Семь шагов к Сатане

Я взглянул на Консардайна. Тот нервно сгибал и разгибал сильными пальцами серебряный нож, глаза его сверкали.

– А если он наступит на другие?

– А – тут уж моя сторона в игре. Если он наступит на один из моих – он сослужит мне одну службу. Сделает то, о чем я его попрошу. Если наступит на два – будет служить мне год.

Если же наступит на три моих, – я чувствовал, как огонь голубых глаз жжет меня, слышал сдавленный стон Консардайна, – если все три следа мои – тогда он мой, телом и душой. Я могу, если захочу, убить его в любую минуту, и убить так, как захочу. Могу позволить ему жить, если захочу, и столько, сколько захочу, а потом убить, и опять, как я захочу. Мой! Душой и телом! Мой!

Раскатистый голос гремел, становился непереносим. Передо мной действительно был Сатана, с этими сверхъествественными глазами, жгущими меня, как будто за ними пылал огонь ада, имя хозяина которого он принял.

– Следует помнить несколько правил, – голос неожиданно вновь стал спокойным. – Не обязательно наступать сразу на четыре ступени. Можно наступить на одну и остановиться. Или на две. На три. Следующий шаг делать не обязательно.

Если вы наступите на один след и он окажется моим, а вы дальше подниматься не будете, вы выполняете мою службу, я хорошо плачу вам за нее, и вы снова можете совершить подъем.

Точно так же, если вы наступили на два моих следа. После года службы – если останетесь в живых – можете снова попытать счастья. А за этот год вам очень хорошо заплатят.

Я задумался. Власть над всем миром! Исполнение любого желания. Лампа Аладдина – только потри! Ни на мгновение я не усомнился в том, что он – кем бы он ни был – способен выполнить свои обещания.

– Объясню механизм, – продолжал Сатана. – Очевидно, относительное расположение следов не может оставаться постоянным в каждом случае. Их комбинацию легко было бы узнать. Эту комбинацию я предоставляю случаю. Никто не должен ее знать, даже я. Так я получу наивысшее развлечение.

Я сижу на своем троне. И касаюсь рычага, который поворачивает колесо; оно в свою очередь поворачивает семь шаров, три из них помечены как мои, остальные четыре – как счастливые. Когда шары занимают свое место, они вступают в электрический контакт с семью следами, Как лягут шары, так разместятся и следы.

Есть индикатор, я могу его видеть – и другие присутствующие, но не тот, кто поднимается по ступеням. Когда … соискатель … ставит ногу на отпечаток, индикатор показывает, на какой отпечаток он ступил – один из моих трех или один из его четырех.

И еще одно, последнее, правило. Поднимаясь, вы не имеете права оглядываться на индикатор. Следующий шаг вы предпринимаете в неведении, на плохой или хороший след наступили вы перед этим.

Если поддадитесь слабости и оглянетесь, вы должны спуститься и начать подъем заново.

– Мне кажется, у вас преимущество в игре, – заметил я. – Допустим, кто-нибудь ступит на счастливый отпечаток и остановится – что это ему даст?

– Ничего, – ответил он, – только возможность сделать следующий шаг. Вы забываете, Джеймс Киркхем: то, что он может выиграть, неизмеримо больше того, что выигрываю я, если он проиграет. Выигрывая, он получает меня и все, на что я способен. Если же он проигрывает, я получаю всего лишь одного мужчину… или женщину. К тому же, я очень хорошо плачу проигравшим за службу. И защищаю их.

Я кивнул. На самом деле я был крайне возбужден. Все, что я испытал, было тщательно рассчитано, чтобы воспламенить мое воображение. Я трепетал при мысли о том, что смогу сделать, если выиграю – допустим, он действительно Сатана – его и всю стоящую за ним силу. Он невозмутимо следил за мной. Консардайн смотрел понимающе, в глазах его была тень жалости.

– Послушайте, – резко сказал я, – проясните мне еще кое-что. Допустим, я откажусь играть в эту вашу игру – что будет со мной?

– Завтра вас вернут в Баттери-парк, – ответил он. – Ваш двойник будет убран из клуба. Вы обнаружите, что никакого вреда вашей репутации он не причинил. Вы можете идти своим путем. Но…

– Я так и думал, что есть но, – пробормотал я.

– Но я буду разочарован, – спокойно продолжал он. – А я не люблю разочарований. Боюсь, ваши дела не будут процветать. Возможно даже, что я сочту вас таким постоянным упреком, таким живым напоминанием об ошибке в моих рассуждениях, что…

– Понимаю, – прервал я. – Живое напоминание однажды перестанет быть… живым.

Он ничего не сказал, но я прочел ответ в его глазах.

– А что помешает мне принять ваш вызов, – снова спросил я, – частично пройти через игру, достаточно, чтобы убраться отсюда, а потом?..

– Предать меня? – снова смех сквозь неподвижные губы. – Ваши усилия ничего не дадут. А что касается вас – лучше бы для вас, Джеймс Киркхем, вообще не родиться на свет, это я, Сатана, говорю вам!

Голубые глаза сжигали; за креслом, казалось, выросла тень, поглотившая его. Он излучал нечто такое дьявольское, что у меня перехватило дыхание и сердце стало биться с перебоями.

– Я, Сатана, говорю вам! – повторил он.

Наступила небольшая пауза; я старался восстановить утраченное равновесие.

Снова прозвенел колокол.

– Пора, – сказал Консардайн. Но я заметил, что он побледнел, и знал, что мое лицо тоже бледно.

– Так случилось, – органный голос был снова спокоен, – так случилось, что как раз сейчас у вас есть возможность увидеть, что происходит с теми, кто пытается перечить мне. Я попрошу вас принять некоторые меры предосторожности: они необходимы. Но вам они не принесут никакого вреда. Очень важно, чтобы вы ничего не говорили, были неподвижны, и чтобы ваше лицо не было видно, когда вы будете смотреть… на то, что вам предстоит увидеть

Консардайн встал, я за ним. Человек, называвший себя Сатаной, тоже поднялся из кресла. Я догадывался, что он велик ростом, но не ожидал, что он окажется таким гигантом. Я сам ростом шесть футов, но он выше меня по крайней мере на двенадцать дюймов.

Невольно я взглянул ему на ноги.

– А, – учтиво сказал он, – вы ищете мои копыта. Идемте, скоро увидите.

Он коснулся стены. Отодвинулась панель, открыв широкий коридор, недлинный, лишенный окон и дверей. Сатана пошел впереди, Консардайн за мной. Пройдя несколько ярдов, Сатана опять коснулся обшивки стены. Она беззвучно раздвинулась. Он прошел в отверстие.

Я пошел за ним и остановился, тупо глядя на удивительную… комнату, зал… нет, храм – единственное слово, которое передает его размер и характер – повторяю, я стоял, тупо глядя на необыкновенный храм, подобного которому, может быть, не видели глаза человека.