Защитник Дворянок Том IV

* * *

В академии многие уходящие вперед по программе или просто достаточно умные дворянские дети могли себе позволить ночную жизнь без ущерба для учебы. Таким был и Диомед из молодого рода Тихомировых. Он думал о себе, свой жизни, репутации, и об одной несносной девчонке, которая на самом деле и не совсем девчонка.

Впрочем, он тоже строит из себя не того, кем является. Его рука переместилась на туго перевязанную грудь которая немного прострелила болью от того, как же все насмерть там упаковано, лишь бы все было так плоско, как это только возможно.

Ему повезло, ему необходимо лишь притворяться. По сути, все дворяне это и так делают всю жизнь, просто его роль чуточку сложнее. И вот, перед ним горит пример того, как какого-то человека заставляют именно становиться не тем, кем он хочет быть.

Да, подросшая буквально за пару дней грудь Миры была на слуху у всех. Мужская часть академии разделилась на два лагеря: те кто глазели и одобряли, и те кто осуждали и тоже глазели. Во втором были почти все дворяне, пропаганда естественности тела и неоспоримости красоты высшего сословия была весьма и весьма сильна.

Однако, Диомед искренне думал, что именно его бездействие привело к этой трансформации. Мира вступила в новую семью, заимела одну из высших фамилий в стране, по титулу, но не по происхождению. Что может помешать такой авторитарной семье, как Лютоборовичи просто приказать ей прибавить в объемах чтобы быть более выгодной партией для тех, кому близость к семье важнее чистоты генов и крови? А таких обязано быть изрядное количество. Даже его отец…

А потому, Диомеда гложела вина. И он чувствовал, как горизонт свободы уменьшается. У него и так есть репутация патологического неудачника, неспособного найти девушку даже неблагородных кровей. Впрочем, это лучше обвинений в мужеложстве.

Из-за внезапной меланхолии, он открыл ящик стола, где была рамка с фотографией. На ней жизнерадостная девочка в светлом летнем платье бегает по кажущемуся бескрайним полю подсолнухов. Одна из последних фотографий ее настоящей жизни до приказа отца. Сзади же была надпись: «Астия. Не забывай».

И становилось только грустнее от того, что Диомед забыл. Как его настоящее имя звучит, как на него откликаться, какого это — быть девушкой. Он хотел притворяться и дальше, не хотел снова ломать самого себя через колено, возвращаясь к старой жизни. Он помнил как это было больно и не выносимо, и не желал испытывать это снова.

Сами собой выступили на подкорке воспоминания, как ее представили на балу в восемь лет как мальчика, наследника и будущего патриарха семьи. Как было страшно, неуютно и отвратительно. Вечно кормить ближайшие семьи сказкой, что наследник есть и при этом не показывать его не получилось, а потому Астия «умерла», а заменил ее Диомед.

Но это все прошлое. А будущее подбирается ближе, обжигая своим разрушающим жизни огнем ее пятки. Он — лишь быстрый и изящный способ стабилизировать семью, отвратить внимание шакалов, что растащат оставшееся без наследника. Однако нельзя врать вечно. Семья почти смирилась с тем, что мальчика не будет, отец готовится официально передать главенство в семье побочному роду, лишив всех девушек наследства.

Да, от этого выиграет род. Ее сестры, что уже купаются в помолвках, будут содержаться их новыми семьями. И лишь она одна здесь проигравшая. Может ей и дадут какое-нибудь содержание, может и будут уважать за ее безупречную роль. Но это не вернет ей ее годы. Уже долгое время ей хотелось назло всем сбросить с себя вуаль фальши, прокричать, вот она я, настоящая, желание взбунтоваться против семьи, против навязанной ей жизни. Это сдерживал лишь страх перед последствиями.

Однако перед глазами Диомеда появился другой пример. Пример оторвы, которая почти никогда не говорит того, чего на самом деле не думает. Бешеной дуры, которая смотрит на каждого вожделеющего ее парня взглядом, обещающим только смерть, но при этом, по слухам, почти без стеснения пялящейся на девушек в душевой. И лишь иногда ведущей себя достойно леди, которую она играет.

И она с самой их первой встречи почувствовала что-то самой глубиной сердца. Будто этот человек может ее понять. Конечно, тогда эта мысль была откинута из-за приказа отца о срыве помолвки, но сейчас…

Рано или поздно наступит предел лжи. Но раскрывать правду легче всего постепенно. И трусость Диомеда именно в том, что даже на это он не способен в одиночестве. Именно поэтому предложение Миры о помолвке и было им встречено с большим воодушевлением в сердце.

Однако сейчас перед ним лежал ответ отца на это предложение. До сих пор не распечатанный. Разумеется, Диомед не мог выдать секрет Миры даже своему отцу, просто сообщил что «наследник будет, клянусь аргой». Но помогла ли клятва своей силой убедить отца? Он этого не знал и сейчас боялся проверять.

Но вот, печать сорвана, бумага с отвратительным шуршанием развернута, и на ней было всего несколько развязывающих руки слов: «Делай что хочешь. Та сторона не против»

Счастью Диомеда не было никакого предела. Волнение ушло, заменив все лишь жаждой действия…