Буду любить его всегда

Иван Мордвинкин
Буду любить его всегда

Во всей Уфе не сыскать человека, видевшего бы свою жизнь настолько странной и запутанной, какою видела её Алина. Потому и любила она гулять по Уфимской набережной — настоящему лабиринту для машин, велосипедов и пешеходов, каждый из которых движется к своему счастью. И счастье, может быть, блеснув волнами реки Белой, ускользает от них, как бежало оно и от Алины.

Судьба Алинина сплеталась её характером, а характер вызревал от самого её рождения промеж двух сестёр.

И Алина подражала старшей, во всей детской полноте отдаваясь жертвенному служению матери и надеясь в её глазах разглядеть своё счастливое отражение.

Но мама глядела сквозь и оторванное Алиной от души принимала со скукой.

Тогда Алина, подобно младшей сестрице, редким алмазом красовалась, примеряя на себе неведомое отцовское восхищение. Но и его глаза холодили усталостью и равнодушием.

И, не имея где согреться, Алина отсиживалась в своей комнате, не зажигая света, и глядела на город и синюю церковную колокольню, похожую на свечку. Или сбегала из дома и гуляла по улицам вдоль витрин промеж живых и неживых манекенов со стеклянными глазами, таская за собою и соседского мальчишку Славика — её одноклассника и терпеливого друга.

Когда старшая сестра возросла и покидала родной дом, Алинка рыдала во весь голос и хватала её за ноги. Мама же холодилась душой, чтобы приготовиться к одиночеству, и замужество дочери приняла, как принимают неизбежную старость и смерть. Но зато и материнский свой долг определила сочтённым.

Алина же подолгу вглядывалась в колокольню, в синее небо и, надеясь на их помощь, прикидывала очередной план завоевания родительских теплот.

И иногда ей удавалось увидеть своё отражение в маминых глазах, когда хвалили её в школе или соседи восхищались Алинкиной приветливостью. Тогда мама улыбалась ей коротко, и Алина снова бежала к окошку — смотри, мол, колокольня, мама любит меня!

И, то ли от пожилого одиночества, то ли от внезапной тяжкой болезни, какая открылась в ней, но мама и впрямь ближе сошлась с Алинушкой, на которую по её двенадцатилетию уже вполне полагалась, как когда-то на старшую.

И Алина, если попадалась ей на глаза колокольня за окном, улыбалась ей с благодарностью. И благодарность эта теплила её сердце с избытком, а от того и мама, чуя остывающей душою дочернюю теплоту, грелась, ластилась, и теперь Алина видела себя в её светлых глазах.

Однако вскоре мама совсем разболелась и, как ни уговаривала её Алинка, как ни обнимала погорячее, холодной дождливой осенью померла.

Когда её похоронили, Алина два дня просидела на кровати против окна. Она не плакала и с виду даже не грустила, а только дрожала головою, будто замёрзла.

Через несколько дней дрожь угасла и возвращалась лишь иногда, если Алине приходилось сильно уж переживать. Славик, друг её подручный, в такие минуты всё мечтал вырасти, стать врачом и вылечить Алинку.

Почти сразу после похорон отец поставил Алину на службу, и теперь ей самой приходилось свечкою жертвенной гореть, заменив мать. И она горела.

Сам отец утрату пережил тоже молча и своей печали миру не выказывал. Но взгляд его помутнел, говорил он мало и по делу, а утешался только яркой прелестностью младшей дочурки.

И Алина снова взирала на синюю колокольню за окном, а то и бродила вдоль церковного забора, в уме беседуя с Богом и убеждая Его дотронуться до папиного сердца. Но Бог не дотрагивался, и Алина, таская за собою и Славика, осмелилась уже и во внутренность церковную захаживать, расставлять свечки под иконами и надеяться, надеяться.

Но, безуспешно.

Первая волна взрослой жизни объяла Алину с головой, омыла противоречия, и Алина заблестела алмазом, наконец, видя восхищение, пусть и не в отцовых глазах, а во взглядах поклонников. А она и впрямь была до умиления хороша, что часто случается при соединении разнородных кровей. Как хороша Белая река, слившаяся с Уфой, как хорошо утреннее небо, слившееся с землёю на Востоке.

Жизнь завертелась ещё ярче, когда она вышла замуж за уфимского спортсмена-бегуна Виталия Проскунина, которого чуть ли не от рождения сердобольные родители нудили к великому будущему. Тем будущим Виталик и жил.

Оказался он великолепным бегуном на короткие дистанции, и первые годы оба они были преисполнены счастьем через край. Но потом спортсмен ослабел, остыл и, сам будучи звездой, уже стал вглядываться в смутный небосклон, выискивая новые звезды, вместо тускнеющей Алины, на неё же глядя стеклянно, как глядел на неё в своё время отец.

И Алина всем сердцем отталкивалась от мужа, как могла, опять молча бродила вдоль церковной ограды или пучками расставляла свечи под иконами, молясь о любви, о такой силе, какая всю жизнь грела бы её сердце.

А то наоборот, ярилась, уходила к отцу и его холодом остывала, потом согревалась воспоминаниями и от того тепла прощала и возвращалась к мужу, охаживала его, поклонялась ему и жертвовала собою ради его будущего, ибо стала важным звеном в механизме его восхождения.

Потом, после очередного аборта, без которого никак, ибо на кону великое, пружина в её душе снова сжималась, голова снова дрожала, а Алина уже не любила, а ненавидела, всё пытаясь вспомнить что-то, что в самом начале сбило её с толку. Да всё пыталась понять, почему увидела своё отражение в его глазах, жадно рыскающих по звёздному небу и цепляющихся взглядом за все звёзды подряд? Почему не распознала она ответов на вопросы, возсылаемые на Небеса через синюю колокольню, похожую на свечку? Почему не поняла тогда, и как понять хотя бы сейчас, что уготовано ей Богом? И уготовано ли, и есть ли она на Земле, или вся её жизнь — только сон про ожидание, и лучшее начнется только с просыпом? Почему? Почему…

Виталик же боролся со своими призраками без успеха. А потому восхищался своим отражением в глазах славы, которая до того завертела его, что он потерял и себя самого, потерпев в серьезных соревнованиях несколько досадных поражений подряд.

Большой спорт изверг его, и Виталик пал со своего славного небосвода на обыденную Землю. Здесь он злился удивлённо, доказывал себе, что не всё потеряно, но ничего не делал, а только пил, выискивал в прошлом ответы на свои разочарования и для облегчения назначал виноватых.

Назло себе он уходил в запои, назло себе уходил к другим женщинам. И Алина даже это простила бы ему, кабы ей назло делал. Но он и сие непотребство творил ради себя и никого вокруг не видел, сам себя хороня вымышленной несчастностью.

Алина ушла.

Отец к тому времени уже не вставал, и ухаживала за ним старшая его дочь.

Младшая же замуж выскочила рано и вцепилась крепко в мужа — какого-то серенького с виду толстячка намного старше, который трепетал даже пред её тенью. В конце концов они уехали куда-то за границу, не то в Израиль, не то в Германию, да там и сгинули.

За всё время замужней жизни она посетила отца лишь однажды, да и то, чтобы забрать документы. Всё второпях.

Отец лежал после свежего инсульта. Увидев её, замычал невразумительно, потянулся здоровой рукой к дочери. Она сконфузилась почему-то с брезгливостью, обещала позвонить, но, подумав, махнула рукой — глупости, мол, и сантименты. И ушла навсегда.

И папа в голос рыдал, лежа на своей постели и бубня инсультные неразберихи в потолок, как маленький, семидесятилетний ребенок.

И потом уже, вспоминая куколку свою ненаглядную, он всякий раз непременно вздыхал, мотал головой и вслух удивлялся, как так произойти могло, что вложенное вернулось пустотой? В такие минуты по чёрствой щеке его сбегала слезинка и впитывалась в подушку, подложенную под его голову Алиной.

Алина же и сама глядела в своё детское окно на колокольню, вздыхала, мысленно молилась Богу и вспоминала прошедее.

Так они и жили вдвоём, двое потерявших настоящее в прошлом.

Обернувшись же в ушедшее, отец затосковал по давно почившей маме, а в день её рождения и до того распечалился, что случился новый инсульт. Но за жизнь отец уже не боролся, а только неизменная слезинка вновь побрела вниз по его щеке. Он что-то бормотал Алине, пока та вызывала скорую. Анина не разобрала, нагнулась к нему:

— Зачем? — хрипло прошептал он. Посмотрел Алине прямо в глаза осмысленно и внимательно, как никогда не смотрел. — Зачем я был?

Она бросилась успокаивать и обнадеживать его, гладить по жёстким седым волосам, но он взглянул снова, чуть качнул головой и выдохнул последний воздух:

— Ты так похожа на меня. Прости меня…

Глаза его застыли, и Алина прикрыла их рукой.

Многие дни она просидела у окна молча, без слёз, без вздохов, и печали миру не выказывала.

Вскоре влилась она в обыкновенную повседневность — работа, дом, синяя церковь, где на общественных началах Славик по выходным прислуживал священнику в алтаре.

Больше Алина не спрашивала себя ни о чём, ничего не искала, а только молилась и ждала, что Бог Сам пошлёт ей того, кого сможет она любить всю жизнь без всяких условий.

Виталий снова замелькал на местных экранах, цепляя небосвод иными талантами — он оказался неплохим тренером. И, как жена в любом уме от прочих женщин отличается, то за началом новой жизни он пришёл к Алине. Теперь уж совсем иной человек — раздавленный, самим собою измученный и от того нервный, но искренний и горячий. Алина рассудила его возвращение, как знак свыше.

Так в тридцать шесть она будто снова вышла замуж, теперь отдаваясь новому служению, которое, казалось, будет её вечным бременем. Однако, второй их брак едва протянул несколько лет.

Выжатые его родители, успокоившись семейным благополучием сына, вскоре друг за дружкою отошли. Виталий маленьким мальчиком рыдал, обнимая их свежие могилы, а потом пил, ругал их, жалел их, звал и проклинал, а накопленное ими спускал в ночных клубах.

В такие периоды Алина уходила домой, и по вечерам они со Славиком гуляли по набережной, рассуждали о будущем и прошлом, иногда весело и тепло хохоча, иной же раз часами бродили молча и глядели в холодную, ветреную даль, никакими словами не нарушая жизненной скорби.

Здесь поняла Алина, что ни жертвенное служение, каким истязала она себя ради внимания, ни яркое горение её угасающей к сорока годам красоты — ничто не нужно ей. Не такая она, как мнилось ей с детства. А всего лишь обыкновенная, недолюбленная девочка у окна, которая только жаждет простого душевного тепла в обмен на то, что лилось из её сердца. И больше ничего.

Виталий, успокоившись, снова пришёл к ней, и она снова простила, уж и сама не зная, на что надеясь и только молясь Богу, чтобы немного растеплил его сердце и прояснил ум. Или, если уж на то пошло, дал бы ей другого мужчину, который, хоть бы и не любил её, но нуждался в ней по-настоящему. И которого она смогла бы любить всю жизнь.

Но в ответ на молитву Алина только заболела.

Вначале она решила, что отравилась, потом — что ошибается врач и попадаются бракованные тесты, потом — что всё же спит, и всё это ей снится, ибо не болезнь то была, а обыкновенная… беременность.