Знакомый с праздничного пира

Знакомый с праздничного пира

— Не хочу! — визжит пятилетняя баронесса Якобина фон Фюрст так, что уши закладывает, и топает ножкой в пурпурной бархатной туфельке. — Не стану! Не стану! Уходи-и-и!

Пятилетняя Якобина одета как настоящая куколка — в хорошенькое муслиновое платьице фиалкового цвета, с кружевными рукавами, оборками на юбке и лиловым шёлковым бантиком на поясе. У неё чистенькие белые чулочки и подъюбник, а каштановые локоны, едва касающиеся плеч, перевязаны шёлковой лентой того же цвета, что и пояс, только менее широкой.

Она и сама обыкновенно выглядит словно настоящая куколка — всегда нарядная, беленькая, с румяными пухлыми щёчками и розовыми губами. Но сегодня явно не тот день — личико её искажает недовольная гримаса, а щёки и глаза совсем раскраснелись от слёз. Якобина утирает их своими кулачками, перепачканными в креме от съеденного кусочка торта. Между прочим, очень вкусного торта — сладкого, сочного, состоящего почти полностью из крема без этих невкусных толстых коржей, только с тонкими прослойками чего-то хрустящего, наверное, вафли.

Вокруг суетится весьма сердитая няня, высокая тучная женщина неопределённого возраста, что весьма грубо дёргает девочку за рукав и пытается заставить извиниться перед именинником, четырёхлетним Линтаммером Астарном, мальчиком, что сейчас так же громко вопит в зале, где проходит праздник, а не в мрачном коридоре за дверью — именно его кусок торта, самый красивый и большой из всех, Якобина сегодня съела. Няня держит за руку трёхлетнюю Катрину, одетую в такое же нарядное платьице, что и у сестры, только красно-розовое. Рамона, которой только недавно исполнился год, осталась дома с кормилицей, а Райнхольд, брат Якобины, слишком взрослый, чтобы иметь няню.

— Хорошие девочки так себя не ведут, — недовольно и нетерпеливо повторяет няня, ни на секунду не выпуская ладошки Катрины из своей руки. — Ты ведь хочешь быть хорошей, послушной девочкой?

Но Якобина уж точно не хочет быть хорошей девочкой — во всяком случае, в данный момент. Якобина сейчас вообще не хочет быть хорошей или послушной. Она хочет только одного: снова веселиться в зале со всеми, без всяких извинений с её стороны и новым куском торта в руках — желательно, таким же вкусным, как предыдущий. И она уж точно не понимает, почему должна перестать реветь и сделать то, о чём её просят, раз ни одно из её желаний не исполняется.

Якобина вертится, качает головой, топает ногами и отчаянно завывает — столь громко, насколько только позволяет мощность лёгких пятилетнего ребёнка. Она утирает глаза липкими пальцами и продолжает вопить, что ни за что на свете не попросит прощения у Линтаммера, и захлёбывается собственными словами. Якобина требует, чтобы её пустили обратно. Якобина просится назад, но не согласна приносить извинения ни за какие пряники и конфеты.

Няня, кажется, не особенно слушает эти вопли. Она твердит про послушных маленьких леди, которые никогда не закатывают истерики и извиняются, если сделали что-то не так. Твердит про нарядное платье, которое так просто испачкать, про правила приличия, не позволяющие обижать хозяина дома, про баронессу Екатерину, которой поведение старшей племянницы явно придётся не по вкусу... Якобина тоже не хочет слушать. Она рыдает, трёт покрасневшие мокрые и немного липкие щёки и топает ногами, с силой прыгает и рыдает ещё горше.

Катрина — тётина тёзка — разглядывает сестру с почти научным интересом маленькой вредины, готовой вопить ещё громче, если ей что-то не достаётся. Катрина довольно улыбается и показывает Якобине язык. Няня этого не видит. Зато видит, как Якобина готова кинуться на младшую сестру с кулаками.

— Что за девчонка — одно наказание! — восклицает няня, когда её терпение заканчивается (это совпадает с тем мгновеньем, когда Якобина дёргает Катрину за локон), и отвешивает старшей воспитаннице весьма звонкий шлепок по попе, из-за чего девочка визжит почти столь же громко, как пароходная сирена. — Ну и стой здесь, одна, раз не умеешь себя вести!

С этими словами няня подхватывает Катрину — готовящуюся вот-вот тоже разразиться рыданиями — на руки и возвращается обратно в зал, захлопывая дверь прямо перед носом всё ещё сердитой и заплаканной Якобины. Та — на какое-то мгновение замолчавшая от удивления — принимается реветь ещё громче и горше, чем прежде. Снова топает ногой и испускает самый отчаянный и гневный вопль, какой только может.

Якобина уверена — няня сейчас же вернётся, услышав этот крик. Обычно возвращается — чтобы накричать, чтобы грубо схватить за руку и потом всё равно сделать то, чего девочка добивалась. Но няня не возвращается, и Якобине ужасно хочется обратно, в зал, где много счастливых детских лиц, торт — он просто огромный и от одного съеденного кусочка вряд ли кто-то может пострадать — и весёлая музыка. Но дверь слишком тяжёлая для неё, и ручка находится слишком высоко, чтобы дотянуться. Якобине жаль себя, и от этого она ревёт ещё горше, и в конце-концов и вовсе садится на пол — прямо в своём новеньком фиалковом платьице, беленьких чулочках и бархатных туфельках.

Из-за двери слышится смех. Там весело. Без неё. Якобина всхлипывает, утирает слёзы подолом платья и прислушивается к звукам за дверью, думая о том, что это ужасно несправедливо — торчать здесь, когда всем так хорошо. Якобина мечтает, чтобы няня исчезла — как злые колдуньи в сказках. Мечтает, чтобы все они исчезли — Линтаммер, Катрина, тётя Екатерина... Ей жутко обидно, что её наказали. И ужасно хочется, чтобы всё это закончилось — оказаться дома, обнять своих кукол и выплакать, поведать им все свои горести. Тут же кукол нет.

Тут вообще ничего нет — только каменная лестница с такими крутыми ступеньками, что Якобина не рискнёт по ней подняться или спуститься. Тут довольно темно и, пожалуй, жутковато. В тенях от факелов на стенах отплясывают свой танец странные фигуры, и маленькая баронесса фон Фюрст поджимает ноги под себя, как только замечает их. На некоторое время она перестаёт плакать и может лишь испуганно смотреть на них, боясь не то что реветь — даже шевелиться. Её хочется закричать, вскочить, приняться тарабанить в дверь, что хватит сил, но от страха она не может этого сделать.

— Эй! — слышит Якобина незнакомый звонкий голос, когда кто-то оказывается рядом с ней и хватает её за руку так неожиданно, что она вздрагивает. — Не бойся — это всего лишь дрейгуры. — Эти слова мало что ей объясняют, но отчего-то становится куда спокойнее.

Девочка удивлённо смотрит на говорившего — им оказывается белокурый мальчишка с перепачканными в чернилах ладонями. Этот мальчишка старше её на несколько лет, он одет совсем не так празднично, как она — в болотного цвета костюм из грубой ткани, всего лишь с несколькими полосками простенькой вышивки на рукавах и вороте. На ногах у него самые простые сапоги, а волосы растрёпаны так, будто он ни разу не имел дела с расчёской.

Мальчишка улыбается, но, кажется, не смеётся над ней, хотя Якобине всё равно становится стыдно за то, что он застал её испуганную и в слезах — хотя всего несколько минут назад ей было всё равно, что её истерику видели все, кто был сегодня на именинах Линтаммера. Она шмыгает носом, быстренько утирает остатки слёз на своём лице и свой нос подолом своей нижней юбки и, наконец, поднимается на ноги, с важным видом делает книксен и не менее важно представляется — говорит, что она баронесса Якобина фон Фюрст, племянница Густава и Екатерины фон Фюрстов. Мальчишка на это, смеясь, просто отвечает, что его самого зовут Миром.

У Мира сияют глаза, и он определённо самый удивительный мальчишка, которого Якобина видит в своей жизни — все остальные либо кидаются на неё с кулаками, либо такие нытики, что становится противно. Якобина старается с ними даже не общаться — ей либо страшно, либо противно, но Мир... Мир кажется ей похожим на героя какой-нибудь сказки — из тех, что спасают из плена принцесс, целуют лягушек, влюбляют в себя старых уродливых ведьм и убивают драконов. И, по правде говоря, юной баронессе фон Фюрст куда больше хочется быть принцессой, чем лягушкой или ведьмой, так что она старается выпрямить спину и показать все свои хорошие манеры, какими ей удалось овладеть за пять лет.

— Почему ты не там? — интересуется Якобина самым светским тоном, на который только способна в свои пять.

Мир пожимает плечами, хмурится, цокает языком и только потом, через несколько мгновений, отвечает сухо, почти резко:

— Я наказан.

Некоторое время Мир молчит — вероятно, обиженный её вопросом. Якобина тоже молчит, хотя никак не может понять, что именно так его разозлило — она всего лишь попыталась сделать то, что обычно делали светские леди, которых она знала, поддержать разговор. Якобина фон Фюрст разглядывает вышивку на его рубашке, его сапоги, оторванные или болтающиеся на одной ниточке пуговицы на вороте и рукавах... Она думает, что одежда мала ему — уже тесна в плечах и слишком коротка. И ещё, что костюм этот слишком старый — в некоторых местах ткань почти протёрлась, из вышивки торчали неаккуратные обрывки нитей, а кое-где виднелись пятна. Якобина не представляет, чтобы ей когда-нибудь позволили ходить в чём-то подобном.

— Из-за того, что ты такой неряха? — предполагает она, тыкая пальцем в одно из пятен на курточке Мира.

Тот фыркает, оставляет её вопрос без ответа, но ощутимо веселеет, словно сама мысль, что его могут наказать за неаккуратность кажется ему смешной. Якобина про себя думает, что её совершенно точно наказали бы, если бы она посмела расхаживать где-нибудь в старом платье, на котором виднеются следы от чего-то жирного или сладкого, у которого оторвались или вот-вот оторвутся пуговицы, и которое ей безнадёжно мало. А с такими нечёсанными волосами!.. Якобина осторожно — насколько только может — поправляет прилипшие ко лбу локоны.

Но Мир снова улыбается, и потом вдруг хватает её за руку — не больно, совсем не так грубо, как иногда делает няня, когда сердится — и тянет за собой к лестнице. К той самой лестнице с невероятно крутыми ступеньками, по которой вряд ли вообще кто-либо может нормально спуститься.

— Я тебе сейчас кое-что покажу! — обещает он с таким восторгом, что Якобина просто не может отказаться и покорно спускается по ступенькам вслед за ним.

Мир держит её за руку и идёт первым, и ей почти не страшно. Якобина не может дождаться, когда же увидит то, что новый друг — ей безумно хочется считать его своим другом — хочет ей показать. Возможно, это будет что-то красивое? Или забавное? Или удивительное?

Лестница заканчивается, и мальчик толкает деревянную дверь с красивыми узорами на ней, и Мир с Якобиной оказываются в саду, потом ещё долго петляют по дорожкам, спускаются по длинной белой лестнице с менее крутыми ступеньками, чем в доме, снова бегут по саду, гораздо менее ухоженному, чем тот, верхний, проносятся мимо развалин, слишком красивых, чтобы Якобине не захотелось туда попасть, мимо пары старых клёнов, после чего останавливаются у одного дуба — огромного, толстого, с кучей расходящихся в разные стороны ветвей.