Неудачник. Часть первая

– Конечно доживешь, я уверен. Даже, наверно, переживешь.

– Я очень рад, что ты так думаешь, – сказал он, ядовито улыбнувшись. Он понимал свое положение гораздо лучше меня (в чем я уверен), понимал, что ему жить еще не более месяца, но он не хотел смотреть правде в лицо, он до последнего ее отвергал, до последнего питал в себе надежды, до последнего не сдавался. И как же он силен после этого, чрезвычайно силен! И кто же сможет так, как он, стараться до последнего, понимая, что все напрасно, что все не имеет смысла и что никто кроме меня не услышит его игры. Вот она – настоящая личность, вот человек, к которому надо стремиться, которого надо уважать. Я счастлив, что когда-то познакомился с ним. Я счастлив, что он был моим лучшим другом.

– Ладно, сейчас уже очень поздно, и я очень устал, – произнес он, – давай прощаться что-ли.

Он вытянул руки, как бы желая меня обнять. Я в ту же секунду к нему бросился, и мы необыкновенно крепко обнялись, крепче даже, чем взрослый сын обнимает поседевшего отца. Мы оба хотели плакать, но оба дали себе клятву этого не делать.

Так простояли мы минуту. Эта минута связала нас неразрушимую дружбой, даже больше чем дружбой, невообразимые чувства я к нему питал.

– Подожди еще немного, забыл (он достал что-то из кармана и протянул это мне). Вот тебе ключи от моей квартиры, на всякий случай. Заходи когда захочешь, всегда буду рад. Спокойной ночи тебе. Прощай!

– Прощай! – сказал я необыкновенно громко, пожал Федору руку и удалился.

Что-то непонятное происходило в моем сердце; я был одновременно счастлив, но и одновременно чувствовал невыносимую боль, боль и злость на весь мир, злость на бессердечного бога. Меня бросало из одной крайности в другую, какая-то каша происходила в моей голове: одна мысль наслаивалась на другую, совершенно с нею не связанную. В таком беспокойстве я провел всю ночь, не смыкая глаз. Я до страха чего-то хотел, но я и сам не понимал чего. В университет я, конечно, не пошел о смог заснуть только в полдень. Так я и провалялся целый день в кровати.

VI Препятствие

В одну из наших (теперь уже редких) прогулок я ему задал вопрос насчет его мечты. И получил очень неприятный для себя ответ.

– Я посмотрел, – начал я, – что ведь будут еще несколько конкурсов в течение этого полгода. Ты же знаешь, так почему же не поучаствуешь? Вернее, не хочешь ли поучаствовать?

– Нет, не смогу, – отрезал он.

– Это еще почему же? – в недоумении спросил я. – Ведь глупо ждать полгода, особенно в твоем положении, – тихо прибавил я.

– Я ей пообещал – серьезно сказал он.

– Что пообещал? – спросил я, поджигаясь от негодования.

– Я пообещал ей представить свою музыку свету в день нашего знакомства. Ну она меня попросила, а я ей пообещал.

– Да черт меня возьми, да что это такое! – вскричал я. – Да какое к черту обещание! Разве ты не хотел все забыть и все отбросить? А тут какое-то обещание нарисовалось. Ты ведь хотел стать известным, а итого сам себе и ставишь границы. Как это глупо! А зачем же ты так старался, произносил все эти красивые речи о мечте, о людях, о счастье? Зачем же ты все это говорил, когда сам не пытаешься воспользоваться возможностью? И зачем же я, дурак, шел к тебе с таким одушевлением, с такими надеждами, чтобы сообщить тебе мысль? Почему же я сразу не понял, что ты хочешь умереть как червяк: никому не нужным и лишним, забытым всеми людьми? И так, пожалуй, и умрешь!

– Прости, я не хотел тебя… тебя обидеть. Мне очень жаль, прости. Ты прав, я так и умру, прям как червяк. Я во всем виноват, лучше бы я вообще не рождался на белом свете, – проговорил он… проговорил он сильно побледневши. Я задел его больное место, о котором он не хотел думать. Каждое слово его было произнесено с глубочайшим призрением к себе; он перестал любить себя, я это недавно начал замечать. Как… ах… как я себя возненавидел за произнесенные с досады слова.

– Я не желал зла, я не хотел, я так не думаю, прости.

– Я это понимаю. Ты сказал это, потому что чрезвычайно сильно меня любишь. Не со зла, а только желая мне счастья. Такое бывает… Человек может ляпнуть лишнего близкому, а потом страдать из-за этого. Я знаю, что ты будешь страдать из-за сказанного чрезвычайно, но не вини себя, прошу. Я не хочу оставить после себя грусть.

– Я… я… я-я… – сказал я и заревел. Я бросился его обнимать и начал кричать, рыдая: – Прости! Прости, я не хотел! Я не специально. Я люблю тебя больше всех на свете!

– Я знаю, я и это знаю! – захохотал он своим искренним, детским смехом. – А еще я знаю, что ты необыкновенно добрый, добрее еще не встречал. Ведь кто же, как не ты, станет так плакать за несколько лишних слов? Почти никто! А пойдем-ка ко мне заночуем, у меня там есть диван. Я приготовлю еды, мы поговорим, я тебе сыграю что-нибудь веселенькое, Моцарта например. А ты знал, что я играю не только все грустное, но и веселое тоже очень люблю. Очень ободряет меня. Ну пойдем-пойдем!

Он рыдающего меня взял за руку и потащил. Потащил как ребенка, которому не купили игрушку, которую он так хотел. Во всю дорогу он говорил со мной смеясь, а я, плачущий, давал какие-то невнятные ответы, и он еще больше смеялся.

– Разве может, – говорил он, смеясь, – разве может взрослый человек так рыдать? Вот только ты! Не перестань, перестань (постукивал он меня по плечу, задорно смотря, но я не мог перестать). А как по мне: сострадание – величайшее качество человека. Умение понять другого человека, умение ему сочувствовать – ведь из этого всего строится человечество. Но не всем дано, в тебе дано, у тебя этого избыток. Цени себя за это, никогда не упрекай себя в этом, да и вообще, живи без сожалений. Это моя просьбы к тебе. Сделаешь?

– Н-да… Н-да! – захлебывался я от слез. – Неп… прее… менно!

– Ну вот и славно! А мы уже и пришли.

Да… действительно… пришли. Весь… да, весь вечер тогда я не мог полностью успокоится, а он все смеялся и смеялся, я тоже смеялся, хоть и плакал.

Он, действительно, хорошо играет и Моцарта. А в этот раз даже без грусти, а с необыкновенную веселостью. Он играл, поглядывая на плачущего меня и смеясь. Это был хороший вечер, действительно хороший. Хороший вечер перед страшной мукой, ожидавшей нас обоих из темного угла. Как это больно… больно…

VII Счастливый праздник

Когда я навестил Федора за несколько дней до муки, он весь сиял. Я удивился и спросил причину столь хорошего настроения. Он сказал, что вспомнил, что у него сегодня день рождение, и он ждет от меня подарка. Я обрадовался и горячо поздравил его.

– Какой подарок ты хочешь?

– Честно говоря, – начал он, – я давно мечтал о котенке. Такое милое создание!

– Какого цвета? Породы?

– Русскую голубую, с голубыми глазами.

– Ну тогда пойдем выбирать.

Мы вышли из дома и на метро поехали в питомник. Я продиктовал консультанту требования от котенка, и нам начали показывать возможные варианты. Федор стал выбирать. Пока он выбирал, я успел сходить в магазин в метрах ста от питомника, накупить сладостей, торт, свечей и корм для кошки. Когда я вернулся, он наконец выбрал. Я шепотом спросил цену, она стоила… ха-ха, дорого стоила. Из-за этого я попросил Федора удалиться на улицу.

Вернувшись к нему домой, я спросил какую кухню он хочет попробовать, он заявил, что итальянскую. Я побежал в самый хороший итальянский ресторан, который только знал, забронировал столик и сделал очень странную просьбу, такую, что официант даже удивился. Снова вернувшись, я сказал:

– Пойдем в ресторан.

– Подожди, а как же котенок, – сказал он, лаская своего котенка.

– К черту этого котенка, пошли, – сказал я, схвативши его за руку, и вывел на улицу. Он захохотал и поблагодарил меня за котенка. Мы пришли в ресторан и сели за наш столик. Ресторан был роскошный. Федор долго и упорно смотрел в меню и наконец спросил, хитро улыбаясь:

– А почему цены заклеены? Такая задумка ресторана, чтоб цены узнавали только после?

– Ну это так, – начал я, – на всякий случай.

– На какой такой случай? – спросил он поднимая брови.

– На возможный, – сказал я, тоже заулыбавшись.

– Ну я тебя понял, я тебя прекрасно понял.

Ресторан был дорогим. Но разве жалко для человека, с которым в последний раз празднуешь его день рождения, которого сильно любишь, но с которым скоро расстанешься, каких-то денег? Хотя я и был бедным студентом, но мне было ничуть не жалко; я даже был рад, что их потратил, потому что мы оба получили необыкновенное удовольствие.

Возвращаясь, я попросился у него заночевать, он охотно согласился и поблагодарил за проведенный день.

– Спасибо тебе за этот день, – начал он, – это самый лучший день рождения о котором я только мечтал. Вот так можно и уйти. Но чем более красочна моя жизнь, чем больше ты меня осчастливливаешь, тем больше я боюсь, тем больше я не хочу с тобой расставаться. Спасибо тебе за все!

– Не за что, живи счастливо.

Мы вернулись домой и начали зажигать свечи на торте. Он сел на стул и посадил на коленки котенка. Я принялся петь. Федор немного отклонился в бок от меня, криво улыбнулся и слушал. Да, петь я не умею, ха. Я закончил петь.

– Боже, какой ужас, – говорил он, засмеявшись. – Ну и паршиво же ты поешь!

– У каждого есть свои недостатки, – начал я, улыбаясь, – и не стоит их стыдится. Надо принять себя таким, какой ты есть.

– А ты философ, как я погляжу! – еще пуще смеясь, говорил он.

– Да, это все я.

После торта мы пошли играть в его комнату на Рояле. Он уложил подле себя, на пол, кота. Я никогда не забуду ту картину, как он играл в тот вечер: рядом с ним, двигая ушами, лежал в комочек котик с закрытыми глазами, сам же Федор играл, чрезвычайно улыбаясь (я никогда прежде не видел его таким счастливым) и смотря в окна. Он играл… я и не помню, что он играл; тогда я ничего не слышал, не о чем не думал, а только смотрел на него, испытывая огромное счастье.

– Сыграй-ка мне что-нибудь, – сказал он, закончив.

– А? Что? – спросил я, опомнившись.

– Сыграй мне, говорю.

– Но я же уже лет 5 не играл.

– Ну и что, что не играл. Я хочу послушать, не стесняйся.

– Ну, ну ладно, – сказал я робко. Единственное, что меня смущало тогда, так это моя игра на фо-но, не знаю почему.

На самом деле, я приукрасил, я играл на фо-но, когда начал дружить с Федором, но до этого я его забросил, действительно, на 5 лет. В тот раз я сыграл неплохо, даже хорошо, правда, не помню, что именно играл.

– А ты довольно хорошо играешь, – сказал он, – особенно учитывая перерыв. А ну-ка подвинься, сыграем вместе. (Я подвинулся, он достал какие-то ноты и поставил их на пюпитр.) Я думал, что ты примерно так и играешь. И поэтому, я сочинил для нас дуэт. Ты играешь это, а я это (он поочередно указал на ноты). Но тут все и так понятно. Начнем!

Он сидел справа, а я слева. Можно было понять какие ноты для меня и без объяснений, а так, на глазок (по длительностям все уже было ясно). Я, конечно, допускал ошибки, хоть темп даже для меня был не очень быстр (я имею в виду в моей части, в его – было куда сложнее). Мелодия была необыкновенная: как-будто слияние Моцарта и Шопена (очень веселая, но и в то же время чрезвычайно душевная, человечная, проникающая). Мы играли ее, посвящая друг другу, мы в вкладывали в нее все чувства, которые испытывали. У нас получилось очень красиво. И, может быть, никто еще не игра так, как мы в этот вечер.