Шайбу, шайбу!

***

— Шайбу, шайбу! — скандировал народ под голос Гришеньки, нашего бессменного комментатора всех хоккейных матчей, проходивших в Лукошкино.

И не зря скандировал. Завершался матч между сборной отделения милиции и царскими стрельцами. Счёт ещё не был открыт ни той, ни другой командой. До окончания матча оставались считанные секунды, а ведь от результата зависело, кто войдёт в сборную Лукошкино в первом звене — наши милицейские стрельцы или царские.

Да, да, вы не ослышались. Сборная Лукошкино по хоккею. Моя вторая зима в сказочном мире ознаменовалась грандиозным событием, затеянным царём Горохом. После ошеломительного успеха местного чемпионата по хоккею прошлой зимой множество стран, имеющих посольства здесь, изъявили желание в нем поучаствовать. После чего на спешном собрании, присутствовали на котором только двое: я и царь, было решено организовать сначала местный турнир для выявления лучших игроков, а потом — первый международный чемпионат по хоккею в Лукошкино.

Местный чемпионат, подогретый словами царя Гороха о том, что лучшие игроки из всех команд войдут в сборную, проходил очень жёстко. Не раз и не два мне приходилось вмешиваться не только в работу судьи Шмулинсона, но и в разборки фанатов той или другой команды. За эти дни поруб ни на одну ночь не оставался пустым, самых рьяных приходилось отдавать даже в царские казематы, когда места в порубе не хватало.

И вот наконец финал, куда ожидаемо вошла сборная отделения милиции и новичок чемпионата — царские стрельцы. Конец третьего периода, счёт — ноль-ноль. Скорее всего, если в оставшуюся минуту игрового времени никто не забьёт, будет дополнительное время.

Кстати, позвольте представиться: Ивашов Никита Иванович, старший лейтенант Лукошкинского отделения милиции и временно — главный тренер сборной отделения милиции и общей сборной Лукошкино. Лукошкино — это такой столичный город, на тридцать тысяч душ населения. Стоит в сказочной Руси, у речки Смородины, среди лесов да полей, во времена славного царя Гороха.

Нет, царь у нас действительно неплохой. С закидонами, тараканами, натура холерическая, увлекающаяся, где-то самодурствующая, но вполне себе отходчивая. Его ещё, конечно, царица цивилизованным манерам учит. Лидия Адольфина у нас из Европы, бывшая принцесса Австрийского правящего дома, но за Россию на танки пойдёт, решительная женщина.

А я попал сюда прямо из Москвы, во время плановых учений. Влез в подвал в заброшенном деревенском домике, а вылез уже здесь, в тереме Бабы-яги.

Бабка у нас хорошая.

Это рекомендуется запомнить и повторять как мантру, а не то съест! Шучу...

Яга на редкость прогрессивная и понятливая старушка, глава нашего экспертного отдела. Мы без неё как без рук — здесь ведь в любом преступлении колдовства и чародейства порой как вшей, хоть горстями выгребай. Вот в этом смысле равных нашей бабуле нет, а ещё она мужское враньё насквозь видит, представляете? С женским у неё сложнее, ложная солидарность мешает.

Да, а ещё я женат! Целых полгода уже. Пока мы вдвоём живём в моей комнате, на втором этаже терема Бабы-яги, да и съезжать как-то уже не хотим. Нет, финансы вполне себе позволяют снять отдельное жильё, просто негде и не у кого. Гостиничный бизнес в Лукошкине не особо развит. Все приезжие, как правило, селятся по своим: в Немецкую слободу, армянское подворье, азиатский караван-сарай, купеческие дворы, ну а кто победнее, те в доходных комнатах при трактирах и кабаках.

Антисанитария там, конечно, аховая, всех удобств — на пять квадратных метров четыре лавки с рогожей, туалет на улице, за забором, завтрак за свой счёт — горбушка хлеба да жидкий чай. Государь, конечно, сразу же подарил нам с Олёной терем в честь женитьбы, только его ещё построить надо теперь.

Но не это основная беда на мою голову. Основная беда — вон, на воротах стоит. Митька Лобов, младший сотрудник отделения. Здоровенный парень, всем Шварценеггерам сто очков вперёд даст. Но ума, прости господи, в обратной пропорции ему отсыпали. Хотя за два года службы в отделении он поумнел, увлёкся психоанализом, но увольнял я его уже множество раз: за неполное служебное. Хотя когда он в воротах стоит — любо-дорого посмотреть. Ни одна шайба мимо него не проскочит, ведь за ним и ворот не видно.

Да, ещё у нас в отделении служит стрелецкая сотня под командованием Фомы Еремеева. Хороший мужик, немногословный, но дисциплинированный, своих ребят в кулаке держит и в субординации разбирается. Даже не вспомню, сколько раз мы с ним и лаялись, и спасали друг друга. Он сейчас капитан сборной отделения, и, скорее всего, я его на капитанскую должность и Лукошкинской сборной поставлю.

Вы уж простите, что я все время на хоккей сворачиваю, но им пока что все мысли заняты. Зимой обычно преступники здесь в спячку ложатся, не куролесит никто. Хотя прошлой зимой один нехороший австрийский посол дал нашему отделению весёлую работёнку. Целых три преступления! Первое — кража царского кубка, пожалованного им на первый чемпионат Лукошкино по хоккею, надеюсь, в этом году такого не будет. Хотя все равно на душе неспокойно. Ведь, скажу по секрету, наши кузнецы по царскому приказу золотую шайбу сковали! Тяжеленная, с полпуда, наверное. Не всякий, кто на неё позарится, далеко унесёт. Ладно, об этом позднее. Второе преступление австрийского посла было таковым — покрал он гетманскую булаву, что атаман Хмельницкий в дар послал Гороху; казаки, кстати, обещались быть к чемпионату. Команда у них сильная. В прошлый раз мы с трудом вырвали у них победу. Блин, я опять не о том. Ну и третье, самое страшное и главное: нескольких невест царя нашего Гороха были отравлены ядом заморским, волшебным, через яблочки наливные. Отравлены, да не совсем — колдовство заморское в Лукошкино по-иному сработало. Все невесты забылись сном беспробудным. Разбудить их получилось только через поцелуй самого отравителя, когда его, наконец, припёрли к стенке.

Ладно, хватит воспоминаний. Давайте послушаем юродивого Гришеньку, кажется, вот-вот мои подопечные гол таки забьют.

— Прорываются, стрельцы милицейского воеводы Никиты свет Иваныча, прорываются, да за ради Христа и Святой Богородицы, до ворот стрельцов царских. Любо-дорого посмотреть, как они клюшками лёд скребут и шайбу туды-суды гоняют. Что хотят, то и делают, словно всех их перед игрой Боженька в лоб отчмокал. Шайба у Фомы, командира милицейского, грозного, но справедливого. Он мне вчерась, поклонясь, булку отдал свою последнюю. Святой человек, хоть и гадам всяким спуску не даёт. Почитай, как вчера своей грудью широкой оградил он от нападок Митяя — вон он в воротах вертится да зевает — капусту отменную, квашенную, тётки Матрёны; кстати, советую, она же меня ей угощала: прям тает во рту, Божье угощение, и чего сыну милицейскому не нравится…

Я только тихо вздохнул на этих словах. Да, тётка Матрена — воистину классовый враг Митьки: как только он на рынке появится, сразу к ней шествует. И сколько раз ему я уже говорил о нарушении субординации и недостойном милицейского мундира поведении — все как об стенку горох. Ему дай волю — он капусту эту, Матренину, объявит на весь рынок Кощеевым злодейским промыслом. Кстати, давненько мы о нем не слышали. О Кощее, конечно. Наверное, с той поры, как он умудрился покрасть жену мою, жену царя и бабушку нашу Ягу да сплавить их Горынычу, брату своему преступному старшему, названому. Ох и дело тогда было. По сию пору иногда снится обугленный череп Кощея, да Митька, волк, его грызущий…

Пока я размышлял, Фома, судя по крикам толпы да возгласам Гришеньки, вышел-таки один на один с вратарём. Пригодилась ему моя учёба, смог он обойти всех защитников… Но давайте вновь послушаем Гришеньку, у него шибче все рассказывать получается.

— Ах, святые архангелы, Божьи отцы и бабушки, что меня кровью Христовой по воскресеньям потчуют, вышел Фома-богатырь с вратарем царских стрельцов один на один. Закрутил, завертел защитников, аж голова у меня, да и у всех, почитай, зрителей сей игры бесшабашной вскачь понеслась. Обманул Фома ложным манёвром царских стрельцов, да простит ему Господь сию невеликую хитрость, и выкатил на чистый лёд, ведомый гласом серафимов. Размахивается он, размахивается… И клюшка, как и он сам, на лед падает, видно, сраженная песнью тех серафимов по самые уши. А вместе с ним и обе команды легли, только Митяй стоит, шатается… а нет… и он оземь грохнулся, я аж подпрыгнул…

Что?! Услышав последние слова Гришеньки, я обомлел и, только когда над толпой пронёсся вздох, начал пробиваться к ледовой площадке. Все было, как юродивый и сказал: все десять игроков и вратари обеих команд лежали на льду — бездыханные и словно мгновенно окоченевшие. Первым я проверил Митяя и еле успел отдернуть руку, чтобы не обжечься — такой холодной была его кожа.

— Аккуратней, милок! — раздался надо мной голос Яги. Я повернулся к ней и спросил:

— Что здесь произошло?

— А, чай, не видишь? Замерзли они все враз.

— Как это — замерзли? — удивленно переспросил я. — Не может быть, чтобы двенадцать здоровых мужиков в один миг вдруг обморозились до смерти.

— Да тьфу на тебя! — в сердцах воскликнула Яга, подбоченясь. — Да кто тебе такое сказал, что они померли?

— Вы, только что, — слегка оторопело ответил я. — Разве не так?

— Ты чем слушаешь, воевода милицейский? Я сказала «замерзли», а не «померли». Разницу чуешь?

— Не-а, — покачал я головой.

— Да тьфу ты, как женился, совсем разуму лишился.

— Эй, полегче, не наговаривайте! — возмутился я. — Так вы утверждаете, что они живы?

— Конечно, — пожала плечами Яга, словно и не видела никаких причин констатировать насильственную смерть двенадцати хоккейных молодцов.

— Но как же! Дыхания нет, вроде и окоченели…

— Вот именно! Не бывает так, милок, чтобы человек померший враз закоченел. Колдовство это. Ты уж поверь моему мнению экспертному.

— И кто же на такое сподобился? — задумался я.

— А это мы всяко скоро узнаем. Только дам тебе одну подсказку: кто у нас тут горазд на колдовство темное да на лиходейство безграничное? И кто на тебя из преступников зубы точит?

— Кощей? — мгновенно догадался я. Только у этого преступного элемента, почитай, на всей Руси были возможности такое провернуть. Да и претензии он к нашему милицейскому отделу имел немалые. Я же его несколько раз сажал уже за эту пару лет.

— Ты прям белке… — начала было Яга, но осеклась под моим строгим взглядом. Конечно, ей-то просто присказка, а мне, между прочим, эта белка с выбитым глазом долго в кошмарах снилась.

— Ладно, ладно, воевода, не буду, — улыбнулась Яга. — Но, думаю, ты правильно угадал нашего злодея. Только у Кощея сил хватит на такое. Но в чем мотив его, корысть, мне непонятно.

— Ну, об этом мы узнаем наверняка, — заверил я старушку. — Небось, еще к терему не выйдем, как Кощей даст о себе знать.

Чем мне нравился Кощей — так именно этим. Он злодей прямой, хоть и способный на многоходовки, но завсегда предупредит, если чего-то хочет.

Так оно случилось и на этот раз. Я отдал команду Феде Заикину, единственному игроку нашей команды, кому свезло не оказаться на льду сегодня и не полечь замерзшим, как его товарищи, — он немного захворал, и Фома решил не выпускать на лёд героя прошлого чемпионата, — отнести заколдованных игроков к нам в поруб и в сени. А сам вместе с Ягой направился к нашему терему — время было пораскинуть хорошенько мозгами, а под душистый чай с пахлавой Назима это выходило намного лучше.