Август Октавиан
- Автор: Джон Уильямс
- Жанр: Историческая проза
- Дата выхода: 1997
Читать книгу "Август Октавиан"
VI
Дневник Юлии, Пандатерия (4 год после Р. Х.)
На Пандатерию пришла осень. Скоро свирепые северные ветра обрушатся на его голые скалы, громко свища и завывая среди камней, из коих сложен и мой домик, который будет содрогаться под их могучими порывами, а негостеприимное зимнее море станет яростно биться о пустынный берег… Здесь ничто не меняется, кроме времен года. Моя мать по-прежнему бранит и наставляет служанку, не зная устали, хотя в последний месяц или около того она, как мне кажется, несколько подрастеряла свой пыл. Неужели и она умрет на этом острове? Если да, то это будет ее собственный выбор — в отличие от нее, у меня его нет.
Я уже почти два месяца не делала никаких записей в моем дневнике, решив, что мне больше нечего себе сказать. Но сегодня я получила письмо из Рима, в котором нашла новости, пробудившие во мне воспоминания о тех днях, когда я еще была живой. И вот я снова говорю с ветром, который тут же подхватывает и уносит мои слова прочь в бессмысленном порыве ярости.
Когда я писала о Юле Антонии, мне пришла в голову мысль, что на этом хорошо было бы и закончить мой дневник, который и без того уже растянулся до бесконечности. Ибо если Юл Антоний вдохнул в меня жизнь, то он же и навлек на меня медленную смерть на Пандатерии, где мне предстоит наблюдать собственное увядание. Интересно, мог ли он сам предвидеть, что с нами случится? Впрочем, это неважно — я все равно не способна на ненависть к нему.
Даже тогда, когда я поняла, что он погубил нас обоих, я не смогла возненавидеть его.
Осталось лишь одно, о чем я должна рассказать.
В консульство Октавия Цезаря Августа и Марка Плавтия Сильвана я, Юлия, дочь императора, перед лицом сената в Риме была обвинена в супружеской неверности и, таким образом, в нарушении законов о браке и прелюбодеянии, принятых сенатом согласно эдикту моего отца пятнадцать лет назад. Моим обвинителем был мой собственный отец. Он подробно рассказал обо всех моих преступлениях, назвал имена любовников, места тайных свиданий и даты. В целом все было верно, хотя несколько не особо важных имен он опустил, назвав Семпрония Гракха, Квинктия Криспина, Аппия Пульхра, Корнелия Сципиона и Юла Антония. Он описал пьяный кутеж на форуме и постыдное шутовство на той самой трибуне, с которой он впервые объявил о введении этих законов; поведал о моих частых визитах в дома терпимости, давая понять, что в своем извращенном сладострастии я дошла до того, что продавалась любому, кто мог меня возжелать; описал мои посещения сомнительного свойства купален, в которые одновременно допускались и мужчины и женщины и где поощрялась всякого рода распущенность. Эти его сведения страдали преувеличением, но все же в них оставалось достаточно правды, чтобы они выглядели убедительно. В заключение он потребовал, чтобы, согласно юлианским законам, меня навечно изгнали из пределов Рима, и попросил сенат отправить меня в ссылку на остров Пандатерия, где мне суждено было провести остаток моих дней в размышлении о своих пороках.
Если история и запомнит меня, то запомнит именно такой.
Но история не будет знать правды, если она вообще на это способна.
Отец знал о моих похождениях. Они причиняли ему боль, но он понимал, чем они вызваны, и никогда особенно не укорял меня ими. Ему было известно о моей любви к Юлу Антонию, и, как мне кажется, он был почти счастлив за меня.
В консульство Гая Октавия Цезаря и Марка Плавтия Сильвана я была осуждена на ссылку, чтобы не быть казненной по обвинению в измене против римского государства.
На Пандатерии осень — как когда-то, шесть лет назад в Риме, когда кончилась моя жизнь. Я не имела никаких вестей от Юла Антония в течение трех дней: записки, которые я посылала ему домой, пришли обратно нераспечатанными; слугам, отряженным мной, отказали в приеме, и им пришлось в недоумении вернуться домой. Я пыталась вообразить то, что обычно приходит на ум всем влюбленным, но ничего не получалось. Я знала: что-то не так, что-то гораздо более серьезное, чем рискованные игры ревнивого любовника.
Но клянусь богами, я понятия не имела, в чем дело. Я ничего не подозревала или, возможно, не хотела подозревать. Я ни о чем не догадывалась и тогда, когда на третий день молчания у моих дверей появился гонец с четырьмя стражниками, чтобы препроводить меня к моему отцу. Я даже не поняла значения стражи, решив, что это положенная по обычаю охрана.
Мои носилки проследовали через форум, потом по Священной улице мимо императорского дворца и затем вверх по небольшому холму к дому моего отца на Палатине, который был почти совершенно безлюден. Когда я в сопровождении стражников прошла через двор к кабинету отца, несколько слуг, встретившихся нам по дороге, поспешно отвернулись от меня, как будто чем-то напуганные. Лишь тогда я, как мне кажется, начала осознавать всю серьезность моего положения.
Когда меня ввели в кабинет, мой отец стоял в дверях, как если бы ожидал меня. Он жестом отпустил стражников и затем долго всматривался в меня, прежде чем заговорить.
По какой-то необъяснимой причине я в то же самое время внимательно разглядывала его — в конце концов, я, наверное, все поняла. Лицо его выглядело старым, с морщинками, собравшимися вокруг светло — голубых глаз. Однако в сумраке темной комнаты это было лицо моего отца, каким я помнила его с детства. Наконец я сказала:
— Что за причуды? Зачем ты послал за мной?
Он приблизился ко мне и нежно поцеловал в щеку.
— Помни, — сказал он, — ты моя дочь, и я любил тебя.
Я ничего не ответила.
Отец подошел к небольшому столу, стоящему в углу, и, повернувшись ко мне спиной, застыл на мгновение, опершись на него. Затем он выпрямился и, не оборачиваясь, спросил:
— Ты знакома с неким Семпронием Гракхом?
— Ты прекрасно знаешь, что знакома, — ответила я. — И ты тоже.
— Ты была с ним близка?
— Отец…
Он повернулся ко мне — на лице его была написана такая мука, что больно было смотреть.
— Ты должна мне ответить, — сказал он. — Пожалуйста, прошу тебя.
— Да, — сказала я.
— И с Аппием Пульхром?
— Да.
— И с Квинктием Криспином и Корнелием Сципионом?
— Да, — снова ответила я.
— И с Юлом Антонием.
— И с Юлом Антонием тоже, — сказала я. — Все остальные не в счет — то было так, глупость. Но Юла Антония я люблю, и ты об этом знаешь.
Отец вздохнул.
— Дитя мое, — сказал он, — речь идет вовсе не о любви.
Он снова отвернулся и взял несколько свитков, лежавших на столе. Затем он передал их мне. Я стала читать. Руки мои дрожали. Я не видела этих бумаг раньше — среди них были письма, столбцы цифр и какие-то списки имен, среди которых я заметила знакомые: мое собственное, Тиберия, Юла Антония, Семпрония, Корнелия, Аппия. Только тогда я поняла, по какой причине отец вызвал меня к себе.
— Если бы ты потрудилась более внимательно прочитать эти свитки, — сказал он, — ты бы заметила, что в них идет речь о заговоре против государственной власти, и первым шагом его должно быть убийство твоего мужа Тиберия Клавдия Нерона.
Я промолчала.
— Ты знала об этом заговоре?
— Какой заговор? Не было никакого заговора, — ответила я.
— Говорила ли ты с кем — нибудь из этих твоих… твоих друзей о Тиберии?
— Нет. Может быть, лишь походя. Ни для кого не секрет, что…
— Ты его терпеть не можешь?
— Я его терпеть не могу, — помедлив, сказала я.
— Говорила ли ты что — нибудь касающееся его смерти?
— Нет, вернее, совсем не так, как ты думаешь. Возможно, я упомянула об этом в разговоре с…
— Юлом Антонием? — спросил отец. — Что ты говорила Юлу Антонию?
Голос мой дрожал. Напрягши каждый мускул в своем теле, я произнесла как можно отчетливее:
— Юл Антоний и я хотели пожениться. Мы говорили о супружестве. Вполне возможно, что в разговоре я упомянула о том, что хотела бы видеть Тиберия мертвым. Ты ведь не дал бы согласия на развод.
— Нет, — подтвердил он с грустью, — не дал бы.
— Вот и все. Больше я ничего не говорила.
— Ты дочь императора, — начал было отец и остановился. — Присядь, дитя мое, — предложил он, указывая на сиденье рядом со столом. — Это заговор, — сказал он. — И в том нет никаких сомнений. К нему причастны твои друзья, которых я назвал, и некоторые другие. Ты тоже замешана в нем. Я не знаю ни степени, ни сущности твоей вины, но сам факт соучастия налицо.
— Юл Антоний, где Юл Антоний? — спросила я.
— Это обождет, — ответил он. — Известно ли тебе, что вслед за убийством Тиберия предполагалось и покушение на мою жизнь?
— Нет, не может быть! — воскликнула я.
— Это правда, — сказал отец, — Надеюсь, они не стали бы ставить тебя в известность, представив мою смерть как несчастный случай, болезнь или что — нибудь в этом роде. Но это определенно входило в их планы.
— Я не знала, — проговорила я. — Поверь мне, я ничего не знала.
— Надеюсь, это так. Ты ведь моя дочь, — сказал он, тронув меня за руку.
— Юл…
Он жестом остановил меня:
— Подожди… Если бы только я один знал об этом, то все было бы просто: я бы сохранил сведения в тайне и принял бы собственные меры. Но это известно не мне одному. Твой муж… — Он произнес это слово так, как будто оно было непристойностью. — Твой муж знает столько же, сколько и я, а возможно, и больше. У него имелся соглядатай в доме Юла Антония, который осведомлял его обо всем, что там происходит. План Тиберия — разоблачить заговор в сенате и через своих представителей в нем настоять на судебном процессе по делу о государственной измене. Кроме того, он собирается собрать армию и вернуться с ней в Рим для защиты от врагов государственной власти и меня лично. А тебе должно быть хорошо известно, что это значит.
— Это значит, что тебе угрожает опасность потерять свое влияние, — ответила я. — Это значит — снова гражданская война.
— Да. И более того: это неизбежно означает твою смерть. Я в этом почти не сомневаюсь. И Я не уверен, что даже у меня хватило бы власти предотвратить такой исход. Решение останется за сенатом, и я не могу вмешиваться.
— Тогда я пропала.
— Пропала, но не погибла, — сказал отец. — Мысль о том, что я позволил тебе умереть до срока, для меня невыносима. Тебя не будут судить за измену. Я подготовил письмо, которое собираюсь зачитать сенату. Ты будешь осуждена в соответствии с моим законом о прелюбодеянии и выслана из Рима и его провинций. Это единственный выход и единственный путь спасти и тебя и Рим.
Он улыбнулся уголками губ, но я заметила, что его глаза полны слез.
— Помнишь, я когда-то называл тебя «мой маленький Рим»?
— Помню, — ответила я.
— И вот теперь, похоже, выясняется, что я был прав, — ваши судьбы оказались неотделимы одна от другой.
— Юл Антоний, что стало с Юлом Антонием? — потеряв терпение, спросила я.
Он снова тронул меня за руку.
— Дитя мое, — мягко сказал он, — Юла Антония нет в живых. Сегодня утром он покончил с собой, когда доподлинно узнал, что заговор раскрыт.
Я застыла, не в силах произнести ни слова. Наконец, обретя дар речи, я растерянно забормотала:
— Я надеялась… Я надеялась…
— Я больше никогда тебя не увижу, — сказал отец. — Никогда.