Жаркое лето 1762-го

СЕРГЕЙ БУЛЫГА
ЖАРКОЕ ЛЕТО 1762-го

Глава первая
«Ты кто такой!»

События, о которых я собираюсь вам рассказать, произошли в Санкт-Петербурге и его окрестностях в конце июня — начале июля 1762 года. Время тогда было не самое спокойное. Прошедшей зимой, в декабре, скончалась дочь Петра Великого Елизавета, и на российский престол взошел ее племянник Карл Петр Ульрих, всем нам более известный как император Петр Третий. Сын старшей сестры Елизаветы, цесаревны Анны Петровны, и голштинского герцога Карла Фридриха, Карл Петр Ульрих до тринадцати лет жил в Голштинии и готовился впоследствии занять шведский престол, так как по отцовской линии он приходился внучатым племянником небезызвестному Карлу Двенадцатому. Однако в 1742 году бездетная и незамужняя Елизавета Петровна решила иначе — и Карл Петр Ульрих был срочно привезен в Россию, крещен по православному обряду, наречен Петром Федоровичем и объявлен наследником российского престола. Подобный резкий поворот судьбы ничуть не обрадовал юного принца, который впоследствии часто говаривал:

— Я не люблю Россию. Я в ней как мальчик в страшной темной комнате.

И тем не менее Петр Третий вошел в историю как весьма деятельный правитель. Всего лишь за полгода своего царствования он успел сделать не так уже и мало, а именно: издал манифест о вольности дворянству, уничтожил тогдашний политический сыск — Тайную розыскную канцелярию, издал указ о веротерпимости, вернул из ссылки всех опальных царедворцев и перевел миллионы крестьян из монастырских в разряд государственных, чем, несомненно, облегчил их участь и сделал первый шаг к отмене крепостного права. Воспитанный в Голштинии, Петр Третий пытался насадить в России европейские порядки, но, к сожалению, указы принимались наспех, бессистемно. И среди высшей знати, которая за три десятка лет правления в России глупых и бездарных государынь привыкла к беззаконию и лихоимству, было решено воспользоваться промахами нового царя. Гвардия, которую Петр Третий не любил и, именуя янычарами, собирался лишить привилегий, была готова к выступлению. Дело, стало быть, оставалось за малым — найти того, кто бы смог возглавить недовольство. И таковой, точнее, таковая нашлась…

Э, погодите! Да что это я? Куда это меня несет, как отвязавшуюся пристяжную?! Нет, давайте не будем нарушать порядок событий, а изложим все согласно хронологии и, сколь это возможно, беспристрастно. То есть как оно тогда случалось, так пусть теперь и излагается — четко и по-деловому. Тем более что третий император это весьма приветствовал. Так вот, утром 26 июня по старому стилю, да тогда про новый еще мало кто знал, в Ораниенбаум прибыл курьер из действующей армии. Из Померании. Да, кстати! Во внешней политике, с приходом к власти Петра Третьего, тоже произошли перемены — и весьма существенные. Так, например, за два месяца до описываемых нами событий Петр заключил мир с Пруссией, и Россия безо всяких обретений вышла из победоносной для нее Семилетней войны. Однако армии было приказано оставаться на месте, в Германии. Дело в том, что царь уже объявил новую войну, на сей раз своему недавнему союзнику Дании с тем, чтобы отнять у нее и вернуть Голштинии ее законное, как он считал, владение — герцогство Шлезвиг. Десять миллионов рублей уже были переведены в иностранные банки на расходы экспедиции, а сам Петр во главе 60-тысячной армии намеревался со дня на день выступить на помощь 20-тысячному корпусу Румянцева. В доставленной царю депеше сообщалось…

Однако откуда это нам знать! Депеша ведь была запечатана крепкой сургучной печатью и засунута под мундир, а мундир плотно застегнут и, от греха подальше, всю дорогу не снимался. В дороге же курьер был с двадцать второго с трех после полуночи, а прибыл двадцать шестого в десять утра с четвертью. Вот и считайте! Так что ничего удивительного в том не было, что когда экипаж остановился, то курьер вышел из него сильно шатаясь. Судя по мундиру, это был драгунский обер-офицер. Точнее, ротмистр. Даже могу сказать больше: звали его Иван, по отчеству Иванович, а по фамилии…

Но к делу. Итак, курьер вошел в Малый дворец, а там, как обычно, повернул направо, в кордегардию. Однако дежурный офицер, майор, как только увидел его, сразу вскочил и поспешно сказал:

— Э, нет, нет! Давай сразу наверх. Он очень ждет.

— Кто? — спросил ротмистр.

— Ну, кто еще! — строго сказал дежурный.

Ротмистр только покачал головой, да тут разве поспоришь. И он пошел дальше, наверх. По долгу службы ему часто приходилось бывать в этом дворце, однако наверх его еще никогда не приглашали. Даже не допускали! А тут вот вдруг иди, сердито, нет, даже с опаской думал ротмистр, зачем он им там? Может, конечно, думал он дальше, уже поворачивая с лестницы, кому-то от такой аудиенции могла бы великая польза случиться. Ну да это надо уметь сразу, с этим надобно родиться. Додумав до этого места, ротмистр как раз дошел до нужной двери, остановился и на всякий случай (но для других незаметно) перекрестился. Караульный подмигнул ему и открыл дверь. Ротмистр вошел.

Царский кабинет, по крайней мере сразу, не произвел на ротмистра особого впечатления. Хотя, конечно, золота там было предостаточно, мебель тоже вся была в завитушках, зеркала были кругом, картины. А возле стола стоял царь. Царь, кстати, тоже был в драгунском мундире, только в голштинском, сером. А на столе, на который он одной рукой небрежно опирался, громоздилась — потому что как тут еще иначе скажешь? — громоздилась здоровущая картонная крепость. Сделана она была весьма искусно, сразу же отметил ротмистр…

Однако тут же спохватился и принялся приветствовать царя, то есть развел носки, а каблуки сомкнул в прямоугольник, шляпу одним темпом снял левой рукой во всю руку — и бодро, весело начал:

— Ваше импера…

Но царь уже поморщился и поднял руку, после чего с сильным немецким акцентом сказал:

— Ладно, ладно! Расшаркался. А нам сейчас не до этого. Мы на войне. Давай сюда!

Иван… Да, лучше так — Иван достал из-за обшлага мундира пакет и, уже не кланяясь, подал его царю. Но царь пакета брать пока не стал, а как-то странно посмотрел на Ивана и осторожно спросил:

— Ты кто такой?

— Курьер из армии, — сказал Иван. — От господина главнокомандующего, генерал-аншефа Румянцева. — Подумал и еще добавил: — Графа. Петра Александровича.

— Это я понял, — сказал, как-то странно улыбаясь, царь. — Но сам ты кто? Ты же не дубина, извини за грубость, стоеросовая, а ты живой человек. Дворянин! И у тебя есть имя. Есть?

— Есть, государь, — сказал Иван. — Я есть ротмистр Иван Заруба-Кмитский, я в прошлом году из Тобольского полка был переведен к графу…

— Знаю, знаю! — торопливо перебил его царь и даже засмеялся. — Вспомнил! Ты же из Корпуса вышел. Это твой граф не доучился, а ты вышел. Пятым, я и это помню. И тебе сразу дали подпоручика. Вот когда я тебя видел! Ты же вот так тогда передо мной стоял, как и сейчас.

Иван совсем смутился и сказал:

— Только тогда нас было много, государь. А сейчас я один.

Царь резко переменился в лице и вдруг очень зло — да еще по-немецки — сказал:

— Зато я не один! — и указал Ивану за спину.

Иван невольно обернулся — и увидел в дверях двух солдат-преображенцев. Солдаты держали ружья на караул и, не мигая, смотрели прямо перед собой.

— Ты понял, что я говорю? — опять же по-немецки сказал царь.

— А как же не понять, — ответил, тоже по-немецки, Иван. — Там у нас без этого никак нельзя, тем более при штабе.

Царь улыбался. Иван осмелел и продолжил:

— Да я еще и когда в Корпусе учился, по-немецки лучше всех умел.

— А ты хвастун, Иван! — уже по-русски сказал царь и засмеялся.

Иван опять смутился. Царь сказал:

— Но это, может, даже хорошо. Это говорит о том, что у тебя богатое воображение. Я и сам тоже этим грешу. Да и не только этим! — и он опять засмеялся.

После чего вдруг отвернулся от Ивана, заложил руки за спину и принялся ходить взад-вперед по кабинету. А Иван стоял, держал в руке пакет. Царь продолжал ходить. Караульные стояли неподвижно. Вдруг царь, как будто он только сейчас об этом вспомнил, остановился, молча взял у Ивана пакет, взломал сургуч, развернул письмо и принялся его читать. Брови у царя то и дело то поднимались, то опускались. Но Иван почему-то подумал, что это у царя не от письма, а от того, что он хочет показать Ивану, как он сильно увлечен этим письмом. Или, тут же подумал Иван, чтобы никак нельзя было догадаться, что царь сейчас на самом деле думает. Царь продолжал читать. А Иван опять начал осматриваться…

И увидел, как из-под стола резво выскочила маленькая собачонка и кинулась ему в ноги, уткнулась в сапоги и принялась их обнюхивать. Иван стоял, не шевелясь, поглядывал на собачонку. Собачонка, перестав его обнюхивать, подняла голову. Теперь они смотрели один другому в глаза и молчали. Царь — а он, оказывается, все это видел — сказал подчеркнуто серьезным голосом:

— Это мой самый верный защитник. И я ему больше всех верю.

Иван осторожно сказал:

— Забавный песик.

— Не забавный, — строго сказал царь, — а очень нужный. Тем более сейчас, — продолжал он опять по-немецки, — да, именно сейчас, когда меня больше защищать некому. Тайной канцелярии же больше нет, злодеев мучить некому! — Но тут он опять улыбнулся и бодро продолжил: — Но к делу. Мы же на войне, как я это в самом начале сказал, — и тут он для наглядности даже потряс письмом. После кивнул на картонную крепость и очень сердито продолжил: — Вот, Шлезвиг! И это покрепче Кольберга. Так что Петру Александровичу будет где проявить свое умение. — После, покосившись на солдат, сказал: — Они болваны. Они же нас сейчас не понимают. Но это мои подданные. Это моя опора. Брат Фридрих говорил… Так вот, кстати, о брате Фридрихе, — и он опять потряс письмом. — Ты когда оттуда выехал? Двадцать второго?

Иван открыл рот, чтобы ответить…

Но царь уже сказал:

— Знаю, знаю! Двадцать второго, конечно. Четверо суток с хвостом. Хвост — три часа, а то и пять или шесть. Это уже как дороги. А если я завтра… — Тут он нахмурился и посмотрел по сторонам, увидел песика. Песик сразу встал на задние лапки. Царь погрозил ему пальцем, песик завилял хвостом. Царь улыбнулся, но сказал: — Нет, не хочу. Иди, иди! — Песик убежал под стол. Царь повернулся к Ивану, продолжил: — Нет, завтра никак не успею. Тогда послезавтра. Нет! — тут же исправился он. — Нет, даже двадцать девятого. Вот! Двадцать девятого выступлю. Но и я же не курьер, чтобы через четверо суток быть уже там, в Померании. Я так быстро не смогу, со мной же будет армия. И еще какая армия! — уже просто насмешливо воскликнул царь. — И это не слухи. А это я сам как обещал, так и сделаю. Я их за шиворот в Европу вытащу, Иван! Тебя Иваном звать? Правильно, как же иначе. Так вот, Иван, я их, этих наших янычар, за шиворот в Европу вытащу. Пусть растрясутся, пусть понюхают европейского пороху. Пусть сходят в европейскую атаку. За сколько шагов переходят в галоп?

— За двести пятьдесят, — сказал Иван.

— Верно! — радостно воскликнул царь. — Еще помнишь! А уже сколько ты в штабе? — И, не дав ответить, продолжал: — А эти совсем разжирели! Как это по-русски называется? Свинья! — это слово он сказал по-русски и опять продолжил по-немецки: — Нет, я же ничего не имею против свинины, из нее можно приготовить множество чудесных блюд. Да, кстати! А как наши магазейны в Висмаре? Какие там уже запасы, на сколько? А то Петр Александрович, — и царь сердито ткнул пальцем в письмо, — очень он уклончиво об этом пишет. Почему? Там что-нибудь не так? Или нам кто-нибудь мешает? Или что еще на самом деле?