Неудачник. Часть первая

IV Ужасная болезнь

– Каким человеком ты хочешь быть в оставшееся время? – спросил я его при нашей первой встречи во время прогулки вечером в парке, осенью. – Какой твой идеал человека?

– Я? Дай подумать, – ответил Федор. Так он думал с минуту (он был необыкновенно и ставшим и рассеянным в тот вечер). – Во мне немало плохих черт еще с детства. Из-за этих черт я сделал невероятное количество плохих поступков. Я обижал, обманывал, лгал, крал. Один раз я даже ударил невинную шестилетнюю сестру. А из-за чего? Из-за того, что она решила поиграть с друзьями, а не потратить время на учебу. Тогда я был ожесточен и ненавидел весь белый свет. Только сейчас я осознал каким жестоким я был. Но я понял это поздно. И в оставшееся время я хочу создавать судьбы, а не рушить их, я хочу помогать несчастным, а не насмехаться над ними и, наконец, я хочу внести хоть какой-то вклад, хотя бы какое-то зернышко в душу людей, я хочу наконец-то быть любимым! – тут он сильно закашлялся. Я испугался, посадил его на лавочку и предложил ему воды. Так продолжался его кашель минуты две, после чего он залпом иссушил предложенную мною бутылку. Я его попросил говорить менее одушевленно и тихо, но прекращать разговор не хотел, потому что был заинтересован. Он отдышался и продолжил говорить:

– Так, на чем я остановился? – сказал он и, подумав, прибавил: – Забыл. Неужто у любви?

– Вы говорили, что хотите быть любимыми.

– Ах точно, – сказал он с каким-то призрением, видимо был недоволен, что разгорячился. – Ну, тогда продолжим. Я хочу говорить правду и одну только правду. Сейчас, среди нас, очень мало честных людей. Соврать (даже не по пустяку) сейчас обычное дело. Люди даже не стыдятся за свою ложь, считают это необходимым, вот до чего дошло. Я же такое считаю неправильным, и я буду стараться говорить правду даже тогда, когда она не всем нравится (а это часто бывает). Я хочу быть человеком, которому можно довериться, на которого можно положится. Человеком слова. Человеком, с которым интересно проводить время. Человеком достойным уважения и любви. А впрочем, все это глупые мечты. У меня есть одни друг, единственный и верный – фортепиано. И, может быть, больше и не нужно. Оно единственное поддерживает мое настроение, единственное меня успокаивает в такие сложные времена. Без него я, пожалуй, покончил бы с собой. Но у меня есть мечта, за которую я продолжаю цепляться, из-за которой я продолжаю жить, именно она меня ведет вперед (Федор во время речи охрипла почти с каждым словом, а к концу вообще говорил чуть слышно и плохо понятно)

– В чем же она состоит? – спросил я с чрезвычайным любопытством, я очень заинтересовался Федором и, честно говоря, полюбил его. – Расскажи, пожалуйста!

– Извини, но я очень устал за сегодня, очень спать хочу. К тому же, мой голос охрип и не понятен. Только если в другой раз.

– Ой! Приношу глубочайшие извинения, я, действительно, об этом и позабыл. Но ты меня до невероятности заинтересовал. Ты умный, честный и, по-моему, добрый юноша. Так знай, я тебя полюбил и хочу вновь с тобой встретиться.

– Спасибо, – сказал он мягко. На лице его выразилась такая добродушная, искренняя, чистая улыбка, казалось, что он вот-вот заплачет от счастья. Как это меня растрогало. – Спасибо вам большое. Я точно мечтал о таких словах всю свою жизнь, и я невероятно счастлив, что вы мне их сказали, спасибо. Я сюда хожу почти каждый день, по вечерам, буду чрезвычайно рад проводить с вами время. Еще раз огромное спасибо вам за этот день, может быть, лучший в моей жизни.

Да не за что, не за что! – говорил я разгорячившись. – Это я должен благодарить судьбу, что встретил такого прекрасного человека как вы! А вам спасибо за этот разговор!

– Не за что, – сказал сиявший Федор. – Прощайте!

– До скорого!

Мы простились. Я всегда буду рад за то, что похвалил его в тот вечер. Похвала и внимание, действительно, были ему нужнее всего в это тяжелое время. И как мне грустно оттого, что такого прекрасного человека никто не знал. И заслуживает он этих мук, этих страданий? Почему в мире так много несправедливости? Почему над ним так поиздевалась природа? За что же ему, истинному человеку, такая жизнь?

И существует ли бог после этого, раз он допускает такие страдания невинным? Да, невинный! Может он и совершил множество грехов, даже сестру ударил, но кто знает как он их искупил с таким сердцем. А разве эта жуткая болезнь не является искуплением? Да даже переискуплением! Мне вот давно кажется, что такие люди появляются, чтобы искупить не только свои грехи, но и грехи всего человечества. Они страдают больше других, но чем же они хуже? Ничем! Да они даже лучше! Но именно на их долю выпала такая тяжелая участь, им, хорошим людям, приходится жертвовать всем ради других, злых и бесчеловечных. И если бог все же существует, то он до невероятности жесток, жесток и несправедлив.

Но это сейчас неважно. А важно то, что потом я полюбил его еще сильнее. Он стал моим лучшим другом. Отчасти я исполнил его мечты, но главную все же не смог, за это себя ненавижу больше всех на свете!

V Мечта

Этот вечер произвел на меня такое впечатление, что я на следующий же день, после курсов, пошел сразу в парк, не заходя домой. Он там был и с нетерпением ожидал меня. Наш разговор снова оказался долгим. С каждым прошедшим так днем мы еще привязывались и любили друг друга. Мы оба считали друг друга достойными людьми. Иногда он не приходил по причине плохого самочувствия.

Спустя месяц таких встреч он, с того не с сего, пригласил меня в гости, сказал, что хочет сыграть мне на фортепиано. Когда я сказал, что тоже когда-то играла на пианино, он необыкновенно заинтересовался и сказал, что теперь я просто обязан к нему наведаться. Я согласился. На следующий же день мы договорились встретиться у него дома.

Я к нему пришел часов в 9 вечера. Он принял меня с видимой радостью и гостеприимностью. Квартира была хороша: убранная и просторная.

У него уже было все готово к моему приходу. Он посадил за стол и начал подавать мне кушанья. Он сказал, что он ему приготовил и что ждет моего вердикта. Угощения были на редкость красивы и очень вкусны, даже лучше всяких ресторанов. Когда я ему это сказал, он аж весь засветился и благодарил меня, сказал, что в свободное время учится самостоятельно готовить. То, что он самостоятельно так научился готовить, тоже меня поразило, и я сказал, что с таким талантом он может стать известным поваром. Он так обрадовался, что даже начал смеяться, прям как ребенок!

После нашей беседы он повел меня в свою комнату. В ней стоял огромный, блестящий, красивый Рояль. При входе в комнату слева стояла кровать. На Рояль был вид с боку, он стоял возле окна, а напротив его был рабочий стол Федора. На столе валялись ручка, карандаш, ластик и горы исписанных нотами листов. По бокам у стола стояли тумбочки. На одной из них, например, было написано на каждом ящичке сверху вниз: «Шопен», «Бетховен», «Моцарт». Хоть у него и были такие удобные ящички, но ноты валялись повсюду: на кровати, на полу, на подоконнике. Это была единственная захламленная в его квартире комната. Один только Рояль был чрезвычайно чист.

Федор убрал ноты стула, кинул их на кровать и усадил меня на этот стул. На Рояле лежали ноты и я успел прочесть название произведения. Это была первая баллада Шопена. Именно с этого момента я понял, что Федор очень талантлив еще и в музыке. Он собрал ноты с Рояля и бросил их опять-таки на кровать, также уселся, сделал глубокий вдох, посмотрел в окно и, немного погодя, принялся играть.

Как волшебно он играл! Звук был так прекрасен, так благозвучен, что казалось, что это Рояль поет, а не он нажимает на клавиши. Что меня еще поразило, так это то, как он играет «аккомпанемент» к основной мелодии. Обычно пианисты играют его плохо слышно и не столь значимо, но не он. Все звуки в его игре были слышны, не один звук не казался лишним. Иногда звуки «аккомпанемента» он выводил на первый план, и это звучало чрезвычайно красиво, необыкновенно живо. Его музыка текла как горная речка: живо и бурно. Видно было, что он любит свой инструмент и играет на нем в удовольствие, а ведь это главное.

Первая первая мелодия, которую он сыграл, была как противостояние добра и зла, низких звуков и высоких. По началу высокие звуки звучат весело и задорно. Но с каждым столкновением становятся все «грустнее» и тусклее. Звуки же низкие с каждым разом усиливаются, становятся все громче, ярче, «злее». В конечно же итоге совсем тусклые «добрые» звуки превращаются совсем уже в грустные, а потом и вовсе злые их уничтожают. Я сразу же понял, что это сочинил он, для это даже слов никаких не нужно было. Его игра, его стиль, его музыка меня сильно тронули, что к концу я постил слезу. У него было их много, он плакал, но быстро вытер глаза, пробормотав про себя: «В первый раз такое. Еще недолго».

– Ну как тебе? – спросил он.

– Это просто превосходно! – сказал я и рассказал все выше сказанное. Он улыбнулся, но на этот раз не с той наивной веселостью, не с тем счастьем, как-будто он что-то припоминал неприятное. «Она тоже так говорила – еле слышно сказал он. Но тотчас это улыбка стала прежней: невинной; он поблагодарил меня.

– А почему ты начал играть на фортепиано? – спросил я.

– Из-за нее, – сказал он с какой-то невообразимой досадой.

– А с этого ну-ка поподробней! – сказал я с жаром.

– Извини меня, Гриша, но даже тебе, моему лучшему и единственному другу, моему самому близкому человеку, я не могу рассказать этого. Я не хочу вспоминать тех дней. Они оставили слишком глубокий след в моем сердце,слишком. Я хочу это все забыть, выкинуть из головы. Так что, нет. Извини.

Я тотчас же все понял, все, что нужно. Я очень опечалился и сказал:

– Это ты прости меня. Я напомнил тебе о прошлом из-за любопытства. Очень жалею и виню себя, что сказал это.

– Это, конечно, не очень приятно, – начал он, – но ничего страшного, я вовсе не сержусь. Помнишь ты спрашивал о моей мечте? Ну так вот, я тебе ее поведаю сейчас (я давно хотел, но не было возможности). Ты знаешь, что я мечтаю о любви о любви, о счастье, но это мечта главная из всех, это мечта – цель всей моей жизни. Я ведь прекрасно понял, что ты подумал, что мелодию, которую я сейчас играл, сочинил я. И ты будешь абсолютно правым. И моя мечта: познакомить с этой музыкой других людей, чтобы они услышали как она красива, прекрасна и все то, что ты о ней с жаром высказал; я хочу вдохновлять людей своей музыкой, чтобы они хотели непременно также играть, чтобы они полюбили ее и хотели бы постоянно слушать. Я хочу быть известным. Я хочу, чтобы меня знали все, даже не музыканты. Ведь моя мечта же осуществимая? Ведь я смогу ее достичь со своим талантом? Значимый конкурс, который в полной мере разгласит обо мне, будет через полгода. Мне хватит времени? А, Гриша? Ведь я же доживу до этого момента?

Он не доживет. Я сразу же это понял. И он прекрасно это понимал, понимал, но все равно спросил. Его вид говорил сам за себя: все лицо его было вялое, жилистое и с какими-то малиновыми пятнами. С нашей последней встречи он очень сильно исхудал, а во время ужина к еде даже не притронулся. Он почти перестал выходить из дома из-за своего плохого самочувствия. Мне было так грустно, так досадно, что я хотел заплакать, но я пообещал себе: во что бы то не стало, этого не делать и, быть может, первый раз в своей жизни солгал: