Девушка из другого племени

Цена популярности

Я получил место в Газете Нью-Гемпшир благодаря знакомству моего отца с мистером Андерсеном. Для меня это был огромный шаг, ведь журналистикой я хотел заниматься с детства, с тех самых пор, как начал продавать газеты на улице и запоем читать статьи. Журналистика будоражила мозг, возбуждала воображение. А мой отец открыл факультет журналистики, наверное, первый в Америке.

И вот уже два года я пытаюсь отыскать «тот самый» сюжет, который сделает меня знаменитым. Не то чтобы я гнался за славой, но в чём смысл быть журналистом и не быть узнаваемым?

Мистер Андерсон подкинул мне идею: взять интервью у ветерана англо-французской войны. У кого-либо, кто мог подробнее рассказать, что творилось на фронте тридцать лет назад, и как мы одержали победу в Квебеке. Отыскать тех, кто воевал и вложил себя в это дело было несложно, но тех, кто видел весь ужас и резню от начала и до конца, найти не удалось. Слишком много лет прошло, и выживших просто не осталось. После долгого расследования, я нашёл одну женщину – Анну Берклинг, которая числилась как военнопленная и была освобождена в 1763 году в возрасте сорока лет после подписания мирного договора. По моему мнению, она могла рассказать детали, которые не помнили люди моложе её, и главное – женщина была ещё жива. Конечно, я решил с ней встретиться. В конце концов, Анна могла дать мне зацепки и подсказать другие имена.

Женщина жила в приюте для ветеранов в Бостоне. Здание было старым, обветшалым и, к моему сожалению, содержало больше сумасшедших, чем стариков. Если изначально приют и предназначался для жертв войны, то теперь в нём содержались слабоумные и оставленные родными безумцы. Мои надежды получить хоть какой-то материал рушились медленно, но верно – Анне было более семидесяти и она жила в сумасшедшем доме. Невелика перспектива. Но я уже приехал, деньги на дорогу редакция мне не оплатит, и, раз уж я тут, я решил довести дело до конца.

Девушка из обслуги показала мне дорогу до комнаты Анны и распахнула передо мной дверь. В комнате стояла лишь кровать, тумбочка и сломанное кресло-качалка, в котором сидела высушенная старушка. Её волосы, когда-то тёмные, но теперь изрядно разбавленные сединой, были собраны в узел, на морщинистом лице читалась глубокая усталость и какая-то непонятная печаль. Из вежливости я постучал по косяку, привлекая её внимание. Женщина подняла взгляд, и я, натянув улыбку, прошёл в комнату.

— Добрый день, — я старался быть как можно более приветливым. — Меня зовут Адам Шольц. Я работаю на Газету Нью-Гемпшир.

Она кивнула, и я подумал, что это хороший знак – значит, хоть что-то понимает.

Я прошёл в её комнатушку и осмотрелся. На узкой и невысокой кровати лежало шерстяное лоскутное одеяло, наверное, для приюта их собирали в качестве благотворительной акции по местным домам. Сама постель была аккуратно заправлена, в комнате было чисто, её можно было бы назвать уютной, будь там побольше мебели. Пол был старый, потёртый, как и всё здание, дерево местами выцвело, а под креслом образовались выемки, словно его не передвигали годами. Широкий подоконник служил Анне столом: на нём лежало несколько книг, а в углу примостился горшок с незабудками, немного повядшими, но цветущими. Рядом стоял стакан и медный чайник с водой.

— Я могу присесть? — спросил я, указывая на кровать — другой мебели просто не было.

Анна промолчала. Я принял её молчание за согласие и, осторожно присев на край, внимательно посмотрел ей в глаза, надеясь понять насколько она в своём уме.

— Чем же я обязана вашему вниманию? — голос у неё был крепкий, звонкий, совсем не подходящий возрасту.

Женщина по-прежнему смотрела в окно, но мне почему-то казалось, что она не видит сад, что раскинулся во дворе приюта. Её взгляд был направлен внутрь себя.

— В документах я нашёл информацию, что вы были военнопленной... — неуверенно начал я. — А я хочу написать статью о героях англо-французской войны. Я бы хотел написать статью о вас...

Она не ответила. Я с раздражением сверлил глазами спину старухи, хотелось подняться и уйти, но моё честолюбие не позволяло сделать этого: передо мной сидел источник информации, ключ к моему успеху, и чтобы эта старая ведьма заговорила, я был готов ждать.

"Может, она глухая?" — после нескольких минут молчания я решил попробовать ещё раз.

— Простите, я хочу написать о вас статью, вы поможете мне? — почти прокричал я.

Её ресницы дрогнули, и выцветшие голубые глаза с гневом вперились в меня.

— Я прекрасно слышу вас, юноша, вам не обязательно так кричать, — сдержанно проговорила она.

К моему лицу хлынула кровь и едва слышно я пробормотал извинения.

Как бы то ни было, мне удалось привлечь её внимание, потому как теперь она оценивающе разглядывала меня.

— Простите, молодой человек, но я не думаю, что смогу помочь вам, — женщина снова повернулась к окну. — Вы знаете, в нашем приюте живёт мистер Шепард, он старый вояка, прошёл войну, а потом участвовал в подавлении индейских восстаний, его история интересней, чем моя.

Я знал о Джоне Шепарде: знал, что он служил под командованием Бредока во время войны, знал, что участвовал в карательных экспедициях против чероки, знал, что после всех боёв на старости лет у старика поехала крыша. И Анна не могла не знать этого. Но я так просто не сдаюсь.

— Но вы были у индейцев в плену, вам ли не знать тягот войны! — отчаянно воскликнул я, чувствуя, что разговор идёт к завершению.

— Зачем?.. — голос женщины дрогнул. — Зачем вы заставляете меня вновь и вновь переживать это?.. — она обернулась, и, увидев её глаза, я понял, что перехожу черту.

— Я... прошу прощения... я не хотел этого... — пробормотал я. Меня наполнил стыд и жалость к несчастной женщине, вынужденной в одиночестве коротать свои дни. Вытянуть из неё воспоминания любыми способами уже не казалось такой хорошей идеей. Внезапно я почувствовал себя последней сволочью.

— Простите, что я побеспокоил вас, мэм, — я поднялся с кровати, надевая шляпу. — Я не могу требовать от вас этого. Мне пора. Всего доброго, — легонько поклонившись, я направился к двери.

— Молодой человек! — окликнула меня Анна, когда я уже взялся за ручку двери.

Я повернулся, старательно пряча взгляд.

— Почему я должна это сделать? Зачем вам моя история?

Она требовательно смотрела на меня в ожидании ответа, в то время как я метался между желанием придумать прекрасное и правдоподобное оправдание и сказать ей правду.

— Это будет интересно людям, — я натянуто улыбнулся, и Анна вновь потеряла ко мне интерес.

Я вновь вернулся к постели и сел напротив неё. Понимая, что моё враньё может лишь сильнее оттолкнуть её, я решил раскрыть свои карты.

— Я просто хотел найти хороший сюжет, поделиться им с читателями и стать знаменитым, — признался я.

— Вы хотели сделать это, основываясь на чужой боли?

— Нет, я ни коим образом не хотел... — я запнулся. Кажется, я противоречил сам себе.

Взгляд женщины стал строже.

— Честолюбие — страшный порок, он не доведёт вас до добра, юноша, — сурово проговорила она.

Повисла звенящая тишина. Анна вновь повернулась к окну, а я так и сидел, стараясь переварить слова женщины. Ее слова не давали мне покоя, было обидно, что моя мечта, то, к чему я так долго стремился, была попрана одной фразой. Ещё обидней было то, что в глубине души я понимал, что она права, но никогда бы себе в этом не признался.

— Меня похитили, когда мне было девятнадцать, — внезапно я услышал её голос.

Я удивлённо посмотрел на женщину – она смотрела мне прямо в глаза, и я понял, что если прерву её словом, неловким движением или просто неправильной реакцией, она замолчит, и я больше не смогу заставить её говорить.

— Был август 1744 года. Я хорошо помню, что это был август, потому что за неделю до этого я вышла замуж. Мы работали с матерью в поле, много часов не разгибаясь, так, что спину ломило. Конечно, мы не заметили их появления, уткнувшись носом в сырую землю. Эти уродливые дикари выскочили из ниоткуда, схватили мою маму и начали прыгать вокруг меня с ужасными криками. Их лица были разрисованы чёрными красками, мне казалось, что я видела человеческие зубы на чьей-то шее, они трясли над головой оружием и издавали вопли, от которых кровь стыла в жилах.

Казалось, Анна полностью погружена в повествование. Глаза её то яростно горели, то наполнялись ужасом. Мне нравилось наблюдать за ней. Это дополняло её рассказ, делало его по-настоящему живым.

— У меня кружилась голова от страха и от их безумного танца. Один из них, с нарисованной чёрной маской и кровожадным оскалом, схватил нас и, связав руки, привязал к своей лошади. Мы всё ещё были в замешательстве, напуганы и не до конца понимали, что происходит. Мама постоянно твердила, чтобы я не шумела и подчинялась, или нас тут же убьют. Я старалась вести себя спокойно, пыталась взять себя в руки, но тяжело оставаться равнодушной, когда смерть идёт за тобой следом.

Наш дом подожгли - мы уже скрылись в лесу, когда стал бить колокол, и, оборачиваясь, я видела, как пламя, охватившее мой родной дом, поднимается над кронами деревьев. Мой отец и муж, должно быть, бежали к родному гнезду, переживая за нас. В ту минуту я вдруг осознала, что не вернусь туда уже никогда…

Её глаза неожиданно блеснули. Что-то в них было такое… нет, не печаль или сожаление. Они пылали гневом, даже спустя столько лет.

— Дорога была мучительной. Нас провели пешком более десяти миль. С нами были ещё женщина и мужчина из нашей деревни. Как только кто-то останавливался, его начинали колотить. Я сбила ноги в кровь, еле могла идти. Моя мама чуть не теряла сознание от усталости и боли. К ночи нам дали немного воды и еды. Наверно, у меня не получится передать словами весь наш ужас и отчаянье. Что-то мне удалось забыть, а другие детали не кажутся уже такими чудовищными. Но ночью мы не спали, сбившись в кучу – мы боялись, боялись настолько, что не могли говорить.

На второй день моя мать почти не могла идти. Она была измождена, ослабла, и даже подняться на ноги было для неё пыткой. Какой-то индеец стал её избивать, и я, не выдержав, бросилась на него и оттолкнула. Тогда мной управлял гнев, а может страх загнанного зверя, но уже спустя секунду моё тело одеревенело от ужаса содеянного. Индеец улыбнулся мне, показывая свои белые зубы, и ударил лошадь, к которой была привязана моя мать. Лошадь рванула с места, моя мать упала - я видела как её тело, утягиваемое верёвкой, бьётся о камни и поднимает столб пыли. Я не кричала лишь потому, что от ужаса у меня начались спазмы в горле, и я чуть не потеряла сознание, не способная дышать.

Маму я больше не видела. Почти всю дорогу нас сопровождал кровавый след, где по острым камням тащили её тело. От горя и страха я не могла ни говорить, ни есть.

Анна судорожно сглотнула, с каждой минутой повествования я чувствовал, как она пробуждается, но вместе с тем, слова отнимали её силы. Налив из чайника воды, я протянул стакан женщине. Сделав несколько маленьких глотков, она продолжила:

— Я хотела бежать, я твёрдо это решила. Думала, что лучше умру в лесу, съеденная дикими зверьми, чем продолжу это путешествие в ад. Ночью я вытащила из передника маленькую тяпку, что осталась у меня с поля, и стала разрезать верёвки. Получалось это плохо, я дёргалась, истёрла руки в кровь, меня вновь охватила паника. Я то судорожно принималась избавляться от пут, то замирала, опасаясь, что кто-то заметит мою возню. Я прекратила это занятие, когда в лагере поднялся шум. Оказалось мужчина, которого вели с нами, попытался сбежать. Его настигли - уйти далеко ему не удалось - и дикари притащили его с торжествующими воплями. К счастью, я не видела, что с ним сделали, было темно, и я замерла как мышь, спрятав несчастную тяпку в передник. Пол ночи нас терзали страшные крики мужчины, которого замучили насмерть. Потом мы не могли спать из-за безумных песен и воплей индейцев. Мы думали, они его и съели, потому что на утро индейцы были все измазаны кровью и со страшным оскалом смотрели на нас.