти занимали, но не настолько, чтобы воспротивиться несущему их неспешному течению.

— Как вышло, что ты возглавил Великий гон? — спросила Мюрин. — Когда это случилось? Филиды о том не говорят…

Да и отчего бы им рассказывать, что легендарного короля подвела… скука?

Покой и изобилие — благо для земли и людей, войны — проклятье и зло, и не зря потомки звали годы его правления золотыми. Не было бед и болезней, не было неурожая и засухи, даже разбойников — и тех он повывел. Подданные прославляли великого короля, боги сулили славу его потомкам.

Конн радовался, гордился прекрасными годами, и не желал бы для своей земли иного. Но тот, кто получил прозвище Сотня Битв, не мог не вспоминать славных деяний прошлого. Не мог не скучать о тяжести доброго меча в руках, о запахе крови над полем брани, о чувстве, которое даровала победа над сильным врагом.

Кому, как не Морриган, знать эти мысли, знать его нрав? Кто, как не богиня войны, могла подвести ему белого коня и позвать на охоту?

Она не солгала тогда ни словом. Он сам обманулся, сам не услышал предупреждений, сам, очарованный статью коня и сладкими речами, запрыгнул в седло. Мог ли он отказаться? Мог. Но искушение оказалось сильнее, и король Конн Кеткатах растворился в веках — в тот срок, в какой было предначертано при его рождении. И до сегодняшней ночи он не вспоминал об оставленном позади. Не задумывался о том, как тяготит его Великий гон, вечная охота, беспрерывный азарт погони.

И кому, как не Морриган, заметить эту усталость? Кому, как не ей, хранившей домашний очаг, предвидеть его встречу с девушкой, которая сумеет тронуть оледеневшее сердце?

— Что будет теперь? — тихо спросила Мюрин.

— Рассвет, — так же тихо ответил Конн, глядя перед собой — с холма на равнину, горизонт над которой уже подчеркнуло тусклое золото утренней зари. — За самой долгой ночью всегда приходит рассвет…

Король насилу отвёл глаза от светлеющего неба, какого не видел уже несколько сотен лет, опустил взгляд на обращённое к нему лицо Мюрин. Он встретил её этой ночью, а казалось — видел все эти годы во снах. Зелень глаз, жгучее пламя верного сердца, тёплые губы и упрямую морщинку между нахмуренных тёмных бровей…

Этот восход он тоже не заметил.

Чуть тёплые осенние лучи вызолотили вершину Сид Фемен, совсем не похожего на себя же минувшей ночью, вороного коня, показавшегося самым обычным, и увлечённую поцелуем пару в седле.

Конн Кеткатах, бывший король и бывший предводитель Великого гона, не расстроился из-за пропущенного рассвета. Своё солнце с тяжёлыми медными косами он уже встретил минувшей ночью на Шлиге Куалан, и то подарило ему новую жизнь.