Последний единорог

В толпе раздались сдавленные смешки. Когти гарпии стиснули насест, и дерево скрипнуло.

– Вам надо быть на свободе, прежде чем она вырвется из клетки, – сказал волшебник единорогу. – Она не должна застать вас здесь.

– Я не осмеливаюсь прикоснуться к железу, – ответила Она. – Я могла бы открыть замок рогом, но чтобы дотянуться… Нет, сама я не выберусь из клетки. – Она дрожала от ужаса перед гарпией, но голос ее был вполне спокоен.

Маг Шмендрик стал на несколько дюймов выше, чем это казалось возможным.

– Не бойтесь ничего, – величественно начал он. – Несмотря на мое ремесло у меня чувствительное сердце…

Его прервал приход Ракха и его спутников, уже не хихикавших, как возле мантикора. Волшебник пустился прочь, нашептывая: «Не бойтесь, Шмендрик с вами. Ничего не делайте без меня!» Его голос доносился до единорога так тихо и так одиноко, что Она даже не была уверена, слышала ли Она его или почувствовала слабое прикосновение.

Темнело. Толпа стояла перед ее клеткой, глядя на нее со странной застенчивостью. Ракх сказал: – Единорог, – и отступил в сторону. Она слышала, как стучат сердца, замирает дыхание, видела, как слезы наполняют глаза, но никто не произнес ни слова. По печали, растерянности и нежности на их лицах Она поняла – они узнали ее, и принимала поклонение как должное. Она вспомнила прабабушку охотника и попробовала представить себе, каково это – быть старым и плакать.

– Большинство представлений, – через некоторое время сказал Ракх, – на этом бы и закончилось: что еще можно показать после настоящего единорога? Но в «Полночном карнавале Мамаши Фортуны» есть еще одна тайна – демон, что разрушительнее дракона, чудовищнее мантикора, ужаснее гарпии и, вне сомнения, понятнее единорога. – Он взмахнул рукой в сторону последнего фургона, и черный занавес заколыхался и стал раздвигаться, хотя никто не касался его.

– Воззрите на нее! – крикнул Ракх. – Воззрите на последнее диво, самое последнее! Воззрите на Элли!

Внутри клетки было темнее, чем снаружи, и, казалось, сам холод как живой шевелится за прутьями. Что-то дрогнуло, и Она увидела Элли, старую, худую оборванную женщину, скрючившуюся в клетке у огня которого не было. Она казалась настолько хрупкой, что вес темноты сокрушил бы это изможденное тело, и такой беспомощной и одинокой, что посетителям следовало бы рвануться на помощь и освободить ее. Вместо этого они молчаливо попятились, словно Элли подбиралась к ним. Но она даже не смотрела на них. Она сидела в темноте и наскрипывала под нос песню, подобно тому, как скрипит пила, впиваясь в дерево, и как скрипит дерево, готовящееся упасть:

То что украли – вернется домой,
Сжатая вырастет рожь,
Мертвый – в другом, по-иному – живой,
Прошлого не вернешь.

– Ну как, не очень-то сильна на вид? – спросил Ракх. – Но ни один герой не может противостоять ей, ни один бог не поборет ее, и никакое волшебство не оградит от нее, ведь она не пленница. Мы показываем ее, а она тем временем ходит среди вас и берет свое. Элли – это старость.

Холод клетки тянулся к единорогу, и там, где он прикасался к ней, Она никла и слабела. Она чувствовала, как съеживается и покрывается морщинами ее кожа, как покидает ее красота. Уродство свисало с ее гривы, пригибало голову, вырывало волосы из хвоста, гнездилось в ее теле, пожирало шкуру и томило ум воспоминанием о том, как хороша она была когда-то. Где-то поблизости гарпия издала низкий энергичный звук, но, спасаясь от последнего страшного демона, Она укрылась бы и под сенью этих бронзовых крыл. Песнь Элли пилила ее сердце.

В море рожденный на суше умрет,
Глину, как хочешь, мнешь,
Подарок и руки и душу сожжет —
Прошлого не вернешь.

Представление было закончено. Люди, крадучись, расходились не поодиночке, а парами, большими и маленькими группами, крепко держа за руки незнакомцев, поминутно оглядываясь, не идет ли по пятам Элли. Ракх грустно предложил:

– Не желают ли джентльмены задержаться и выслушать историю о сатире? – и, подвывая, кисло расхохотался в их удаляющиеся спины. – Порождения ночи – пред ваши очи!

Они шли мимо клетки единорога, смех Ракха подгонял их, а Элли все пела.

Это же иллюзия, сказала Она себе. Это – иллюзия, и, подняв отягощенную смертью голову, вгляделась в темноту последней клетки, ища взглядом не Старость, а Мамашу Фортуну, потягивающуюся, хихикающую, с неестественной легкостью спускающуюся на землю, И она поняла, что не стала уродливей и смертней ни на волосок, но все же прекрасной почувствовать она себя нс могла. Может быть, это тоже иллюзия, устало подумала она.

– Я просто наслаждалась, – проговорила Мамаша Фортуна, – как всегда. Подозреваю, что я просто создана для сцены.

– Лучше б ты держала покрепче эту проклятую гарпию, – отозвался Ракх. – Я чувствовал, что она вот-вот освободится. Будто я был связывающей ее веревкой, а она развязывала меня. – Он поежился и понизил голос. – Отделайся от нее, – хрипло произнес он, – отделайся, пока она не разорвала нас в клочья. Она только об этом и думает. Я все время чувствую это.

– Молчи, глупец, – голос ведьмы был свиреп от страха. – Если она вырвется, я смогу превратить ее в ветер, в снег, в семь нот. Но я хочу держать ее при себе. Ведь никакая другая ведьма на свете не умеет и не сумеет этого. И я буду держать ее, даже если мне придется для этого каждый день кормить ее твоей печенью.

– Прекрасно, – ответил Ракх и слегка отодвинулся от нее. – Ну, а если она потребует твою? Что ты будешь делать тогда?

– Буду продолжать кормить ее твоей, – заявила Мамаша Фортуна. – Она не почувствует разницы. Гарпии не слишком умны.

Старуха одинокой тенью скользила в лунном свете от клетки к клетке, гремя замками и проверяя свои чары, как хозяйка ощупывает арбузы на рынке. Когда она подошла к клетке гарпии, чудовище издало вопль, пронзительный как стрела, и ужасающе расправило свои великолепные крылья. Единорогу показалось, что прутья решетки начали извиваться и опадать дождем, но Мамаша Фортуна хрустнула тонкими пальцами, и прутья вновь стали железом, а гарпия, выжидая, замерла на насесте.

– Не сейчас, – сказала ведьма, – еще не сейчас. – Они смотрели друг на друга одинаковыми глазами. Мамаша Фортуна сказала: – Ты моя. Ты моя, даже если убьешь меня. – Гарпия не шевельнулась, но тучка затмила луну. – Не сейчас, – повторила Мамаша Фортуна и повернулась к клетке единорога. – Ну, – сказала она сладким дымным голосом. – Я все-таки напугала тебя, не правда ли? – Она рассмеялась, и смех ее был похож на шорох змеи в тростниках, и подобралась поближе. – Что бы ни говорил твой приятель волшебник, – продолжала она, – хоть немного мастерства у меня должно быть. Для того, чтобы ты показалась себе старой и отвратительной, требуется, скажу вам, некоторое искусство. И неужели грошовым заклятьем можно держать в плену Темную. Никто до меня… Она ответила:

– Не хвастай, старуха. В этой клетке – твоя смерть, и она слушает тебя.

– Да, – спокойно ответила Мамаша Фортуна, – но я, по крайней мере, знаю, где она. А вот ты бродила по дороге в поисках своей смерти. – Она опять рассмеялась. – Но где она, я знаю тоже. Но я не дам тебе встретиться с ней, и ты должна поблагодарить меня за это.

Забыв все, Она прижалась к прутьям. Они причиняли ей боль, но Она не отступала.

– Где Красный Бык? – спросила Она. – Где мне найти его?

Мамаша Фортуна подошла к клетке вплотную. – Красный Бык короля Хаггарда, – пробормотала она, – значит, ты его знаешь. – Блеснули два ее зуба. – Ты моя, – сказала она, – он тебя не получит.

Тогда Она покачала головой и мягко ответила: – Тебе лучше знать. Освободи, пока не поздно, освободи гарпию и меня. Занимайся своими тенями, если хочешь, но освободи нас.

В стоячей воде ведьминых глаз что-то полыхнуло так, что несколько ночных мотыльков отвлеклись от своей прогулки, ринулись на свет и белыми хлопьями пепла упали на землю.

– Скорей я оставлю свое дело, – осклабилась она. – Волочиться сквозь вечность с моими доморощенными пугалами – об этом я мечтала, когда была молода и зла. Ты думаешь, я выбрала эту убогую магию, порождение глупости, потому что никогда не знала настоящей? Я вожусь с собаками и обезьянами потому, что не смею коснуться травы, но я понимаю разницу. И теперь ты просишь меня отказаться от вас, от присутствия вашей силы. Я сказал Ракху, что, если потребуется, стану кормить гарпию его печенью, и я это сделаю. А чтобы удержать тебя, я бы взяла твоего дружка Шмендрика и… – тут она в ярости забормотала какую-то чепуху и наконец замолкла.

– Кстати о печени, – ответила Она. – Настоящий маг не предлагает чужую печень. Ты должна вырвать свою собственную и научиться обходиться без нее. Настоящие ведьмы это знают.

Несколько песчинок прошелестело по щеке Мамаши Фортуны, пока она смотрела на единорога. Все ведьмы так плачут. Она повернулась было и заспешила к своему фургону, но внезапно оглянулась назад с каменной ухмылкой на лице.

– А все-таки дважды я обвела тебя вокруг пальца, – сказала она. – Неужели ты в самом деле думаешь, что эти пучеглазые глупцы узнали бы тебя без моей помощи? Нет. Я придала тебе вид, который они могут понять, и рог, который они могут увидеть. В наше время, чтобы простой народ признал единорога, нужна дешевая ярмарочная ведьма. Уж лучше оставайся со мной в поддельном обличье, во всем мире тебя узнает только Красный Бык.

Она исчезла внутри своего фургона, и гарпия выпустила луну из-за туч.