Август Октавиан

XII

Воспоминания Марка Агриппы, отрывки (13 год до Р. Х.)

Наконец я подошел к рассказу о событиях, приведших к битве при Акции и в итоге к долгожданному миру, веру в который народ Рима почти потерял.

Марк Антоний и царица Клеопатра, собрав свои силы на Востоке, перебросили их сначала на остров Самос, а оттуда в Афины, где расположились на время, неся угрозу Италии и миру. В период второго консульства Цезаря Августа я был эдилом в Риме; по истечении срока наших полномочий мы целиком посвятили себя восстановлению итальянских армий для отражения восточной угрозы и посему вынуждены были многие месяцы провести вдали от Рима. Когда мы наконец вернулись обратно в Рим, то обнаружили, что сенат попал под влияние сторонников Антония, являвшихся врагами римского народа; мы решительно выступили против них, и, когда им стало ясно, что их попытки подорвать порядок в Италии провалились, они, включая обоих консулов на текущий год и триста сенаторов, потерявших веру в свою родину и неспособных на любовь к ней, покинули Рим и Италию и присоединились к Антонию, не встретив на своем пути никаких препятствий или угроз со стороны Цезаря Августа, который обозревал их бегство с печалью, но без гнева.

Тем временем на Востоке солдаты, сохранившие верность Риму, сначала десятками, а потом и сотнями, отвергнув ярмо чужеземной царицы, пробирались в Италию; от них мы узнали, что война неизбежна и ждать ее недолго, ибо силы Антония таяли с каждым днем, и если он будет продолжать откладывать поход, то окажется в полной зависимости от своенравных и неопытных воинов — варваров и их азиатских командиров.

И вот поздней осенью, на следующий год после окончания его второго консульства, Цезарь Август, заручившись согласием сената и римского народа, объявил войну Клеопатре, царице Египта; возглавляемые Цезарем Августом сенаторы прошли на Марсово поле, где в храме Беллоны глашатай провозгласил начало войны, после чего жрецы принесли в жертву богине белую телку и прочли молитвы во спасение армии Рима во всех грядущих битвах.

После победы над Секстом Помпеем Август поклялся перед всем римским народом, что то была последняя гражданская война и что итальянская земля никогда больше не обагрится кровью своих сыновей. Всю зиму мы обучали наши войска на суше, а также чинили и достраивали суда и испытывали их на море, когда погода нам благоприятствовала. И вот весной, узнав, что Марк Антоний скопил весь свой флот и сухопутные войска на выходе из Коринфского залива, откуда намеревался одним махом пересечь Ионийское море и высадиться на восточном побережье Италии, мы выступили первыми, желая уберечь нашу страну от жестоких последствий войны.

Нам противостояла вся мощь Востока: сто тысяч воинов, из которых тридцать тысяч — римляне, пятьсот военных кораблей, разбросанных вдоль всего побережья Греции, и восемьдесят тысяч резервных войск, оставшихся в Египте и Сирии. Против этой огромной силы мы могли выставить пятьдесят тысяч римских солдат, часть из которых были ветеранами морских походов против Секста Помпея, двести пятьдесят военных кораблей, которыми командовал я, и дополнительно сто пятьдесят судов поддержки.

Побережье Греции вряд ли может похвастаться хорошо укрепленными гаванями, посему у нас не было затруднений с высадкой войск, в задачу которых входило встретиться с армией Антония на суше; тем временем корабли под моим командованием блокировали морские пути, отрезав войска Клеопатры и Антония от источников снабжения в Сирии и Египте, вынудив их полностью зависеть от того, что они смогут найти на захваченных ими землях.

Не желая понапрасну губить жизни наших соотечественников — римлян, всю весну мы ограничивались мелкими стычками, пытаясь достичь нашей цели посредством блокады, а не открытых боевых действий; наконец летом мы двинули свои основные силы к Актийскому заливу, где сосредоточилась основная часть вражеского флота, как бы для решительного штурма, надеясь заманить в ловушку остальные корабли противника, которые, по нашим расчетам, должны были поспешить на помощь своим товарищам. План наш полностью удался: Антоний и Клеопатра со всеми оставшимися кораблями бросились на выручку своим главным силам, которые мы и не собирались атаковать; мы расступились перед ними, спокойно пропустив их в бухту, откуда, как мы хорошо знали, им неизбежно придется выходить. Наш план был заставить их сражаться на море, в то время как их сила была на суше.

Вход в Актийский залив — не более полумили в ширину, хотя сама бухта достаточно просторна, чтобы вместить все корабли неприятеля, которые бросили якорь в гавани, расположив своих солдат лагерем на берегу. Тем временем Цезарь Август послал часть своей конницы и пеших войск в обход неприятеля, отрезав ему путь к отступлению по суше. А затем мы стали ждать, ибо знали, что наш противник страдает от голода и болезней и не имеет достаточно сил, чтобы отступить в глубь страны, не понеся огромных потерь. Им не оставалось ничего иного, как сражаться на море.

Корабли, которые мы вернули Антонию после разгрома Секста Помпея, были самыми большими в его флоте; кроме того, я знал, что построенные им самим суда еще больше, — некоторые из них несли на своем борту по десять рядов гребцов и были обшиты железными полосами для защиты от тарана; такие корабли практически непобедимы в открытом бою, когда нет пространства для маневра. Поэтому я еще задолго до того сделал ставку на более легкие и подвижные суда всего с двумя, максимум шестью рядами гребцов, не больше, терпеливо дожидаясь момента, когда восточный флот попытается прорваться в открытое море. У Навлоха, против Помпея, мы вынудили неприятеля сражаться недалеко от берега, где быстроходность не играет важной роли.

Мы стояли в ожидании; наконец, в первый день сентября, вражеские корабли выстроились в боевые порядки, предав огню суда, на которых не хватило гребцов, и мы стали готовиться к тому, что сулил нам следующий день.

Утро нового дня выдалось ясное и солнечное; водная гладь в бухте и на море застыла, словно полированная поверхность стола из полупрозрачного камня. Неприятельский флот поднял паруса, готовый пуститься за нами в погоню, как только поднимется ветер; гребцы разом опустили весла в воду, и вся громада сплошной стеной двинулась нам навстречу. Антоний командовал эскадрой правого борта, состоящей из трех групп, которые шли таким тесным строем, что порой задевали друг друга веслами; флот Клеопатры следовал за головной эскадрой на некотором отдалении.

Моя эскадра противостояла Антонию, а корабли Цезаря Августа находились по правому борту от меня. Мы расположились полукругом у выхода из залива, выстроившись в одну линию на некотором расстоянии друг от друга, кормами к морю.

Все то время, что вражеский флот надвигался на нас, мы неподвижно выжидали; у выхода из бухты он остановился, и в течение нескольких часов ни одно весло не коснулось воды. Неприятель хотел, чтобы мы сделали первый шаг, но мы не торопились ввязываться в схватку.

Наконец, то ли потеряв терпение, то ли оттого, что кровь ударила ему в голову, командующий эскадрой левого борта двинулся вперед; Цезарь Август сделал вид, что отступает, и эскадра неприятеля сломя голову бросилась в погоню, а за ней последовал и весь восточный флот. Наша головная эскадра отошла назад, растянув занимаемые нами позиции и образовав петлю, в которую, как рыба в сеть, устремился вражеский флот, после чего нам оставалось лишь замкнуть кольцо.

Сражение длилось почти до наступления сумерек, хотя в исходе его с самого начала не было сомнений. Мы не стали поднимать паруса и потому могли легко маневрировать вокруг более тяжелых кораблей противника, которые, распустив паруса, лишили своих пращников и лучников столь необходимого им пространства и предоставили нам отличную мишень для зажигательных ядер. Палубы наших кораблей оставались свободными, и поэтому когда мы брали неприятельское судно на абордаж, у нас всегда было преимущество в численности, и воины противника не могли оказать нам серьезного сопротивления.

Антоний попробовал построиться клином и таким образом прорваться сквозь наш строй, но мы тут же перешли в атаку и сломали его боевые порядки, вынудив его суда сражаться поодиночке; он снова попытался перестроиться, и снова мы не дали ему этого сделать. В конце концов каждый его корабль остался сам по себе биться за свое выживание, кто как мог. Все вокруг было ярко освещено заревом подожженных нами судов, и сквозь ревущее пламя до нас доносились душераздирающие вопли несчастных, заживо горевших вместе со своими кораблями; в потемневшем от крови море беспомощно барахтались воины, сбросив с себя доспехи в отчаянной попытке найти спасение в воде от огня, а также мечей, копий и стрел. И хотя они сражались против нас, они оставались римскими солдатами, и нам было нестерпимо больно видеть столько впустую загубленных жизней наших сограждан.

Все это время флот Клеопатры оставался в тылу, не покидая гавани, и когда наконец поднялся ветер, она приказала распустить паруса и, уклонившись от сцепившихся в смертельной схватке кораблей, устремилась в открытое море, где мы уже не могли ее достать.

Это был один из тех случаев на войне, какой хотя бы однажды доводится пережить каждому солдату: в сумятице сражения корабль, на борту которого находился Цезарь Август, оказался так близко от моего, что мы без труда могли разглядеть друг друга и даже перекинуться парой слов через весь невообразимый шум сражения; в то же самое время не более чем в тридцати шагах от нас оказался уходивший от погони корабль Марка Антония. Я полагаю, мы все трое одновременно заметили пурпурные паруса направляющегося в открытое море флагманского корабля Клеопатры. Мы оставались недвижимы; Антоний стоял на носу своего корабля, застыв словно резное украшение, провожая глазами покидавшую его царицу. Затем он повернулся и посмотрел в нашу сторону, хотя точно сказать, узнал он кого — нибудь из нас или нет, я не могу. Я заметил, что лицо его стало безжизненным, как у трупа. Потом он как бы через силу поднял руку и тут же безвольно уронил ее; паруса надулись, поймав ветер, огромный корабль медленно развернулся и, набирая скорость, последовал за флагманом Клеопатры. Мы молча наблюдали, как жалкие остатки флотилии Антония уходят в открытое море, и не предпринимали попыток к преследованию. С тех пор я больше никогда не видел Марка Антония.

Брошенные на произвол судьбы своими командирами уцелевшие корабли восточного флота сдались в плен; мы оказали помощь раненым врагам, которые вместе с тем были и нашими братьями, и сожгли все суда, принадлежавшие вражескому флоту; Цезарь Август объявил, что ни один римский солдат, сражавшийся против нас, не понесет наказания за свою храбрость и будет удостоен чести вернуться под покровительство Рима.

Мы знали, что теперь весь мир лежит у наших ног, но в эту ночь в нашем лагере не звучали песни победы и не было в наших сердцах места радости. В ночной тишине слышался лишь плеск волн о борта, шипение головешек да глухие стоны раненых; зарево горящих судов ярко освещало гавань; Цезарь Август стоял на носу флагманского корабля, и алые отблески огней падали на его неподвижное лицо, обращенное в сторону моря, в котором нашли свое последнее пристанище сотни мужественных воинов — как товарищей наших, так и врагов, — ибо смерть не разбирает, кто есть кто.