Weird-реализм: Лавкрафт и философия

Тот факт, что странный запах становится сильнее, когда Уилмарт входит в комнату, не слишком интересен, поскольку он просто намекает на то, что Эйкли — это псевдо-Эйкли, о чем читатели, скорее всего, уже догадались. Настоящий интерес в этом пассаже представляет, разумеется, его завершение: «...Я ощутил некую легкую, едва ощутимую ритмичную вибрацию в воздухе». Мы уже встречались с такими намеренно смутными описаниями звука в случае сопутствующему голосу «призрачному инфрабасовому тембру», издаваемому гигантским невидимым братом Уилбера, или менее неопределенного, но более путающего жужжания, скрывающегося за идеальной грамматикой и интеллигентным выговором с фонографической записи. Мастер стилистических фуг, Лавкрафт, теперь меняет заданную тему, отделяя странность звука от любого голоса вообще. Одно лишь физическое присутствие грибов с Юггота (очевидное для читателя, но не для Уилмарта), по-видимому, производит ощущение ритмичной вибрации в воздухе — и не будем забывать, что эта вибрация «легкая» и «едва ощутимая». Хотя в повести это так толком и не объясняется, в письме от 6 апреля 1928 года псевдо-Эйкли оставляет достаточно намеков, чтобы мы в общих чертах поняли, что произошло. Как объясняет подставной Эйкли Уилмарту,

пришлые, вероятно, самые чудесные органические существа во всем космосе и за его пределами; это представители космической расы, в сравнении с которыми все иные формы жизни являются лишь тупиковыми ветвями. Они скорее растительной, нежели животной природы, если только в этих терминах можно описать субстанцию, из коей они созданы, и имеют грибовидную структуру, хотя наличие хлорофиллоподобного вещества и очень необычной пищеварительной системы разительно отличает их от обычных листостебельных грибов. В сущности, данный тип существ создан из уникальной разновидности материи, не встречающейся на нашем участке космического пространства — и ее электроны имеют совершенно иной коэффициент вибрации (WD 447; ШТ 342-343).

Читая эти слова, мы вновь качаем головами в ответ на решение Уилмарта отправиться в Братлборо, а также на решение этих созданий раскрыть столь многое о своей природе тому, кто мог бы вообще не приехать. Однако этот пассаж дает нам достаточно «смутное», «едва ощутимое» объяснение наличия в воздухе странной ритмичной вибрации. Электроны с совершенно иным коэффициентом вибрации — вполне резонный ответ.

49. Милосердная уклончивость

«...Я содрогнулся от отвращения, услышав о чудовищном ядерном хаосе по ту сторону угловатого пространства, которое в „Некрономиконе“ с милосердной уклончивостью именуется Азатотом» (WD 464; ШТ 365).

В этом пассаже Лавкрафт достигает нового пика в совершенствовании своей техники. Эдмунд Уилсон, хотя он и блестящий критик, скорее всего, не увидел бы здесь ничего, кроме подростковых восторгов по поводу альтернативных миров. Но тогда он бы занял ту же нишу раздраженного невежества, что и престарелый академический арт-критик, отмахивающийся от ошеломительных серых сплетений «Номера 14» Джексона Поллока. Уже ознакомившись с множеством сходных предваряющих утверждений, мы в состоянии более глубоко оценить вышеприведенный фрагмент.

Во-первых, мы можем упростить задачу, рассмотрев предложение «я содрогнулся от отвращения» отдельно. Мы уже хорошо знакомы с такими анти-уилсоновскими восклицаниями Лавкрафта. Они всегда имеют двойную структуру. Во-первых, они помогают убедить нас в действительности обсуждаемого предмета, каким бы необычным он ни был, ведь рассказчик уверяет нас в том, что и сам находит его странным, ужасающим или совершенно неправдоподобным, но все же у него нет другого выхода, кроме как поверить в него. Во-вторых, они обращают наше внимание на ментальное состояние рассказчика, комичное, когда тот более искренен, чем мы сами, и трагичное, когда мы тоже получаем полную космического ужаса информацию, которая привела рассказчика в столь беспокойное эмоциональное состояние.

Теперь нам остается разобрать следующую фразу: «...Чудовищный ядерный хаос по ту сторону угловатого пространства, которое в „Некрономиконе“ с милосердной уклончивостью именуется Азатотом». Здесь Лавкрафт демонстрирует поистине волшебное владение стилем, наслаивая не две, не три, а четыре аллюзии в одном предложении. Мы можем перечислить их по порядку:

1. Идея, что устрашающий, запретный «Некрономикон» безумного араба Абдула Альхазреда может служить проводником милосердия, сама по себе тревожит. Какой же была бы в таком случае немилосердная книга? Так или иначе, нас просят поверить, что эта зловредная вымышленная книга — оставленный Внешними сборник инструкций по вызову иномирных существ на хрупкую планету, которую они будут рады уничтожить, — представляет собой на самом деле утешительную сказочку, призванную скрыть от нас еще более тёмные истины. Приучив нас с помощью всевозможных уловок, используемых в различных рассказах, вздрагивать всякий раз при упоминании этой книги, теперь Лавкрафт, по сути, сообщает нам, что «Некрономикон» находится «едва на окраине» существующего в мире зла.

2. Подлинный ужас, как мы знаем, был «с милосердной уклончивостью» скрыт в «Некрономиконе» под именем «Азатот». Милосердия в этом имени немного, а информации еще меньше. Из «Снов в ведьмином доме» мы получаем больше информации, но еще меньше милосердия, поскольку мы читаем, что Азатот восседает на троне «хаоса... где бездумно играют тонкие флейты» (WH 664; ВД 247), а также, что «бездумная сущность по имени Азатот... управляет пространством и временем, восседая на черном троне посреди великого Хаоса» (WH 674; ВД 261 — пер. изм.). И там же далее говорится о «черной воронке последних пределов хаоса, где царит лишенный жалости владыка демонов Азатот» (WH 686; ВД 278). А в заключительном приступе экстатического письма, в одном из позднейших рассказов «Скиталец Тьмы», «слепой бог-идиот Азатот, Вседержитель Всего» предстает окруженным «верной ордой безумных безликих танцоров и убаюканный тонким монотонным писком демонической флейты в лапах безымянного существа» (HD 802; СТ 199 — пер. изм.). И прошу вас, не забывайте, что даже этот дикий лавкрафтовский взрыв — все еще «милосердно уклончивая» версия космической истины.

3. Все это лежит «по ту сторону угловатого пространства» — аллюзия, которую еще труднее визуализировать, чем острый угол, который ведет себя как тупой, поскольку сущности последнего типа по определению принадлежат к царству ощутимых и мыслимых геометрических углов, каким бы противоречивым ни был их вид и поведение.

4. По ту сторону слепого бога-идиота, окруженного ордой безумных и бесформенных танцоров, по ту сторону всякого угловатого пространства и по ту сторону «милосердной уклончивости» описаний этой реальности в невыразимом «Некрономиконе», мы, наконец, обнаруживаем «чудовищный ядерный хаос». Что под этим подразумевается — можно только догадываться, основываясь на расхожих школьных представлениях об устройстве атомного ядра. Но поскольку легенды об Азатоте называются здесь милосердно уклончивым описанием скрывающейся за ними хаотической реальности, то по аналогии мы вздрагиваем.

Лавкрафту потребовалось несколько крупных рассказов, чтобы стать способным сформулировать предложение столь изощренной сложности, хотя для поверхностного взгляда оно и может казаться подростковым баловством. Согласиться с мыслью, что как стилист Лавкрафт уступает авторам вроде Пруста или Джойса (двум любимчикам Уилсона), я не в состоянии. Скорее уж верно обратное.

50. Ужас в выводах

«Как я сказал в самом начале, на первый взгляд в [предметах] не было ничего ужасного. Ужас заключался в выводах, которые напрашивались при виде этих предметов» (WD 479; ШТ 385).

Очевидная красота данного пассажа в том, что его можно проинтерпретировать как размышление Лавкрафта о собственном мастерстве и писательской технике. Безусловно, у Лавкрафта встречаются примеры прямого чувственного ужаса: цвет, который является цветом только по аналогии, инфрабасовый тембр, который не следовало бы называть звуком. Но чаще мы встречаем у него незакрепленные и свободные качества, трепыхающиеся на поверхности восприятия и объявляющие о своей связи с некой глубинной скрытой сущностью, которая может быть лишь смутно поименована.

В настоящем примере вывод, о котором идет речь, несколько разочаровывает. Последнее предложение, которое служит основанием для окончательного вывода, звучит так: «Ибо в кресле я увидел микроскопически точно, до последней мельчайшей детали, воспроизведенное подобие лица и кистей рук Генри Уэйнтворта Эйкли» (WD 480; ШТ 386 — пер. изм.). Уилмарт проводит ночь в доме Эйкли и имеет с ним несколько бесед. Эйкли неподвижно сидит в своем кресле, выглядит больным, говорит только шепотом. Наряду с вышеупомянутой ритмичной вибрацией воздуха, в доме присутствует странный душок, который наиболее ощутим вблизи Эйкли. Позднее Уилмарт подслушивает часть длинного разговора, из которого отчасти становится понятно, что мозг Эйкли был извлечен из тела и что теперь он говорит из металлического цилиндра, готового к отправке за пределы Земли. Все это задолго до финала повести приводит читателя к выводу, что Эйкли — псевдо-Эйкли. В этом смысле Уилмарт приходит к своему ужасающему выводу слишком поздно, чтобы напугать нас. Лавкрафт уже использовал этот прием, представляя Уилмарта более скептичным и наивным, чем мы сами, чтобы хитростью заставить нас верить в сверхъестественное сильнее, нежели рассказчик. Лавкрафт не мог бы убить обоих зайцев и потребовать, чтобы мы удивлялись вместе с Уилмартом. Этот неубедительный финал составляет неудачную пару с небывало слабым вступительным абзацем повести. Последний открывается рядом истеричных и вырванных из контекста утверждений Уилмарта о его внезапном бегстве из дома Эйкли и прочь от его фермы. Это использование техники in medias res[87] смотрится довольно дешево и портит блестящую возможность начать повесть с блистательного и невозмутимо спокойного второго абзаца: «События, сыгравшие столь значительную роль в моей жизни, случились во время печально знаменитого Вермонтского наводнения 3 ноября 1927 года. Тогда — как и сейчас — я преподавал литературу в Мискатоникском университете в Аркхеме, штат Массачусетс, и изучал древние поверья Новой Англии...» (WD 415; ШТ 299). Это было бы одно из лучших начал произведений Лавкрафта — если бы это было начало.

В широком же смысле пассаж, вынесенный в начало этого подраздела, можно считать краткой формулой всего лавкрафтовского писательского метода: «Как я сказал в самом начале, на первый взгляд в [предметах] не было ничего ужасного. Ужас заключался в выводах, которые напрашивались при виде этих предметов». Но даже эти выводы нельзя высказывать буквально. Поверхностные качества смутно намекают на некую скрытую сущность. Но сама сущность оказывается расплывчатой и зачастую с милосердной уклончивостью скрывает от нас еще более глубокую и тёмную истину. Лавкрафт никогда не позволяет нам достигнуть последнего слоя ужаса, поскольку даже «чудовищный ядерный хаос», скрытый под именем Азатота, мы не в состоянии постичь.